Обычно этим делом женщины занимаются. Приходят утром, забирают у хозяев их мопсов и пуделей – и в парк. То же и вечером. Но собаки тоже ведь разные бывают, и к некоторым из них – бультерьерам, доберманам, мастифам – иная женщина и близко не подойдет, не то что один на один среди аллей и кустиков остаться. Тут мужчина нужен, у него нервы покрепче, и собаки это чувствуют, осторожничают. Вот таких собак я и выгуливал. Несмотря на породу и возраст, одинаково злобных. Но у меня не забалуешь, я себя сразу ставил: никаких пуси-муси, гуляешь – гуляй, но при полном послушании. Но не бил, этого не было, зуб даю.
Иногда, правда, находила коса на камень. Одним из моих подопечных был доберман по кличке Пауль. Упрямый, как осел, даром что собака. Видно, не совсем чистокровный, а когда подмешано со стороны, такое часто бывает.
Как я его ни строил, ничего не получалось. То какую старушку облает, то так в сторону рванет, что только бы на ногах устоять. Я уж отказаться от него хотел, пусть кто другой уродуется, но больно хорошо за него платили. Знали хозяева, что за гадюку на груди пригрели, а коли знаешь – плати.
Пришлось выкручиваться. Я и так, и эдак, и в конце концов нашел к Паулю подход. Оказалось, игрун он. Мясом не корми, дай поиграть. А как поиграешь с ним, так он сразу и послушный, и ласковый.
В общем, приметил я, как он с мячиками и резиновыми костями возится, и стал это всячески в нем развивать. И до того развил, что в парках снимал с ошейника поводок – никуда он от меня не денется, другим накрепко привязан.
Любимым развлечением Пауля было ловить летающие тарелки-фрисби. Я запускаю – он ловит зубами, и… крак, шмяк, крак. Сколько он этих тарелок изувечил – не считано, но хозяева без вопросов покупали новые и только радовались: резвится песик, значит, в тонусе.
Что до меня, то мне эти упражнения никакой радости не доставляли. И не только потому, что башка с перепоя мутная, руки дрожат и вообще – мне бы посидеть, а лучше – полежать. Не только поэтому. Я от собаки зависел, а не она от меня. Унизительно это. Уж лучше в грузчики. Там тобой хотя бы люди помыкают, а не твари бессловесные.
Долго сказка сказывается, да без конца не обходится. Пришло лето, и подались хозяева моего подопечного из Москвы в Подмосковье, дом там купили. И доберман их разлюбезный с ними отправился.
Оставшись не у дел, я попробовал с другими собаками гулять. И хотя были они не такими дурными, как Пауль, вскоре понял, что – все, невмоготу больше. Я взял расчет, попрощался с красноглазым бультерьером, похожим на свинью больше, чем на какое другое животное, и уж точно не похожим на собаку, друга человека, и пошел в штабелеры на склад супермаркета.
Тут очень кстати у меня в мозгах обозначилось просветление: ведь спиваюсь, еще чуть-чуть, и точно сопьюсь, разум потеряю, обменяю квартиру родительскую на ящик водки, пойду по миру и…
Идти по миру лишь затем, чтобы подохнуть где-нибудь в канаве, желания не было. Не знаю, откуда силы взялись, но я себя приструнил: в запои больше не срывался, в «обезьянник» милицейский не попадал. Выпивал, не без этого, но умеренно, до полной бессознанки себя не доводил.
Последствия столь решительного изменения поведения и нравственных ориентиров не замедлили сказаться: исчезла одутловатость, серая кожа приобрела давно позабытый естественный цвет, жизнь начала обретать оттенки и очертания, и уже хотелось планировать не на час, не на день, а на годы вперед. Тут-то и позвонил мне Колька Миронов с заманчивым предложением…
– Иди сюда, любимый!
Дородная обладательница трех подбородков словами не ограничилась, а стала подтягивать шпица за поводок. Мохнатая собачка упиралась, голова ее вывернулась, язык высунулся, и казалось, еще миг – задохнется тварь Божья.
Я отвел глаза. И тут же вспомнил, что голоден. Просто как зверь.
Вскоре это чувство захватило меня целиком.
Бороться с голодными видениями становилось все тяжелее. Я уже готов был дать отбой по всем фронтам, признавая поражение и отзывая бойцов: тут кафе рядышком, туда надо, – и в этот момент услышал:
– Сережа!
Дядя Петя, бесконечно романтичный в лучах заката, несмотря на майку с надписью BOG OFF, махал мне рукой.
– Подь сюда!
Стремительная девушка Мари меня опередила: сорвалась с лежака и кинулась к Кривушину. Ни догнать, ни тем более опередить ее мне не удалось. Вот что голод с мужиками делает! Слабость одна.
– Чего? – выпалил я, задыхаясь.
– Этот, что ли?
На ладони майора лежал портсигар. Тот самый. По несчастью утерянный и счастливо обретенный.
Глава 6
Человек я простой, но что есть, то есть, я люблю пиццу. Но не простую – ту, что с удовольствием вкушают миллионы не только итальянцев, а пиццу «неправильную». По мне, чем теста больше, тем лучше. Говорю же, простой я, кто-то наверняка скривится – примитивный. И пусть, а мне нравится.
Увы, пицца, которую я поглощал в безымянном кафе на пляже Варадуро, заявленным критериям не отвечала. Однако в данный исторический момент было не до кулинарных предпочтений, ибо голод – не сеньора, он даже не тетка.
Мари, девушка тоже простая и очень непосредственная, ела жадно, хотя и не с такой безоглядностью, как я. Что касается Кривушина, то он отщипнул с краешка и тем ограничился. Сделал пару глотков «колы» и откинулся на спинку стула, не скрывая довольства и удовлетворения. Что понятно: последние четверть часа я славословил ему без удержу, а такое количество комплиментов переварить надо.
– Мачо! Вот ты кто, – прошамкал я с набитым ртом.
– Ты жуй, жуй, – благодушно ответствовал майор-сапер, мой спаситель, мой старший товарищ, опора моя и надежа.
Наконец червячок был заморен насмерть и залит пивом. Все-таки мне пиво больше, чем виски, нравится.
Я поднял руку, подзывая официанта, и сказал:
– Перекусили, теперь можно и поесть. Дядь Петь, тебе что заказать?
– Ничего не надо, – сказал Кривушин и даже руки приложил к груди протестующе.
– Точно?
– Не хочу я.
– Мари?
Головой – отрицательно. Похоже, нарубавшись пиццы, Мари была готова снова впасть в сомнамбулическое состояние.
Я возмутился:
– Это что же, я тут один обжора?
Мне не ответили, что можно было расценить как подтверждение моих подозрений.
– Ну, и ладно, – сказал я и заказал мясо на ребрышках. С картошкой-фри. И еще пива.
В ожидании заказа я решил вернуться к делам насущным. Пока сделано было главное: портсигар найден.
Теперь главным становится другое – отыскать старичка в панаме и вручить ему означенный портсигар с низким земным поклоном, мол, прощения просим, неувязочка вышла. Простит, старый, должен простить.
После этого главной задачей будет избежать встречи с больным на всю голову бычарой и его подручными, а если избежать не удастся, то как-то разрулить ситуацию. В конце концов, с бычарой мы отчасти квиты: он мне – по морде, ему за это – по башке. Пусть сила разная и ущерб разный, но, в принципе, разруливать можно по-пацански, по-честному то есть. Вот на это и буду надеяться.
А еще мне с Колькой Мироновым объясниться надо, но это так далеко, что и думать об этом рано.
Значит, надо найти старичка…
– Дядь Петь, ты говорил, что местных русских знаешь.
– Не всех.
– Это понятно. А насчет моего старикана какие-нибудь соображения есть.
Кривушин задумался:
– Ну-ка опиши мне его еще разок.
Я описал: рост – скорее низенький, возраст – не так чтобы дряхлый, лик – благообразный, панама – смешная, палочка… и ручка у нее с инкрустацией.
– Все?
– Все.
– Не знаю такого.
Я снова задумался. Как же его найти, старца этого? И остров небольшой, и населения на нем не так, чтобы очень, и русские здесь наперечет, а как? Конечно, будь у меня время, я бы каждого пенсионера на Фаяле перебрал, не разбираясь особо – русский, не русский, но нет у меня времени. Поспешать надо, пока в далекой Москве товарищ Миронов, который давно мне уже не товарищ, не принял на мой счет какого-нибудь кардинального решения. Не дожидаясь моих извинений и покаяний. Потому как факт, что портсигар не утерян, ничего в сущности не меняет. Ибо не вручен! Значит, могут последовать санкции крайне для меня нежелательные. И мысли от этого у меня сплошь гнетущие, такая вот незадача.
– Ну, что тогда? – протянул я. – Завтра пойду на набережную, авось появится старичок. Может, подумает, что я в датах сбился, или трафик подвел, или еще что.
– А если не придет?
– А если не придет, тогда буду кумекать, как его искать.
Очень кстати появился официант. Лучше есть, чем молчать, особенно когда сказать нечего.
Мясо оказалось вкусным. Картошка-фри – вкусной стандартно, ее трудно испортить, хотя кое-где умудряются. Я хотел налить себе еще пива – островаты ребрышки, без смазки горит все, – и не успел.
– Дай-ка портсигар, – сказал дядя Петя.
– Ты же видел.
– А я еще разок.
Рука моя изменила направление, уклонившись от бутылки, нырнула в карман и выложила на стол портсигар.
Сонная девушка Мари внезапно пробудилась, подалась вперед, но спохватилась, прикрыла веки, словно и не касается ее это все. А ведь и впрямь не касается. Совсем. Вся эта дурацкая история.
– Хорошая штучка, – качнул подбородком Кривушин.
– Хорошая, – согласился я.
Портсигар был большим, вернее, «пухленьким», на три «этажа», вмещая явно больше 20 сигарет. Курить я давно бросил, но емкость прикинуть могу, вряд ли ошибусь.
Исполнен данный аксессуар курильщика был из желтого металла. Позолоченный? Наверняка. Колька Миронов на меньшее вряд ли стал бы размениваться. Презент должен быть презентабельным!
С другой стороны, упаковка о том не свидетельствовала. Портсигар лежал в телесного цвета коробочке с прозрачной крышкой. Это чтобы все могли полюбоваться его неземной красотой и видимой дороговизной, а пальцами помацать – это низзя.
Солидным людям такое не пристало, ну, чтобы кичиться, гляньте, мол, какой я подарок товарищу делаю. Вот если бы коробка была «глухая», а еще лучше – без надписей и монограмм всяких, тогда – да, это серьезно, это о том говорит, что и тот человек, который дарит, и тот, кому дарят, к одному кругу принадлежат, кругу людей с весом, положением, состоянием и обостренным чувством прекрасного.