Ладно, чего уж тут… Я взялся за ручку калитки. Толкнул-потянул – заперто.
– Твою дивизию!
И в этот момент, когда бессильная брань еще витала в воздухе у моих губ, лампочка вспыхнула красным. Меня готовы были выслушать. И рассмотреть, потому что в поисках лучшего ракурса зажужжала, приходя в движение, закрепленная на столбе ворот видеокамера.
– Э-э-э… – начал я. – Sorry, I want to speak with… mister… senior…
Что за mister, какой именно senior мне нужен, я не знал. Как не знал и того, к кому сейчас обращаюсь. Вполне возможно, моим невидимым слушателем был какой-нибудь услужливый абориген или завезенный в эти края англо– и только англоговорящий дворецкий. И тогда в отчаянии я перешел на русский:
– Простите. Я приехал из Москвы. Привез подарок. Должен был передать… но… но…
Раздался щелчок магнитного замка. Меня приглашали войти, при этом не соизволив сообщить об этом гласно.
Я потянул калитку, она открылась и тут же, послушная пружине, двинулась обратно. Я сделал шаг, исчезая из поля зрения видеокамеры, нагнулся и поднял маленький камешек, которыми была усеяна дорожка. Камешек я сунул в щель между рамой и калиткой. Кто его знает, как мне придется ретироваться из здешних чертогов. Вдруг поспешно? А на пути калитка на запоре. Так что пусть открыта будет. Хватит падать на бетон, пора стелить соломку.
Я шел к дому-дворцу и ждал, что сейчас откроется дверь – стеклянная, забранная для красоты рейками крест-накрест, и на крыльце – или как у местных это называется? – появится давешний старичок. Или на худой конец дворецкий с берегов Туманного Альбиона, чтоб он был здоров!
Дверь оставалась закрытой.
Вообще дом, несмотря на подсветку и общую ухоженность, производил впечатление нежилого. Вернее, покинутого. Не навсегда – на время. Что, в общем, было совершенно естественно. Живет человек в уюте и комфорте, а вечером, с прохладцей и шелестом ночного бриза, идет на берег, чтобы размять ноги и насладиться видом усыпанной огнями Орты и уснувшими в марине яхтами. Ну, или выпить чего-нибудь где-нибудь. Что тоже нормально.
И все бы ничего, но кто-то же открыл мне калитку. А еще… окно, вон оно светится, единственное в нижнем ряду, и вроде как тень в проеме мелькнула: не человек – тень.
Три ступеньки, коврик. Точь-в-точь такой, как перед миллионами квартир в Москве, Питере, Нижнем Тагиле, Челябинске… Ах, как мило, как трогательно, здесь Русью пахнет!
Дверь была приоткрыта. Милости просим, дорогой товарищ, нам скрывать нечего, мы всякому гостю рады.
Я приструнил себя. Опять меня понесло, как Остапа Ибрагимовича на собственной свадьбе. Надо кончать с этим поносом, ибо еще Козьма Прутков наставлял: если у тебя есть фонтан, заткни его, дай и фонтану отдохнуть.
Я не вошел – я постучал по филенке двери.
Ни звука в ответ.
– Sorry!
Тишина.
– Хозяева!
Я снова перешел на русский. Старичок-то все же наш, отечественного производства, розлива и распространения. Пусть знает, коли не понял до конца, что не случайные люди возле дверей топчутся, а самый что ни на есть земляк. Тут ведь как? В тысяче километров от отеческих пределов кто больше трех слов русского алфавита знает, тот и земляк.
Хотя все он понял. Домофон ему в помощь. Но тогда почему не отзывается?
– Хозяева, ау!
Ладно, не отступать же.
Я открыл дверь и переступил порог.
На стене слева светился маленький экран, на котором я увидел подъездные ворота, где стоял пару минут назад.
Под ногой что-то хрустнуло.
Наконец-то звук, чего ж я не радуюсь? Отчего вздрогнул, будто через меня сколько-то там вольт пропустили?
Здесь было не так темно, как показалось вначале, и я увидел, что раздавил шляпу. Смешную соломенную шляпу, которая была на голове старичка в час нашей несостоявшейся встречи.
Ну, и чего дрожу? Обронил старикан панаму, а я ее раздавил. Так ведь не нарочно. Почему же бежать отсюда так хочется, что спасу нет?
– Бред!
Дернув ногой, я освободился от остатков уничтоженного головного убора и зашвырнул его в угол.
Я был в помещении, о котором правильнее всего было бы сказать «прихожая», хотя тут было вдосталь места и на крючках по стенам не висели куртки и забытые с зимы шарфики. Да и крючков не было, на которых все это добро можно развесить и забыть. Но зеркало имелось, и банкетка на рахитичных ножках с «ложкой» для обуви на ней. «Ложка» поблескивала хромом. А в стенах… в стенах наверняка таились шкафы для одежды, хотя в темноте я не мог разобрать, сколько их, как не мог с уверенностью утверждать, что они вообще есть. И все же наверняка имелись, а значит, это прихожая и есть. Или сени, только на азорианский недешевый лад.
Прямо передо мной была еще одна дверь. Двустворчатая. Тоже застекленная и «в реечку»..
Матовое стекло почти не пропускало света, и тем не менее на эти молочные прямоугольники можно было идти, как на далекий костер в ночи.
– Эй, хозяева! – снова подал голос я и опять не получил ответа.
Но кто-то же открыл мне калитку!
Дать задний ход никогда не поздно, порой даже полезно для здоровья и общего самочувствия, но я пересилил себя и пересек прихожую.
Левая ручка была лишь для симметрии и отказалась повиноваться, а правая подалась. Правая створка и открылась. Перед собой я увидел стену и пестрый пейзаж в тяжелой раме. Налево хода не было, и я повернул направо. Несколько шагов – и я уткнулся еще в одну дверь. Открыл ее. И лучше бы не открывал.
Глава 8
Я стоял на пороге комнаты, окно которой, очевидно, и было тем одиноким светлым пятном на фасаде здания. Обставлена комнаты была скупо, но не скудно – почувствуйте разницу. Лишь гигантский LED-экран на стене, на той же стене полки с керамическими тарелками и пара обитых атласом кресел, вот и вся меблировка.
Одно из кресел стояло ко мне спинкой, и между полом и сиденьем были видны чьи-то ноги. Второе кресло стояло анфас и тоже было занято.
– Заходи. Добро пожаловать, – с издевкой произнес бычара.
Он сидел в кресле нога на ногу – в тех же джинсах, что и днем, в тех же замшевых туфлях. По левую руку от него возвышался блондинистый бугай. Клеврет и страж, как те холодильники у закрытого на ночь уличного магазинчика.
Я невольно отшатнулся – добром тут и не пахло, и в мою поясницу тут же уткнулось что-то твердое. И не надо было гадать, что именно, – ствол. И в чьей руке он был, также гадать не приходилось, – в руке чернявого бугая. Как он за моей спиной вырос, откуда вынырнул, я и не заметил.
– Дай ему! – последовал короткий приказ, и в то же мгновение голова моя взорвалась.
Удар, впрочем, был не сильный, потому что отключился я на считанные секунды, а может, и того не было. Во всяком случае, я сознавал, что падаю, поскольку ноги вдруг перестали держать меня, подломились.
Я не видел и не понял, что задел при падении, наверное, какой-нибудь столик, но на меня, уже лежащего, еще бесконечно долго сыпались крупные виноградины и мелкие абрикосы. Потом раздался звон, и перед моими глазами появилось стеклянное блюдо с отколотым краем.
Я лежал ничком и видел только это блюдо, и еще мраморный пол, который в жару так приятно студит босые ноги. Сейчас мрамор был усыпан стеклянным крошевом.
– Поверни.
Меня пнули в бок. И очень умело пнули, так же умело, как ударили: ребра не хрустнули, печенка не отозвалась, а дыхание перехватило. Но по сравнению с той болью, что радостно пульсировала у меня в голове, это были сущие пустяки.
Я перевернулся на спину. Воздух не желал поступать в легкие, хотя я всеми силами пытался его туда протолкнуть. И все же получилось – продышался. Я приподнялся и привалился к стене. Вставать команды не было, а я не в том положении, чтобы своевольничать.
Бычара смотрел на меня с усмешкой легкой и едкой. Потом помрачнел, его рука поднялась, пальцы легко коснулись виска. На виске был пластырь. Других следов соприкосновения стула и головы видно не было. Из окна каморки Кривушина их не было видно вообще, но то второй этаж, а тут – три метра. Можно говорить, не повышая голоса. Что бычара и делал.
И все-таки здорово его Мари саданула! Всяко круче, чем меня сейчас. И чем он меня тогда – в челюсть.
Я тоже поднял руку и тоже коснулся виска. Взглянул на пальцы. Крови нет. Ну, что ж, бывало, что я бил, бывало, что били меня, и куда сильнее. Так что ничего страшного. Страшное – впереди.
– Это для начала, – сообщил бычара.
– А что в конце? – спросил я, отметив, что язык мой не заплетается, хотя должен был бы. Везет мне – и челюсть не болит, и в голове ясно. Или экзекуции в этой компании принято проводить в щадящем режиме, грамотно и бережно? Я им дохлый да покалеченный и у кафе «Спорт» был не нужен, и сейчас ни к чему. Пока, по крайней мере. А когда понадоблюсь?
– В конце… – задумчиво проговорил бычара. – Вот мог бы соврать, а не буду. Ничего хорошего тебя в конце не ждет. Однако кое-какой выбор у тебя есть: или помереть быстро и почти безболезненно, или загибаться долго, в мучениях. Мои ребята их тебе обеспечат, а я посмотрю-порадуюсь, потому что страсть как не люблю удар без сдачи оставлять.
– Я вас не бил, – напомнил я. – Это вы меня.
– Не ты, верно. Но из-за тебя.
– Зачем бить-то было? – осмелился я на вопрос.
– Ждать заставил. Нервничать. Искать. Ну, и для профилактики. Кстати, а кто был-то с тобой, что-то я не рассмотрел?
Я не ответил. Да, я человек слабый, по натуре и жизненному опыту типичный конформист, но чтобы сразу сдать Мари, с этим подожду.
Конечно, сдать придется. Несколько ударов по почкам – и выложу все, как миленький. Только выложить я смогу очень немногое. Что я знаю об этой растаманке с бусинами? Имя. Но в документы ее я не заглядывал, так что она может оказаться и не Мари вовсе, а какой-нибудь Люси, Лили или даже Жозефиной. Просто не нравится ей Жозефиной быть, вот она и стала Мари. Мне неизвестны ни ее фамилия, ни национальность, хотя она вроде как француженка. Но точно не азорианка, в этом уверен. Я не знаю место ее жительства на материке, не знаю, где она остановилась здесь, на Фаяле. Я ничего не знаю! Так что предатель и сексот я аховый. А еще я надеюсь, что к тому времени, как я захлебнусь сначала кровью, а потом словами, говоря правду, только правду и ничего, кроме правды, Мари уже не будет на стуле через дорогу. Очень надеюсь.