А клин – клином. Поэтому мы выпили еще. Закусили. Снова выпили. И растопили печку, благо что дрова были при ней. И топор тоже. А могли и не растапливать. Электричество было, и покойный Санькин родственник использовал его на все 100. Тепловые завесы, тепловые вентиляторы, водогрейный бак – все было в наличии и, наверное, даже функционировало. Но мы не стали проверять. Так хорошо у печки! Да после водочки с огурчиком.
– А дядька у тебя был человеком со средствами, – сказал я. – Откуда деньжишки?
Саня повел головой, будто его ворот душил, это у него привычка такая:
– Оборотистый был человек. Из первых кооператоров. Пекарню в Твери держал. Мне адвокат рассказал. Когда предпринимателей крышевать и отстреливать начали, плюнул на все, свернул дело и сюда подался, в поля. Тихо здесь жил. На проценты.
– Рантье, – не без зависти сказал Пашка.
– Ладно, – поднялся Вадик. – Пойду овчарню посмотрю.
Он вышел, а мы продолжали говорить ни о чем. Самое милое занятие – после огурчиков. И водочки. Прошло, должно быть, минут десять, прежде чем дверь с грохотом распахнулась.
– Мужики! – сказал Вадик приглушенным и совершенно трезвым голосом. – Там такое!
На дворе уже смеркалось. Мы двинулись гуськом, след в след. Вадик был Сусаниным.
Дверь в гараж была приоткрыта. Мы протиснулись внутрь. В овчарне было темно.
– Ап! – сказал Вадик и зажег свет.
Места в гараже было больше, чем на две машины. В принципе. Но сейчас в нем поместилась бы только одна, хотя вряд ли. Занято! На длинном верстаке возлежала лопасть руля. Посреди помещения на подставке, напоминающей мольберт, сиял лаком штурвал с резными спицами. В углу стояла большая резная фигура повелителя морей Нептуна с бородой и трезубцем. Истинное украшение бушприта! К стене была пришпилена утыканная флажками большая карта мира в окружении постеров, а на них – парусники, яхты, пляжи, пальмы!
– Екарный бабай! – сказал я.
– Еш твою медь! – сказал Пашка.
Плюрализм, однако.
– Это что же… – Саня направился к карте, попутно зацепив боком токарный станок и даже этого не заметив. – Он и здесь побывал?
Его палец ткнулся в саму гущу Маркизского архипелага.
– Планировал побывать, – пояснил Вадик. Он чувствовал себя куда свободнее, чем мы. Попривык уже.
– Он что, вокруг света плыть собирался? – Пашка бережно коснулся рукой всклокоченной бороды Нептуна. – А на чем?
Я тем временем перелистывал папку, лежащую на верстаке.
– На этом.
Ребята подошли и воззрились на чертежи.
Это была шхуна. Двухмачтовая, под старину, с гафельным вооружением и длинным кормовым свесом. С бушпритом и фигурой морского бога под ним. Красавица! Мечта по имени «Санта Лючия».
– Где? – тихо проговорил Саня.
Мы бросились к дверям и вывалились во двор. Закрутили головами, пытаясь что-то рассмотреть в сгустившейся темноте.
– Там!
Повинуясь персту Пашки, утопая в снегу, мы кинулись за сараи, к берегу реки.
– Вот она!
Мы остановились перед шхуной, стоявшей на кильблоках. Мачт не было, точнее, они были, но лежали на палубе, затянутой брезентом. Длиной шхуна была метров семнадцать, а когда будет установлен бушприт – и все двадцать. Корпус был умело оклеен стеклотканью так, что сохранялся рисунок досок внахлест.
– Чего же адвокат не предупредил? – сказал Пашка. – Так инфаркт схлопотать можно. Между прочим, Саня, она твоя.
– Наша, – ответил Саня и полез под брезент. – Фонарик есть?
Фонарик был у меня. Я подсвечивал, а ребята один за другим ныряли в кокпит. Потом я к ним присоединился.
Кокпит был большой – чтобы и рулевому удобно, и шкотовым, и вообще. По краям его были установлены металлические дуги, так что мы оказались в некоем подобии палатки. Луч фонарика выхватил дверцу каюты. Наверняка закрытую. Но я дернул наудачу, и она поддалась.
Внутри шхуны все было по уму. Штурманский стол с креплениями для аппаратуры. Шесть коек. Газовая плита. Душевая кабина. Ватерклозет. Носовой отсек предназначался для хранения парусов; пространство под сланями – для продуктов, здесь же располагались емкости для воды и топлива.
Мы исследовали «Санта Лючию» молча. Слов не было – одни вдохи-выдохи. И сердце билось где-то у краспиц, у ключиц то есть. Уверен, не только у меня.
Вернувшись в кокпит, и прежде, чем выбраться наружу, Саня поднял люк в полу. Я посветил. В моторном отсеке располагался новенький движок “Вольво-пента”. Это нас окончательно добило.
Спрыгнув в снег, мы потянулись за сигаретами. Молча.
Закурили.
Постояли еще, и так же молча двинулись к дому.
Там, у печки, разлили водку и выпили. Без тоста. Без слов. Слова не находились.
В печке потрескивало. Вадик подбросил пару полешек. Пламя стало радостно облизывать березовые чурбачки.
– И что мне с этим делать? – спросил Санька. Не у нас даже спросил, у себя.
– Думай, – сказал Пашка.
Я посмотрел на него, на лицо в сполохах огня, застывшее лицо индейского божка, и понял, что Пашка уже все надумал. А еще я понял, что тоже для себя все решил. Но Саня был нам друг, и мы ждали, что скажет он. Отмашки ждали.
– Знаете, мужики, – медленно начал Саня. – Достали меня эти компьютеры. И магазин достал. И подчиненные. Воруют, болеют. И вообще… город этот. Люди.
Мы уселись за стол. Опять разлили.
– Книгу хочу написать, – сказал я. – А то леплю хреновину. Политики, коммунальщики. Москву заморозило, Москву затопило. Задницы лижу. Этого не тронь, этого похвали. Тут, два дня как… Приют для собак! Ах, ах, собачки. Бомжи замерзают, люди все-таки, а они – собаки.
– Я жене объясняю, – сказал Вадик, – не хочу я выше. Нет, правда, ну чего я там не видел? Меня и так бумаги задушили. Там еще больше будет. Интриги опять же. Вот ты, Серега, говоришь: лижешь – и я лижу! На языке мозоли. А как без этого? И мне лижут. И что особенно погано, мне это иногда нравится. А жене объясняю – не понимает. – Вадик рубанул ладонью. Воздух: – Разведусь!
– Ты не гони, – одернул Пашка. – Чего сгоряча-то?
– Да-а, тебе хорошо…
– Мне? А чего у меня хорошего? Супружница совсем на бабле повернулась. Дай, дай! Шубка нужна норковая. Ту еще не сносила, да фасон не тот. Говорит, соответствовать должна. А чему соответствовать? Кому? Это ведь только считается – нефть, нефть, раз я цистерны гоняю, то уж и олигарх. А у нас фирма небольшая, еле-еле выживаем, все эти… монстры… все под себя подмяли. Конкуренция, мать их! Через полгода, через год окажусь на улице. Будет ей тогда шубка!
– Дочка у тебя, Паш, – сказал я.
– А я ее вижу? Я ее знаю? Жена ее под себя заточила. Отец – открытый кошелек! Кругом обязан! И не отец – папка! Разодетая, куда там 14 лет. Уже не переделаешь. Да и не дадут.
– У тебя она хотя бы есть, дочь. – Вадик потянулся за бутылкой. – А у нас детей нет и не будет. Понимаете? Не будет. Нет, ребята, разведусь я…
И опять мы сидели молча. Думали каждый о своем. А может, наоборот, об одном и том же.
– А сколько времени нужно, чтобы «Лючию» эту до ума до вести? – повесил в воздухе вопрос Вадик.
Я его подхватил:
– Это от денег зависит.
– Деньги у меня есть, – сказал Саня.
И снова мы замолчали. А потом Пашка тряхнул головой и выпалил:
– Я согласен.
– И я.
– И я.
– И я тоже. На Фиджи заходить будем?
– И на Фату-Хиву!
– И на остров Пасхи!
– И на Мадагаскар, – потребовал Вадик. – На лемуров хочу посмотреть.
Мы пили, ели, планировали, расписывали что и как – час, другой, третий. Ну, я же хвастался нашей обстоятельностью. А еще я обещал позже сказать о главном, что мы нашли на берегу речки Черной. Вот это и было главным. Карта, чертежи, «Санта Лючия». А еще, похоже, мы нашли себя.
Мы говорили так горячо, захлебываясь, что чуть не пропустили Новый год. Спасибо, Пашка взглянул на часы, ахнул и включил телевизор. Шла заставка. Сейчас будет говорить президент… И тут не только Пашка, все ахнули. Когда открылась дверь и в сизом облаке студеного пара на пороге возник Дед Мороз. Вполне натуральный, хотя и американизированный, в красной куртке вместо расписной шубы. Санта Клаус, в общем.
– Привет, – сказал Санта Клаус.
Я подумал: мало того, что соседи все-таки есть, они еще и какие интересные.
– Заходите, дедушка, – пригласил Саня. – Гостем будете.
– Да я тут вроде за хозяина, – ответствовал Дед Мороз, он же Санта Клаус, покосившись на президента на экране и улыбаясь в растрепанную бороду, точь-в-точь как у деревянного Нептуна в сарае.
Данное утверждение предполагало продолжение, и оно последовало:
– Здорово, племянничек. И вам здравствуйте, люди добрые.
Гоголь. Немая сцена. Совершенно по-мхатовски она тянулась бесконечно долго. Мне так показалось. На самом деле – ровно столько, сколько потребовалось ожившему трупу пройти к столу и водрузить на него красный мешок.
– А я вам гостинцы принес. Как же в Новый год без гостинцев? – Из мешка стали извлекаться перевязанные ленточками коробки. Ну, и бутылки, конечно. – Чего, племяш, смотришь? Аль тебе мой сюрприз не по вкусу?
– Пошел ты, дядя! – выдавил Саня.
Я мазнул глазами по фотографии на стене. Он? Не он? Он! Тот, что слева.
А куранты уж били.
Злой старик с бородой, испортивший нам обедню, вмиг разрушивший все, что создавалось в последние часы, развеявший грезы и растоптавший мечты, ловко открыл бутылку шампанского и разлил шипучку по кружкам и стаканам.
– Да не волнуйтесь вы так, молодые люди, – сказал Дед Мороз. – Давайте выпьем за здоровье. И чтобы все у нас было хорошо. – Он пригубил шампанское, для чего ему пришлось примять накладные усы, оглядел нас, не притронувшихся к посуде, и повторил: – Да не волнуйтесь вы так, никуда от вас «Санта Лючия» не денется. Меня с собой возьмете? Согласен на роль капитана.
Отпустило нас не сразу. Только после того, как почивший, похороненный и восставший из гроба Санькин дядька закончил свой рассказ. Вот он, если вкратце.