ть, а то вот так отдашь все вопросы в чужие руки – глядь, о тебя уже все кому не лень вытирают ноги.
Не исключаю, что Кривушин действовал бы так же, и не будь слов Мари. Но эти слова были. «Говорите правду», – напутствовала она нас в кафе «Ра». И тем меня, по крайней мере, обидела. Уж два и два я как-нибудь сложить сумею. Какой смысл врать, когда она знает правду, и именно ее правдой будут поверяться показания мои и капитана.
В отличие от дяди Пети, моя «допросная история» продолжалась несколько дней, так что мне довелось познакомиться со шконкой в камере местной тюрьмы. И чтобы больше к этому не возвращаться, скажу: пусть опыта у меня в данной области никакого, но барбадосские каталажки очень даже ничего, особенно по сравнению с «зонами», которые нам показывают в российских сериалах, и даже с тюрягами из голливудских фильмов. Тепло, сытно, спать дают по восемь часов, а больше и не надо. Впрочем, вынужден оговориться: все же я был на особом положении, отсюда и привилегированные условия содержания. Думаю, это Мари позаботилась. На большее, ну, чтобы вообще не сажать, ее влияния оказалось маловато.
Ох, Мари…
На допросах меня в деталях выспрашивали как об азорианской части моей одиссеи, так и об атлантической – с упором на встречу с белым-белым катером. Я тоже не таился: нате, получите без прикрас и выдумки.
Следователи были довольны. В итоге «бегун» даже предложил мне сигарету, на что я сказал: «Не курю». И тут же спохватился: вдруг заподозрят в гордыни, неверно интерпретируют? И торопливо добавил: «Честно, не курю. Честно-честно». Меня одарили улыбкой, будто именно этой правды «бегуну» и не доставало, после чего сигаретная пачка была убрана с глаз долой.
Когда вопросы стали повторяться по третьему-четвертом кругу, когда, наконец, окончательно стало ясно, что мои показания ни в малом не расходятся с показаниями Кривушина, тогда мне устроили очную ставку. Даже предупредили о ней, мол, сейчас, сейчас…
Я ждал встречи с Мироновым, надеясь, что придет Мари. Мне бы ей только в глаза посмотреть. Пускай увидит независимая наша, самоуверенная и самостоятельная, укор в моем взоре. И станет ей от того неуютно и где-то даже тошно. Большего мне и не надо. А потом пусть спрашивают, сравнивают, мне скрывать нечего, я уже пустой, аж донышко видать.
Дверь открылась, и я чуть не подскочил. Не Миронов, не Мари, порог комнаты переступил бритый бычара. Свои короткопалые руки он держал перед собой, и даже захоти он развести из в стороны, у него ничего бы не вышло – наручники не позволили бы.
Не возьмусь утверждать, что встреча наша прошла в дружеской атмосфере, но она была исполнена сотрудничества и взаимопонимания. Все сказанное мной, а значит, и кэпом, и надо полагать, Мари тоже, нашло подтверждение. Да, говорил бычара, демонстрируя вполне сносное знание английского, стрелял, но попасть не хотел. Да, кивал он, по катеру стреляли, но взорвать не хотели. Случайность все это, господа хорошие, как есть случайность. Вот и эти (бычара ударил меня взглядом, норовя попасть в переносицу) все правильно поняли и отпустили меня, лодку дали, я бы и сам доплыл, а тут вертолет…
Его обнаружили в сорока милях от берега. Опустили трос с ременной «сбруей». Бычара послушно облачился в нее, застегнул пряжки и махнул рукой: «Вира помалу». Его подняли на вертолет и тут же защелкнули «браслеты» на волосатых запястьях. Бычара не сопротивлялся – сообразил, что его потому нашли, что искали, а потому искали, что навел кто-то. Чего ж тут дергаться? Он и не дергался.
Пока бычару таким образом обустраивали на борту, из открытой двери геликоптера свесился малый с ракетницей, прицелился и выстрелил. Ракета с огненным хвостом устремилась к беспомощной надувнушке, прыгающей по волнам. Врезалась в нее… и столь любезный сердцу дяди Пети «Нырок» отправился на дно. Sic transit gloria mundi. Так проходит мирская слава, как говаривали латиняне.
Устранив таким образом предмет, «могущий представлять опасность для судоходства», вертолетчики взяли курс на остров. На его землю бычара ступил даже раньше нас – меня, Кривушина и Мари.
Ох, Мари…
После очной ставки с бритым бандитом, который так и оставался в шортах и рубашке-«гавайке», должна была наступить очередь Миронова. А его все не приводили и не приводили. Я даже набрался наглости спросить: «А где, граждане, враг мой?» Вопрос и впрямь хамский, и самой логичной реакцией на него был бы окрик: «Shut up!» На что я, разумеется, послушно заткнулся бы. Но никакой отповеди не последовало, вместо этого «бегун» вполне миролюбиво объяснил мне, что господин Миронов находится на излечении от травм, совместимых с жизнью: ему, понимаете ли, не очень аккуратно вывернули руку («матрона» при этом смутилась), то ли мышцы порвали, то ли повредили сустав. Мало того, господин Миронов дал понять, что общаться с представителями закона готов исключительно в присутствии адвоката, при посредничестве переводчика, а также находясь «под опекой» официального представителя Российской Федерации.
Что характерно, на все перечисленное Миронов имел полное право, поэтому был сделан запрос, и через день-другой проволочек из Кооперативной Республики Гайаны (таково официальное название) прибыл сотрудник российского посольства. Мне с ним тоже довелось познакомиться. Моложавый, довольный жизнью. Ну, а чего ему не быть довольным? Сидишь сиднем в дыре этой, в Гайане, и вдруг – командировочка. И не куда-нибудь в джунгли, где много-много диких обезьян, комары, рептилии разные, прочая нечисть, а на вполне себе цивилизованный остров Барбадос, в райские кущи, можно сказать. Поедешь? Отчего ж не поехать? Ну, а кто бы не поехал? Этот молодящийся диппосланник и со мной пытался вести душеспасительные беседы, да только я ему сразу сказал, что в нравоучениях не нуждаюсь, вины за собой не знаю и не чувствую, говорю как на духу, посему шли бы вы, товарищ… к Миронову. У меня заступница не вам чета.
Ох, Мари!
В общем, Кольку я так и не увидел. А потом меня выпустили под залог, как до того Кривушина. Денежкой за нас поручилась она – Мари. И что не денемся никуда с острова, а то вдруг у следствия к нам вопросы какие возникнут, за это она тоже поручилась. Бесстрашная бессребреница! Горжусь знакомством, м-да…
И стали мы с кэпом жить-поживать на плоту «Великий Океан II», вставшем на долгую стоянку в порту курортного города Батшеба.
Когда решится наша участь и как именно она решится, того мы не знали. Поэтому просто жили, ждали и не бедствовали: стоянка наша была вынужденной, поэтому плату за нее вносило полицейское ведомство Барбадоса, что, на мой взгляд, было абсолютно справедливо. Да если бы не следствие, только бы нас тут и видели.
Существование наше было размеренным и однообразным. Кривушина сильно огорчало то, что он не может приискать себе какую-нибудь подработку на берегу, как он это делал всякий раз, оказываясь в новом порту. Прогуляться с металлоискателем по местным пляжам он тоже не решался, ибо, как поучал Маугли, не надо дергать смерть за усы.
Что раздражало, так это повышенное внимание к нам со стороны журналистов. Ну что за народ, все им подробности подавай.
Поначалу от их статеек становилось муторно. Нет, понятно, что имел место обман. Но вынужденный, так что мы имели основания… не требовать, нет… рассчитывать на снисхождение. Но журналисты были оскорблены, пострадала их профессиональная репутация. Они-то расписали, что уважаемый мореман шел в одиночку, геройствовал, и вдруг выясняется, что не один он был на плоту, а в компании. Экий афронт! Так на тебе, русский мошенник, на, на и на.
Досталось дяде Пете по самое не балуй. Пригвоздили старика к позорному столбу – и рады. Но затем все изменилось. Были какие-то утечки информации, да и мы с кэпом язык за зубами не держали, хотя нам и приходилось держаться в рамках дозволенного, кои нам очертили следственные органы: вот это можно, а об этом – ни-ни. В частности: что бежали с Фаяла в страхе перед гангстерами – это пожалуйста, а вот про господ Кульчицкого и Миронова, вообще про «русский след» – этого не надо, потому что гангстеры, как и террористы, национальности не имеют. Такую выбраковку и расстановку акцентов я не одобрял, но с требованиями следствия вынужден был согласиться. Это я к тому, что картина, которую мы рисовали перед журналистами, была неполной, во многих местах не хватало мазков и штрихов, и тем не менее собеседники наши преобразились: какой азарт в глазах, какой огонь! А все запах настоящей истории, волнующий аромат сенсации. Что вытворяешь ты со своими верными слугами? Да что хочешь, то и творишь.
В итоге отношение к капитану «Великого Океана» изменилось радикально: вот он уже не коварный обманщик, а бесстрашный спаситель загнанных в угол беглецов, без пяти минут жертв мстительных и безжалостных разбойников, готовых ради осуществления своих темных планов не щадить… И прочая лабуда.
Так развенчанный герой был вновь вознесен на Олимп. Ну, и я с ним – не на самую вершину, но у подножия местечко нашлось.
Журналисты продолжали наседать, пытаясь выжать из нас какие-нибудь подробности, виновато и одновременно угрожающе предупреждая, что иначе им придется включить фантазию и завершить картину самостоятельно, уж не взыщите. Угрозы эти мы игнорировали, и единственным человеком, перед которым приподняли занавес, но все равно не до потолка, был Антон из Yacht Russia, который вновь объявился в Батшебе, отложив ради такого громкого дела возвращение на Родину. Сговорчивость же наша объяснялась двумя факторами: во-первых, соотечественник, а во-вторых, видно же, что человек порядочный, обещал согласовать текст перед публикацией – так и сделает, не подведет под монастырь, не подставит.
Мари на плоту не появлялась. Но присутствие ее было явственно, хотя и незримо. Мы с дядей Петей почти не говорили о нашей спутнице. Но иногда я видел, как застывает прикипевший к одной точке взгляд Кривушина, и понимал, что о ней он думает – о Мари. Уверен, и кэп не раз наблюдал меня в такой же прострации, понимая, что в этот момент все мысли мои о ней – о Мари. Но говорить, нет, не говорили, только в самом начале нашего мужского сидения определились с тем,