tool. Все? Нет, не все.
– Встань-ка!
Я встал. Дядя Петя поднял сиденье и достал из рундука кипу ветоши, которое он использовал как обтирочные концы. Из кипы была извлечена старая рубашка, в которую капитан завернул и портсигар, и телефон. Сверток он убрал в целлофановый пакет, тот – в ящик с инструментами у мачты.
– На всякий случай, – пояснил кэп. – Неровен час протечка. Газовая атака получится. Нечего ему в каюте делать, портсигару этому. Пусть на свежем воздухе побудет.
Совершенно очевидно, что Кривушин исходил из принципа «береженого Бог бережет». И правильно исходил.
– Теперь можно и чайку, – сказал капитан, потирая руки. – Его много не бывает.
Дядя Петя хотел казаться довольным, но я видел, что довольство это мнимое, что-то его тревожит. Встревожился и я. Ну, что еще?
– Я приготовлю, – подхватилась Мари.
Снова чайник, конфорка, заварка.
– А что такое выпендрошник?
Я не сразу сообразил, что Мари возвращает нас к нелицеприятной оценке Кривушиным своего племянника, в чем с моей стороны он нашел солидарность и поддержку.
Вообще, на протяжении всего разговора – вплоть до убытия нашей спутницы на нос плота, я то и дело бросал взгляд на Мари и видел, какое у нее выражение лица – сосредоточенное, ничуть не напоминающее то, растаманское, безмятежное. Она жадно ловила каждое слово, стараясь ничего не упустить, и очевидно, главное ухватила. И в том, кстати, была и моя заслуга, и дяди Пети, обеспечивших Мари роскошную практику в русском языке. Столько недель «погружения» в лексику дорогого стоят. А что до лингвистических тонкостей, так это высший класс, тут еще столько же проплыть надо, и еще раз столько же, чтобы этим обогатиться. И то без гарантий.
– Ну, это… – я пошевелил пальцами. – Как бы это попроще? Это фигляр и позер в одном флаконе. The poseur and the buffoon in one glass. Understood?
– Le poseur et le bouffondans un verre, – поддержал меня дядя Петя. – A compris?
– Причем здесь стакан?
Я вздохнул, сознавая свою неопытность в объяснении азбучных для всякого русского человека истин. Стакан здесь действительно ни при чем. Как и флакон.
– А почему он выпендрошник?
Ответил Кривушин:
– Потому что сложно все, слишком сложно, неоправданно. Но красиво. В смысле, эффектно. Когда речь об убийстве идет, так не поступают. Тут эффективность впереди эффектности следует.
– Ага, – подтвердил я. – Должно быть весомо, грубо, зримо. Поняла?
Мари отрицательно качнула головой. Знаменитую строчку из Маяковского она тоже не знала. Ничего, с оглядкой на ее французское образование, это простительно. Вот если бы я Рембо цитировал или Аполлинера…
– Ну, как же, – даже немного расстроился кэп. – Ладно бы СВУ так настроили, что оно должно было сработать при открытии крышки. Все шансы были бы повыше – на нужный результат. Так ведь нет. Не хотел Колька ждать. Или не мог. Знал прекрасно, что такие подарки-сувениры иногда годами по углам пылятся. Вот и выбрал дистанционное управление. Но тут другая тонкость. А что, если подарочек не в кармане у Кульчицкого будет, а, скажем, в сумке, в портфеле каком-нибудь? Соответственно, поражающая способность ниже, летальный исход под вопросом. И величина этого вопроса ничуть не меньше, чем если бы портсигар нашпиговали взрывчаткой. Хорошо, предположим, Колька знал, что Кульчицкий никакими портфелями или, там, барсетками не пользуется. Коробка будет у него в руках, там она у него и взорвется. Но есть еще одно узкое место. Газ – материя… э-э… летучая. А на Азорах, что, ветров не бывает? Да ничего подобного, задувает еще как. И вот идет себе старичок по улице, ногами шаркает, или на лавочке сидит… Ты, Сережа, где-то там, за углом, весь собой довольный звонишь Кольке, чтобы доложить о выполнении задания. Сигнал – взрыв – газ. А тут такая незадача: ветер. С утра тихо было, а к обеду что-то занепогодилось. И сильный такой ветер, шквалистый. И в ту секунду самую важную – порыв! Миг – и нет ядовитого облака. Унесло, развеяло. И остался Кульчицкий с порезанными осколками руками, может, еще какими увечьями, с мутью в голове… Но живой!
– Живее всех живых, – добавил я свои пять копеек, опять же сомневаясь, что образованная по-западному девушка знает, откуда есть-пошли эти слова.
– Короче, – подытожил Кривушин. – Все хлипко, неустойчиво, никакого запаса прочности. Вот это, девонька, и называется выпендреж. А Колька, значит, выпендрежник. Ну, и хватит об этом. Мы чай будем пить или как?
И мы стали пить чай, а как с чаепитием покончили, капитан распорядился:
– Давай-ка к рулю, друг ситный. Разомни косточки.
Я отключил ветровое подруливающее устройство и взялся за штурвал.
Глава 18
Рулить было легко. Волны не безобразничали, пассат все так же надувал парус, заодно ероша мои волосы.
Мари прибралась на камбузе. Дядя Петя в преддверии вечерней вахты отправился на боковую, и вскоре из каюты донесся могучий храп. Вообще-то капитан наш храпежом не отличался, но сейчас отчего-то дал на полную.
Долго терзать наш слух Кривушину не довелось. Я его разбудил, но вовсе не в заботе о своих барабанных перепонках, о слуховом аппарате Мари я тоже не думал, и обстановка на море и плоту нисколько не изменилась. Дело было в другом. Посетила меня одна мыслишка, и такая, что я аж похолодел.
– Кэп! – я тряс Кривушина за плечо. – Дядя Петя!
Капитан сначала перестал храпеть, потом открыл глаза и заговорил голосом настолько ясным, что я тут же заподозрил обман: не спал он, и рулады его носили исключительно декоративный характер. Видно, и ему надо было поразмыслить, а одиночество этому очень способствует. И кажется, я мог сказать, что тревожит Кривушина. То же, что напугало меня.
– Чего тебе? Почему руль бросил?
Я отмахнулся:
– Да погоди ты!
– Приказы нарушать?!!
– Дядь Петь, они ведь знают, что мы живы
Кривушин приподнялся и кашлянул, прочищая горло. Но сделал это не для того, чтобы его капитанские проповеди звучали весомее:
– Догадался, значит. Да, Сережа, знают. Я ведь на связь выхожу, как положено, и береговым службам наш маршрут известен, и трек наш в общем доступе, кому охота, тот и посмотрит. Так что всем известно, что мы не сгинули, не потонули, и что до Карибских островов нам всего ничего осталось. А коли известно всем, то известно и им. Между прочим, я и проводки те резать не стал? Потому что есть маячок в портсигаре, нет его, без разницы. На нас другим путем выйти можно, понадежнее.
Я поежился:
– Что они делать будут, как считаешь?
Кривушин сел, поелозил босыми ногами по полу и только потом ответил:
– Вот и я все думаю: что они сделают? Лежу и думаю.
Не ошибся я, получается. Не спал наш капитан – думал.
– Ну! – потребовал я.
Кривушин скрестил ноги и стал похож на деда-сказочника из сказки Александра Роу, такой же милый, ласковый и лохматый.
– Что сейчас на большой земле происходит, того мы не знаем, – начал он, хорошо еще, что не нараспев. – В месть я не верю, не те времена и не те люди сейчас, чтобы ради мести корячиться. Но если ситуация не рассосалась, если мы – и прежде всего ты, Сережа, – по-прежнему представляем для них опасность, то им нужно что-то срочно предпринять. И лучше это сделать не на берегу, а здесь, в море, подальше от чужих глаз. Поэтому… В общем, я бы на их месте пошел нам навстречу. Чтобы точку поставить.
– Я бы тоже пошел, – кивнул я. – Только я не на их месте, я на своем, и оно мне очень не нравится.
– Еще бы, – согласился кэп и блеснул эрудицией: – Положение хуже губернаторского.
– Что же ты, дядя Петя, раньше не сообразил про портсигар этот проклятый? – с укоризной спросил я.
– Ну, не сообразил, виноват. Ведь просто все, если разобраться, а в голову не приходило. Но даже если бы сообразил, что бы мы могли сделать? Оборвать связь, отключить всю электронику, короче, пропасть с радаров, с экранов. И что? Нас бы начали искать, как пропавших без вести, и я тебя уверяю, нашли бы. Это же Атлантика, тут каждый уголок перехожен, не затеряешься. К тому же, у нас плот, а не яхта, мы в маневре ограничены.
– Ну, нашли бы, и что?
– А то, что ты не только от бандитов бежал, но и от полиции. Или забыл?
– Да помню я, помню.
– Вот они, спасатели, тебя прямиком в руки полиции и передали бы.
– Не хочу в полицию. Такого навешают – не отмоешься. Зачем тогда надо было все затевать, переход этот, бегство. Сдался бы в Орте – и гори оно все ясным пламенем.
– И ты в огне этом до кучи, – продолжил Кривушин. – Ты давай не психуй понапрасну, что сделано, то сделано, назад не воротишь.
– Да я без претензий, дядя Петя. Ты скажи, что теперь делать? Только ждать и остается?
Кривушин потряс седой головой, словно отметая мой страх и растерянность:
– Нет, еще надеяться. Что ошибаюсь я.
– А может, и правда, а? Пока же, вон, никого и ничего до самого горизонта. Может, и впереди никого, и никто нас не ждет. Может, все как-то уже без нас решилось.
– Твои бы слова да Богу в уши. Может, и так, никто не ждет, никому мы не нужны. Но я как-то больше на ночь рассчитываю. При другом раскладе. Если они встречать выйдут, то ночью нас найти трудновато будет. Мы еще огни потушим… И вообще, готовиться нужно к худшему. Так оно надежнее будет. А не случится ничего, так вдвойне порадуемся.
– Как готовиться-то?
– Как? Есть кое-какие соображения. Хотя тут всего важнее не растеряться, чтобы мандража не было.
Я в сомнении подвигал бровями. Про мандраж – это правильно, вон как меня прихватило. Еще ничего не произошло, а я от одной мысли, что произойти может, едва не опростался.
– Нет, ты скажи, что сейчас делать!
Кривушин взглянул на меня удивленно:
– К штурвалу иди, вот что. Приказ стоять и бдить никто не отменял. А я посплю.
Кэп лег и повернулся к стене, а я вдруг понял, что нахожусь перед топчаном на коленях. Как будил капитана, так позы и не поменял. Вот почему, сидя на топчане, он на меня сверху вниз поглядывал, свысока то есть. Только, думаю, если бы я стоял, а он лежал, ничего бы это в расстановке сил не изменило. Кривушин у нас – гора, а я… так, кустик на склоне, козами поеденный.