– Мари, – после паузы произнес дядя Петя по-английски. – Вы отдаете себе отчет?..
– Вполне.
– Это опасно.
– Вы несколько дней убеждали Сергея в обратном.
– И тем не менее.
– К тому же, я всегда мечтала перейти океан под парусом. А тут такая замечательная возможность.
– На плоту!
– Так еще интереснее.
На это возразить было нечего. На плоту действительно интереснее. Экзотика гарантируется, аж по самые ноздри.
– Что ж, – после еще более продолжительной паузы сказал Кривушин. – Даю вам два дня. Потом спрошу еще раз. И если услышу «да», то начнем готовиться к выходу.
Я не знаю, о чем думала Мари в эти дни. Мы не обсуждали с ней создавшееся положение, не взвешивали «за» и «против». Каждый занимался этим в одиночку: я – на матрасе под песни на музыку Игоря Матвиенко, она – на топчане, уткнувшись в смартфон.
Что касается дяди Пети, то при каждом появлении на плоту, не дожидаясь моего вопроса, он говорил кратко:
– Тама.
Это означало, что соглядатаи по-прежнему на посту, у входа в марину. А значит…
– Ну? – спросил Кривушин, когда отведенное на размышление время истекло.
– Готов, как пионер, – отрапортовал я.
– И я готова, – молвила бесстрашная девушка Мари.
– Через три дня отчаливаем, – объявил кэп.
Глава 14
Я лежал в гробу. Было тесно, темно и влажно. В соседнем гробу лежала Мари. Я ее не видел, не слышал, но знал, что она там и что так же, как я, терпеливо ждет, когда закончится наше упокоение. Тогда мы восстанем, и прекрасный мир, залитый солнцем, примет нас в свои объятия.
Теперь, справедливости ради, надо добавить кавычки, акцентировать детали иронией, и сюрреалистическая картина обретет надлежащий реализм.
Но на гроб действительно похоже, хотя откуда мне знать, как оно там. Пока Бог миловал. От летаргического сна, я имею в виду, когда – бах! – просыпаешься под землей, вокруг доски, и понимаешь: трындец. А что до покойников, то им вообще ни тесно, ни душно не бывает. Сказал бы «счастливчики», да сглазить боюсь.
Чего не было, так это опасения, что меня обнаружат и извлекут до срока. Нет, не догадаются, потому что и не подумают. И искать не будут по той же причине.
Кэп все просчитал, а подготовили мы уже на пару. Оттащили в сторону ящики и пакеты, освобождая угол рубки. Потом подняли листы фанеры, из которой был сделан пол. Открылось сплетение труб – поперечных и «бревен». Между ними было достаточно места – несколько, скажем так, отсеков, – чтобы лечь, вытянувшись в струнку.
Госслужащие острова Фаял должны были вскоре прибыть на «Великий Океан». После осмотра плота и десятка вопросов они поставят необходимые отметки в документах Петра Васильевича Кривушина, и это будет означать: данному плавательному средству разрешается покинуть португальскую землю и португальские воды. Счастливого плавания!
В отличие от греческих чиновников (это к примеру и по словам дяди Пети), имеющих весьма отдаленное представление о пунктуальности, в Португалии аккуратность и дисциплина были в чести. Если сказано – в 10.00, то будьте уверены, к 11.00 точно явятся. На все про все у них уйдет минут 20, от силы полчаса. Потом подойдет катер, заведут буксирный конец, плот выведут в океан, где буксир отдадут и катер отправится восвояси. С этого момента русский капитан и его плот будут предоставлены сами себе и госпоже Фортуне, оставаясь вправе действовать далее по собственному разумению.
Дядя Петя был уверен, что все произойдет именно так, однако разумно было исключить даже намек на риск. Поэтому «положение во гроб» состоялось в 9.30.
– Удачи вам, – сказал майор перед тем, как накрыть нас фанерой.
– Удачи нам, – сказал я.
Мари не сказала ничего.
Фанера опустилась. Мир померк. Признаюсь, мне стало жутко, хотя клаустрофобией я не страдаю. Но уж больно замкнутое пространство! Я постарался взять себя в руки. Разумеется, иносказательно, поскольку они были прижаты к бокам, и я не смог бы даже почесать нос, если бы мне вдруг приспичило чихнуть. Подумав об этом, я застучал лбом по фанере.
«Крышка» поднялась.
– Чего?
Я положил руку на грудь. Теперь нос был в пределах досягаемости.
– Закрывай.
Фанерный лист лег на место. Кривушин стал нагромождать на него ящики. Покончив с этим, кэп покинул каюту, а потом и плот – я слышал, как дядя Петя протопал по трапу.
Стало тихо, но тишина не была абсолютной – мешало мое дыхание и чуть слышный шепот волн, облизывающих «бревна». От меня до них были считанные сантиметры, и это немного нервировало. Чтобы вновь не поддаться страхам, я стал вспоминать события последних дней.
…Получив наше с Мари согласие, Кривушин развил бурную деятельность. День нашего отплытия счастливым образом совпадал с тем, что был в планах Петра Васильевича до встречи с нами. Многое было готово, но немало и предстояло сделать. Так всегда бывает, и если не в точности по пословице «на ловлю ехать – собак кормить», то где-то рядом. И то сказать: на дачу едешь – прособираешься, а тут – через океан!
Экипаж плота увеличился втрое, соответственно, втрое требовалось увеличить запасы провизии и пресной воды.
Кроме того, следовало позаботился о безопасности, поэтому капитан «Великого Океана» приобрел два новеньких спасательных жилета, а имеющийся надувной плот обменял с доплатой на тоже подержанный, но более вместительный.
Хлопот был полон рот, и дядя Петя метался, как оглашенный, от чего-то избавляясь, что-то и в куда большем объеме принося, сортируя и укладывая. Мы с Мари ему помогали, но, лишенные возможности покидать наше убежище, лишь по мере сил и обстоятельств.
За два дня до старта майор попрощался с господином Жозе Азеведу. По этому случаю в кафе «Спорт» была устроена вечеринка «за счет заведения». Утром Кривушин предстал перед нами с подаренным ему кусочком китовой кости, украшенной резьбой в манере scrimshaw, и видимыми следами вчерашних возлияний – малость одутловатым. Одежда его тоже пребывала в видимом беспорядке: светлые брюки, которыми он из уважении к поводу заменил «дежурные» шорты, украшали пивные разводы; на любимой футболке справа от надписи BOG OFF красовалась бурая кетчупная клякса.
– Сейчас журналисты придут, – сказал он, отдуваясь. – Славить будут.
– Ну дык, – емко ответствовал я
– Я их мигом выставлю, – пообещал Кривушин и добавил виновато: – Навязались – не откажешь. Да и подозрительно: все пиара ищут, а я от него бегу.
Наверное, дядя Петя лукавил. Каждому приятно, когда к нему с интересом. Хотя, возможно, просто сглупил с пьяных глаз – и согласился поговорить, и в гости зазвал. Потом спохватился, ан поздно: передумать и отказать – еще подозрительнее.
– Тебе бы умыться, – посоветовал я. – И одежку сменить. А то вид у тебя какой-то затрапезный.
– Да? Переоденусь. И умоюсь. Буду как новенький.
«Как трезвый», – поправил я его, но, естественно, про себя.
Интервью продолжалось минут сорок. Я слышал голоса: рокочущий басок Кривушина и молодые голоса корреспондентов, один из которых, надо полагать, был фотографом, а другому предстояло сопроводить текстом изобразительный ряд. Что в точности говорилось, я разобрать не пытался, но из обрывков фраз было понятно: сначала дядя Петя рассказал о себе, о своем полном перипетий путешествии, после чего предложил ознакомиться с плотом. Я насторожился. Кривушин, однако, проявил себя тонким психологом, потому что, остановившись у двери хижины-рубки, хлопнул по ней ладонью и сказал:
– Это мое жилище. Будет когда-нибудь. Месяца через два. А пока склад. Пыль, сор и безобразие. – И рассмеялся.
Журналисты ответили вежливым хихиканьем и не стали настаивать на том, чтобы запечатлеть для нынешнего и грядущих поколений внутреннее убранство чертогов бесстрашного русского капитана.
Потом корреспонденты ушли, пожелав семь футов под килем. И не подумав при этом, что киля у плота не может быть в принципе, и семь футов при его осадке совсем не обязательны. Но дядя Петя не стал указывать гостям на неточность – поблагодарил и распрощался.
– Спровадил, – доложил он, входя в хижину. – Других визитеров не предвидится.
– Автограф дашь? – поинтересовался я. – Ты же у нас знаменитость. Снизойди, сделай милость.
– Иди ты!.. – отмахнулся кэп. – Так, я в магазин. Кое-что еще прикупить надо.
Вернулся Кривушин часа через два. Под мышкой у него была большая картонная коробка, в руках по «шестибаночной» упаковке пива.
– Вот за это спасибо, – обрадовался я.
Пивом дядя Петя баловал меня лишь изредка. Поначалу это задевало и возмущало, потом стало тревожить: уж не вознамерился ли кэп поставить на мне бесчеловечный в своей жестокости эксперимент? Может, ему любопытно, как скоро этот растленный тип, я то есть, начнет сходить с ума от жажды? И он решил установить это эмпирически… Так это или нет, но факт остается фактом: меня ограничили в потреблении пива – и резко. Но что удивительно: если первые дни мне было непривычно и тяжко, то затем я обнаружил, что без пива можно жить! Как и без других «градус содержащих» напитков. Или суть опыта именно в этом и заключалась?
– Не сейчас, – пресек мои поползновения капитан. – В море выпьешь. И я приложусь. Чтобы с комфортом. На закат любуясь. В океане закаты красивые.
Я не стал спорить. Видно, эксперимент и впрямь удался.
Упаковки пополнили собой гору вещей в углу.
– Подарочек для тебя имеется, – сказал дядя Петя. – Держи.
Он протягивал мне фотографию. Она была небольшой и чуть помятой. Но все это были мелочи. Единственное, что имело значение, это содержание – изображение. На снимке был я.
– Откуда?
Кривушин развел руками:
– Тебе виднее.
Не о том он говорил, и не о том я спрашивал. Да, я знал, когда был сделан снимок и где. Рубашка, куртка, все сходится. Фото вытащили из памяти видеокамеры, которая фиксировала посетителей московского офиса Николая Миронова. Не для истории отслеживала, а потому, что положено.