Такой был план, и как ни посмотри, бычаре в нем места не находилось. Мешал он, скотина, лишним был в нашей колоде.
Вода наконец-то закипела, я высыпал содержимое пакетов в кастрюлю. Ровно через пять минут я раскладывал глютаматную лапшу по тарелкам, гадая, сколько мне их понадобится. Надо спросить.
– С этим как? – поигрывая половником так же небрежно, как Мари – тесаком, спросил я. – Кормим или?..
– Обойдется, – отрезал капитан и добавил совсем неожиданное: – С собой дать – дадим.
Мы с Мари уставились на Кривушина.
– Вы ешьте, ешьте.
– Ты нам рот лапшой не затыкай, – сурово молвил я. – Поясни!
Кривушин накрутил на вилку комок лапши и отправил его в рот. Прожевав и проглотив, соизволил ответить с безмятежной улыбкой:
– Посадим в лодку и пусть плывет.
– В какую лодку? А мы?
– И вы – в лодку.
Я нахмурился. Напекло, видать, маковку. Что-то с ней не в порядке, надо провентилировать. Хотя вероятнее другое: не у меня мозги в тумане, а у нашего седого странника. Ну, конечно, возраст, тяжкие испытания, стрессовые ситуации, автомат у плеча и потопленный катер. Не удивительно.
– Я с ним в лодку не сяду, – заявил я. – Даже со связанным. И Мари не позволю.
Кривушин рассмеялся так, что даже откинулся, бороду задрал:
– Вон ты о чем. Две у меня лодки. Две.
– Так бы сразу и сказал, – обиделся я, и без того разобиженный его смехом.
– Сейчас поедим и займемся, – пообещал Кривушин. – Будем его в путь-дорогу снаряжать. Нам незваные гости не нужны.
– А если упрется?
– Упрется – поможем. – Кэп протянул руку и погладил автомат. – Это такой аргумент, что попусту лучше не рыпаться.
С этим я был согласен. «Калаш» – вещь убедительная. И разносторонняя: может катер на дно пустить, а может человека туда же, причем с человеком проще, у него плавучесть хуже.
– Мари, – продолжил кэп. – Сходи глянь, как он там?
Наша отважная спутница взяла тесак и отправилась на нос плота. Вернувшись, доложила:
– Жарится. Еще воды просит.
– Дай, – разрешил Кривушин.
Дядя Петя продолжал шокировать меня своим милосердием.
Мари понесла пленнику еще одну бутылку воды. А я вдруг подумал: а ну как он веревки порвал, схватит ее сейчас, отберет нож, лезвие к горлу – и начнет нам условия ставить. И еще не представил все до конца, как себя же и осадил: чушь! Не получится у него ничего, я хороший узел заплел, «констриктор» называется, в честь удава, наверное, который боа-констриктор. Этот узел на выбленочный похож, только хитрее, его вообще развязать невозможно, только резать.
Вот так вот, «констриктор», выбленочный, я теперь много чего умею, спасибо морскому волку Кривушину, успел научить.
Короче, не выйдет ничего у бычары с узлом, зуб даю.
А тут и Мари вернулась живая-здоровая.
Я снова принялся за лапшу, быстренько расправился с ней и спросил:
– Так откуда автомат, товарищ майор?
– Ну, и неугомонный же ты, Сережа. Откуда… Был я в Болгарии, в Варне, в порту тамошнем. Годы были 90-е, бардак полный, вот я и прикупил по случаю. Агрегат, конечно, не первый сорт, их производства, болгарского, но до конца не испортили. Так ведь?
На это я сказал уважительно:
– Пусть я неугомонный, зато прямой. А вот ты, как я погляжу, больно ушлый, дядя Петя. И автоматом разжился, и металлоискатель так усовершенствовал, что копейки на пляже собирать можно, и вообще. А как ты «калаш» этот через столько стран протащил, а?
– Да уж смог. Ну, чего расселся, давай лодку снаряжать. Прибери здесь.
Кривушин поднялся и исчез в хижине. Оттуда он появился с небольшим продолговатым мешком со шнуровкой. Моряки называют такие «киса», что к кошачьей породе отношения не имеет, и к Кисе Воробьянинову тоже.
Я мигом закончил приборку, освободив от всего лишнего площадку перед штурвалом.
Распустив шнуровку, кэп вывалил содержимое мешка: две лопасти, две телескопические трубки – рукоятки весел, и собственно лодку невнятного зеленоватого цвета, невнятного еще и потому, что резина была щедро присыпана тальком.
Насос-«лягушка» хранился у дяди Пети в одном из рундуков на корме. С его помощью мы надули лодку. Она была маленькой, одноместной.
– «Нырок», – сказал Кривушин, собирая весла. – Ярославский завод «Резинотехника». Отличная посудина. Я на ней еще в Ключиках рыбалил. Бывало, плывешь по Ореховке, вокруг тишина, птицы поют, а ты весла в воду опускаешь медленно-медленно, чтобы не всплеснуть, чтобы птиц не распугать, значит.
И вновь меня удивил дядя Петя. Прежде в пасторальных сценах он замечен не был. Неужто старческое?
Но больше меня удивило другое, о том и сказал:
– Ты не только автомат, ты и лодку от России до Фаяла доволок. А я считал, что таким посудинам 10 лет – и кранты. Материальный износ.
– При нормальном уходе они еще тебя переживут.
Я насупился. Кривушин это отметил и поспешил загладить неловкость – пояснить:
– Если следить, ухаживать, то и 10, и 20, и 30 лет жизни – запросто. Вот моя «старушка» из таких. Жаль расставаться, а придется.
Я с сомнением оглядел лодку. Вид у нее был и впрямь как у новой, но…
– Кажется, кто-то говорил, что убивать мы его не будем.
– Ты о чем?
– Маловата кольчужка.
– А это уж чем богаты. Читал, наверное, или слышал, как наши военморы с пленными сомалийскими пиратами разобрались. Посадили в вельбот и пустили… не в расход, а на все четыре стороны.
– И?..
– Может, кто и добрался до берега, я не в курсе.
– И этот может не добраться.
– Конечно, постараться придется. Но прецеденты…
– Чего?
Я не верил своим ушам. Конечно, изменился Петр Васильевич, пообтесался, овладел языками, прикоснулся к великой европейской культуре, в общем, поднабрался много чего полезного, но не настолько же!
– Прецеденты есть, – невозмутимо повторил Кривушин. – Я тебе, помнится, о плотах и плотоводцах рассказывал, но и другие примеры имеются. Ален Бомбар, доктор из Франции… Мари, слышала о нем?
– Конечно, – тряхнула та челкой. – Герой нации. Он еще книжку написал «За бортом по собственному желанию».
Капитан поощрительно улыбнулся:
– У нас она называлась «За бортом по своей воле». Так вот, этот Бомбар в 1952 году на надувной лодке «Еретик» переплыл Атлантический океан. А четыре года спустя другой врач, уже немец, Ханнес Линдеман, сделал то же самое и вовсе на байдарке. Кстати, Бомбар мало что плыл один, он еще еды-питья с собой не взял, эксперимент такой ставил, словно он жертва кораблекрушения.
– Повезло ему, – оценил я.
– Не без этого. Вот и гостю нашему пусть повезет, я не возражаю. К тому же, мы его не здесь и не сейчас в автономное плавание отправим, а вечерком, когда жара спадет. До берега будет не рукой подать, но вполне по силам. И море спокойное. Если не психовать, а веслами махать – доберется. И течение поможет.
– Не сдаст он нас там?
– А что он скажет? И чем докажет? Ему бы самому оправдаться… Нет, он будет вести себя смирно и постарается побыстрее убраться куда подальше. Ну, с ним мы об этом еще поговорим. Направим на путь истинный.
– Он в Москву поедет, к Миронову.
– А пускай. Пока туда-сюда, тебя и след простынет. И Мари тоже. А меня Колька не тронет, не будет он со знаменитым яхтсменом связываться. – Кривушин улыбнулся, и как мне показалось, не без самодовольства. – Себе дороже может выйти. К тому же, вдруг прятаться и нужды не будет? Это мы еще поглядим. Давай-ка… – Кэп вставил весла в уключины. – Взяли!
Мы подняли лодку и отнесли ее на нос плота. Пришлось покорячиться – не тяжело, но узко, неудобно, не развернешься.
Бычара неотрывно следил за нами, но не произнес ни слова. Его одежда – рубашка-«гавайка», шорты – давно высохла. На коже едва заметно проступали разводы соли. Босые ноги почти касались моих ног, тоже босых. Будь у него такая цель, бычара мог бы исхитриться и лягнуть меня. И мне неожиданно захотелось, чтобы он попробовал сделать это. Пусть у него даже получится! Тогда я отвечу. Ведь мы люди воспитанные, мы лежачего в свое удовольствие не бьем, тем более связанного. Мы только отвечаем. Потому что наш бронепоезд стоит на запасном пути – всегда и под парами. Пусть ударит, тогда ударю я. Без малейших угрызений. И увижу то, что так хочу увидеть: страх в его глазах.
Или не ждать выпада?
– Не надо, – предостерег кэп.
Вот как он догадался, о чем я думаю?
– И в мыслях не было, – солгал я с самым невинным выражением лица.
– Пошли отсюда, – Кривушин протиснулся мимо меня, и видно было, что он ни на секунду не усомнился в моей неискренности.
Мы вернулись на корму. Дядя Петя склонился над картплоттером, завесив чело седыми лохмами. Потом долго и энергично шевелил губами, заставляя колыхаться буйную растительность под носом, на щеках и подбородке. При этом кэп не произносил ни звука, и оттого казалось, что ему вдруг отчаянно захотелось погримасничать.
Наконец капитан предал гласности итоги своих размышлений:
– Сейчас чуть приведемся и выиграем в скорости узел, а то и два. Вечером отправим этого… К утру и вы отправитесь. Мари!
– Да?
– Что там с твоей курдулякой? – так дядя Петя величал смартфон, уж не знаю почему. – Сеть есть?
– Сети нет.
– Да, рано еще.
Тут я взял на себя смелость попенять руководству:
– Был бы у тебя через спутник выход, мы бы всегда с Интернетом были.
– А ты мне его обеспечь, помоги материально, – парировал Кривушин. – Чем попрекнуть нашел.
– Да это так… – смутился я, но капитан завелся:
– Так… не так… а не надо отца учить детей делать.
Сколько я знал, детей у дяди Пети не было, во всяком случае официальных и им признанных, но по существу он был прав. Поэтому я повинно опустил голову, готовый, как генерал у Леонида Филатова в «Федоте-стрельце», покорно принять все: ссылку, каторгу, тюрьму… Причем без всяких условий, типа: «но желательно – в июле, и желательно – в Крыму».