Спасибо Мари – спасла, пресекла в зародыше, срубила под корень, уберегла товарища от начальственного брюзжания, которое подчас хуже гнева, потому как бывает, что ни конца ему, ни края. Впрочем, сделала она это не из человеколюбия и не исходя из правил тимбилдинга – это такая псевдонаука, как из разношерстной публики единую команду сколотить. Нет, сделала она это невольно, что тут же и выяснилось.
– Мне надо, – сказала она.
– Чего надо? – дружно удивились мы.
– Мне надо, а там он.
Так вот в чем дело. Бычара у нас в отхожем месте пребывает, а девушке понадобилось. Это мне до лампочки, а ей невместно.
Кривушин поднялся и полез в рундук, откуда вытащил знакомую кипу тряпья. Из кипы выпростал кусок ткани побольше и протянул Мари:
– На лицо ему бросишь.
Мари покраснела, но ткань взяла и отправилась на нос. А когда вернулась, то было видно – все у нее получилось: с ноги на ногу не переступает, и вся такая расслабленная.
По примеру Мари я тоже отправился на нос.
То ли из неоправданной жестокости, то ли из оправданной мести, то ли просто по забывчивости, покрывало Мари оставила на бычаре. Не саван, но чем-то похоже. Но мы люди другие, мы над пленными не изгаляемся, мы какую-то там конвенцию чтим. Поэтому я снял «саван», хотя и не раньше, чем сделал свои дела.
– Потом укроешься, – пообещал я.
Бычара осклабился. Надо же, натуральный бандюган, а без золотых фикс как-то обходится.
Я отправился на корму.
Следующие часы мы занимались самыми обычными делами – как вчера, как позавчера, как неделю и две назад. Будто и не было автоматной стрельбы утром, пузырей на воде от затонувшего катера и связанного бандита на носу.
Время не спеша двигало стрелки на часах капитана Кривушина, день катился к вечеру. Пока было еще совсем светло, но здесь, у экватора, темнота падает, словно занавес в театре. Сумерки – прерогатива северных широт. Ну, или южных.
Дядя Петя все чаще поглядывал на экран картплоттера. Наконец, изрек:
– Пора.
И было непонятно, то ли он сказал это с оглядкой на данные картплоттера, то ли потому, что не хотел отправлять нашего пленника в плавание в кромешной тьме.
Включив подруливающее устройство, мы все трое отправились на нос плота. Автомат тоже не был забыт, и если считать «товарища Калашникова», то все четверо.
Бритый, увидев нашу процессию, никак на это не отреагировал, не шевельнулся даже, и на лице ни один мускул не дрогнул. Сильный человек. Пожалуй что посильнее меня будет.
Мы с Кривушиным столкнули лодку на воду. Надувнушка сначала рванула в сторону на всю длину удерживающего ее конца, а затем, будто испугавшись своего легкомыслия и осознав собственное ничтожество, испуганно прижалась бортом к плоту.
Я бросил в лодку весла. Мари кинула два пакета с галетами и упаковку воды на шесть бутылок. При разумном использовании того и другого должно было хватить с лихвой. Смерти бычаре мы все же не желали, хотя счет к нему имели немалый, особенно я, начиная с удара в челюсть на задворках кафе «Спорт». Но я добрый, пусть плывет, теперь это его забота – выжить.
Кривушин поправил автомат, висевший на груди, и сказал:
– Сюда слушай. И без соплей – не поможет. Видишь лодку? Она твоя. Сейчас ты в нее сядешь и можешь плыть на все четыре стороны, но советую – на запад. Отличной погоды тебе не гарантирую, я не Господь Бог, но приличную синоптики обещают. До берега отсюда меньше пятидесяти миль. Течение тебе поможет. День, два… Будешь грести – выйдет быстрее. Вопросы есть?
Бычара облизал губы и отрицательно качнул головой. И в этом был прав – милосердие тоже имеет границы, не нужно испытывать его на прочность.
Я наклонился и рассек веревки на ногах пленника прихваченным с кормы тесаком.
Капитан отступил на шаг и поднял автомат.
– Вставай!
– А эти? – бритый протянул мне связанные руки.
– Потом.
Бычара перевернулся на живот, оперся о палубу и медленно поднялся. Видно, ноги у него здорово затекли, его качнуло. Я хотел ему помочь, но передумал.
– Пошел!
Мари придержала лодку. Бычара шагнул в нее и, теряя равновесие, сразу сел.
– Руки!
Бритый протянул руки. Я разрезал веревки и тут же полоснул лезвием по тросу, удерживающему лодку у плота. Мари толкнула надувнушку ногой, и между ней и плотом появилась полоска воды.
Бычара растирал запястья и смотрел на нас. Молча. Он явно не собирался умолять взять его обратно на плот и проклинать тоже не собирался. Просто смотрел.
Лодку относило в сторону, а еще быстрее – за корму. Ветер был на нашей стороне – он тревожил шкоты и дразнил паруса. И вот уже сто метров между нами, двести, и уже лица не разглядеть, и если крикнет что – не услышим.
Капитан опустил автомат.
– Надо и вам собираться.
Да, все правильно, пока светло, пока лишь предзакатная сиреневая дымка на небе, надо подготовить собственный десант на берег – наш с Мари.
Глава 20
– Да, пора собираться.
Это уже Мари. Ну, что за глупость: чего нам собираться, у нас же нет ничего. Нам, как тому нищему, только подпоясаться.
Оказалось, однако, что, в отличие от кэпа, Мари говорила не в общем смысле, она имела в виду нечто совершенно конкретное. А именно: меня решили привести в божеский вид, то есть постричь.
И то верно, зарос. Я и Москву-то покидал в состоянии не первой свежести, а с той поры много воды утекло, и волосяной покров мой пришел в полный беспорядок. Конечно, до лохматости нашего капитана мне далеко, месяцев несколько, но все равно патлы еще те. И смотрятся они без всякого романтизма, не то что благородные космы седого странника дяди Пети Кривушина. Ко всему прочему, с такой шевелюрой в цивилизованном обществе лучше не появляться. Да, конечно, на Карибах, в эпицентре стиля регги копны, дреды и другие безобразия в порядке вещей. Однако приличного обличия людей и там больше. А приличные люди – люди обычные, рядовые, типические, они взгляд не притягивают. Мне же только это и требуется – раствориться, мышкой серенькой прошмыгнуть.
Правда, я не знал, насколько умело Мари обращается с ножницами, которые она раскопала в запасах Кривушина, и все же возражать против парикмахерской экзекуции не стал.
– Готов! – объявил я, усаживаясь на пустую канистру из-под солярки.
На лице цирюльницы появилась плотоядная улыбка. Она клацнула своим инструментом и приступила…
Ожидать можно было чего угодно: бокса, полубокса, даже бобрика, после которого мне пришлось бы, стеная, выскоблить голову кухонным тесаком и тем невольно стать похожим на нашего бывшего пленника. У того бритый череп блестел и лоснился, как кабачок, по образному выражению достойного актера и человека Валерий Золотухина. Но Мари смилостивилась – расстаралась. Сорок минут мучительной неподвижности, тяжелых вздохов и борьбы со сном закончились одобрительным покашливанием Кривушина.
Мари отступила на шаг и придирчиво оглядела результат своих куаферных усилий. Дунула в расческу и щелкнула ножницами, поймав ими последний закатный солнечный зайчик и запустив его прямо мне в глаз.
– Вот и все.
Передо мной появилось зеркало. Я всмотрелся в себя незнакомого. А ведь хорошо! Если бы не полоски незагорелой кожи, прежде прикрытые волосами… Но их мало, они не мешают. Хорошо!
– Ты что, училась где?
– С детства увлекаюсь. На подругах тренировалась.
– Чего ж не сказала?
– Испугался?
– Не-а, – качнул я свежестриженной головой. – Я по всякому могу – и красавцем, и уродом.
– Красавцем лучше, – заметил Кривушин.
– До этого ему далеко, – засмеялась Мари. – Капитан, теперь ваша очередь.
Дядя Петя с сомнением взглянул на нее, запустил пятерню в бороду, пошебуршил там, потом кивнул, и мы поменялись местами: я – на рундук, он – на канистру под расческу и ножницы.
– Только ты, девонька, того, без ажиотажа, – жалобно пробасил он.
Это напрасно, мог и не предупреждать. Покушаться на его белоснежную гриву, лишь чуть-чуть траченную старческой желтизной, в планы Мари не входило. Это ж на святое покушаться! Все с максимальной деликатностью: здесь подобрать, тут подравнять – и готово.
– Готово!
Кривушин изучил себя в зеркале и озарился улыбкой:
– Жентельмен.
Легкая его ирония вкупе с самоиронией остались непонятыми Мари. Не настолько в своем французском далеко Мари освоила русский язык, чтобы понимать, сколь много в нем значит каждая буква. И мы в том ей помочь не смогли, просто не успели.
– Спасибо, – зарделась она.
– Это тебе, девонька, наше grand merci. Я теперь хоть под венец. Вот только майку сменить. – Дядя Петя повел плечами, и надпись BOG OFF насмешливо прищурилась. – Жених!
Скромной благодарностью Мари за ее самоотверженный труд стало то, что мы с капитаном дочиста «вылизали» корму плота, изничтожив в море неизбежные отходы парикмахерского ремесла. После этого на правах дежурного кулинара, а также по велению души, я смешал для Мари коктейль, не пожалев для него последней коробки апельсинового сока. Правда, сказать по совести, ничего, кроме сока, в стакане не было, но ведь это куда приятнее – угостить даму коктейлем, нежели плеснуть ей какого-то банального сока. Верно?
Потом мы стали готовить лодку. Кису с ней кэп достал из кормового рундука, который был поистине бездонным. Впрочем, киса была не очень большой, хотя и повнушительнее той, в которой хранился доставшийся бычаре «Нырок».
Наша лодка тоже была присыпана тальком. Я не сомневался, что состояние ее будет превосходным, тем более что Кривушин сказал, что и возрастом она помоложе, он ее уже в Ростове купил, который на Дону, перед самым выходом в Черное море.
Лодку мы надули, хотя с этим можно было повременить. Но чего там, пусть за кормой болтается, есть-пить не просит.
Когда лодку спускали на воду, меня вдруг пробил озноб, и это при том, что дневная жара только-только начала спадать. Захолодило же меня потому, что надувнушка не производила впечатление надежного плавсредства. Вот совсем. Да, побольше «Нырка», да, двухместная «по паспорту», но как в ней два человека размещаются… Только если в баллоны спинами вжаться и ноги скрестить, или отрезать их на фиг, чтобы не мешались.