Родной дядя нашего Александра Семеновича давно лелеял мечту обойти под парусами вокруг света. Сначала это была просто мечта – обычная, детская, чистая. Потом, с возрастом, мечта стала безумной, поскольку ее абсолютная несбыточность была осознана и с прискорбием принята. Потом в стране кое-что серьезно поменялось, и так сложилось, что у дяди нашего Саньки появились и деньги – шальные, кооператорские, и время, когда с кооперативом он распрощался, и самые разнообразные возможности. И такие это были возможности, что впал дядька во искушение скорректировать задумку, променять ее на круизы по Эгейскому морю или еще где – с наемной командой, на комфортабельной яхте, для таких неспешных морских прогулок и спроектированной. Поплавал он вдосталь, походил под парусами и в Турции, и в Греции, и у берегов Сардинии, и у Майорки. Сначала как пассажир, как турист желторотый, а как окончил курсы яхтенных рулевых, так и шкипером. Но оказалось – не то! Совсем не то. Все это было изменой мечте. Той самой – детской, святой. И молодости. А мечтал он не много, не мало обогнуть шарик на собственноручно построенном судне – это раз, и чтобы парусник этот был похож на дедушек нынешних яхт – это два. Чтобы, значит, романтика по полной. Чтобы без скидок. Чтобы все как в старые добрые времена. Очень добрые и бесконечно старые.
И он начал строить шхуну. Но по мере того, как строительство близилось к концу, он все отчетливее понимал, что без команды ему концы не отдать – в хорошем смысле слова, а в плохом – запросто. Понимание это нагоняло тоску.
Развеял ее, как ни странно, вдруг объявившийся младший брат. Опустившийся, но полный планов, очень хотевший денег и напрочь забывший о прежних долгах. Старший брат о них напомнил. Младший обиделся, посмурнел, сообразив, что здесь ему ничего не обломится, засобирался, но, опомнившись, попросился переночевать. Старший был не против. Не против этого – и только. От выпитого за встречу гостя развезло, слова полились из него мутным потоком – вперемешку жалобы на судьбу и претензии к окружающим. Рассказал он и о том, что есть у него в Москве сын, Сашкой зовут, да только он раз дернулся с ним увидеться, а жена бывшая не позволила. «Когда дернулся?» – спросил старший. «Давно? – повесил голову младший. – Лед двадцать или двадцать пять». И никому-то он теперь не нужен…
В этом он был прав. Никому он был не нужен. И всем был должен.
Утром младший уехал – в никуда, без адреса, даже номера телефона не оставил. Уехал, а старший подумал, что, наверное, зря он так – зло, немилосердно. Ан поздно. И тогда он решил сделать что-то если не для брата своего, так для его сына.
Поехал в Москву. Тех сведений, которые у него имелись, хватило, чтобы найти племянника. Оказалось, что тот мало что взрослый человек, но и вполне устроенный. Владелец магазина компьютерной техники. В шоколаде… И не нужна ему никакая помощь, тем более от внезапно объявившегося родственника. Давай – не возьмет. Гордый.
А дядьку уж завело. По вкусу ему пришлась роль сыщика. Долго ли, коротко ли, он все выяснил: и про друзей племянника, и про их походы на «Мевах» по Селигеру, и про… В общем, все узнал. Что бодримся, злимся, что живем без надежды и радости. Ну, если честно. И появилась тогда у него шальная мысль: а вдруг? Чем не команда?
Дальше было дело техники. И фантазии. И денег, потому как адвокаты денег стоят, особенно когда им предлагают операцию, весьма смахивающую на махинацию.
– Такая вот сказочка вышла, – завершил свое повествование Дед Мороз. – А я, значит, сказочник.
– Волшебник… – буркнул Саня. – Санта Парус.
Санта Парус пригладил усы и сказал веско:
– Вы насчет денег не психуйте. Есть у меня деньги. И я вам одолжения не делаю, мне это самому надо. Ну, хотите, создадим фирму, вы станете ее сотрудниками с соответствующими окладами. Давайте, соглашайтесь – и поплывем! Что скажете?
От нас требовалось слово. Не слова – слово.
Мы посмотрели на Саню. Он посмотрел на нас.
И слово было произнесено.
Каждым из нас.
И пришло к нам счастье.
* * *
Вы, наверное подумали, что это вся история. Ошибаетесь, у нее есть продолжение. Вот оно…
…Каждый год, 31 декабря… Не сомневаюсь, вам известно, что делают некоторые в последний день уходящего года. И чем порой кончаются банные посиделки, тоже знаете. Но я сейчас не о тяжком похмелье и странностях любви, я о бане.
– Чего пригорюнился? – спросил я Вадика, сидящего у штурвала. А что за ним стоять? Штиль. Мертвый.
Вадик посмотрел на меня с грустью кошки, по осени оставленной хозяевами на даче. И только головой покачал.
Я не стал допытываться, что и как, а главное – почему, и продолжил высвистывать ветер. Просто свистеть было неинтересно. Из своего небогатого музыкального багажа я выбрал, что попроще: «В лесу родилась елочка». Конечно, можно было бы замахнуться на что-нибудь эдакое, хоть на танец маленьких лебедей Петра Ильича. Но тут такое дело: не люблю я, когда фальшивят, и не люблю фальшивить сам. К тому же, сложность композиции не делает примету эффективней. Тут важно свистеть-насвистывать, а гармония, тональность, контрапункты всякие – это так, архитектура.
Я высвистывал ветер, и «Елочка» должна была мне в этом помочь.
– Не трави душу, – с тихой угрозой произнес мой друг.
Я послушно перестал свистеть и стал скрести палубу. Еще один способ приманить ветер.
– В баню хочу, – сказал Вадик.
Ну, нашел, чем удивить. В баню всякий хочет.
Подтверждение тому явилось в образе Пашки. Лицо у него было мятое, на щеке алел след от подушки. Они у нас жесткие, с рубчиками, потому как не в санатории мы, а в полном тягот и невзгод кругосветном рейсе.
– С веничком! – проговорил, как пригвоздил Пашка.
– С шайками! – добавил Саня, тоже появившийся на палубе.
Чтобы единение команды в данном вопросе было полным, требовалось выслушать вердикт капитана. Но Петрович оставался в каюте, продолжая спокойно почивать. Рубчики подушки его никогда не смущали. Вот и сейчас он спал себе и спал, сотрясая переборки богатырским храпом. Зуб даю, именно храп капитана выгнал ребят наружу, а то валялись бы на койках до самой вахты.
К слову сказать, это большая проблема, все эти переливы, сипы, всхлипы и бульканье. На берегу, и то не знаешь, как пережить, бежать разве что, а представьте – на яхте? Тут не скроешься, море кругом. А от берушей ухи болят…
Что мы только с Петровичем ни делали! Таблетки покупали чудодейственные, на поверку абсолютно бесполезные. Сбрую соорудили, а вернее – намордник, чтобы челюсть подтягивал. Только кэп в ней задыхаться начинал, так что пришлось отказаться – из милосердия, не садисты же мы, в конце концов. Другие штуки пробовали, средства, все напрасно. Причем, надо отдать должное, Петрович относился к нашим усилиям с пониманием, потому как, хоть и без вины виноватый, а сознавал, как портит своими руладами нашу почти безмятежную жизнь.
– Как он? – уныло спросил Вадик.
После вахты самое то – отправиться на боковую, однако заснуть при такой какофонии вряд ли удастся. А в кокпите прикорнуть солнце не позволит. Шпарит! Мы уж и тент натянули, все равно как на сковородке.
– Как? Обычно, – пожал плечами Саня.
Я оставил напрасный труд – скреби не скреби, ветра не будет. Судя по метео, еще два дня. С другой стороны, лучше скрести палубу, чем, простите, себя.
Мне не верите – у других поинтересуйтесь: что самое тяжелое в дальнем плавании на яхте? Думаете, шторма-приливы, ветра-отливы? Или лавировка ночью, в дождь, плюс колючий пакостный снежок в физиономию? А может, считаете, что нет ничего хуже забившейся выпускной трубы ватерклозета? Согласен, гадостно все это, но преходяще: волны разгладятся, шквал умчится, дождь иссякнет, а сортир и наладить можно, если руки не в маникюре и не дышать. Между тем, есть беда неизбежная и неизбывная. Это невозможность толком помыться. При обилии воды за бортом, на яхте она всегда под учетом. Потому что пресная. Попить-приготовить – пожалуйста, но чтобы всласть постоять под душем, с этим, гражданин, придется потерпеть до берега.
У нас на «Санта Лючии» танки для пресной воды на 700 литров, но ведь и нас пятеро, и переходы не короткие, поэтому зубы почистил, лицо ополоснул, а остальное – ни-ни. Коли терпежу нет, можно соленой окатиться – черпай хоть до посинения. Искупаться тоже можно, благо штиль при видимом отсутствии плотоядных хищников. Но тут другая загвоздка: кожу потом так стягивает, что сколько ни протирай влажными салфетками, все равно зудит. Отдушка есть, а проку нет. Так день-другой, неделя от силы, и начинается почесуха…
– Баня – это хорошо, – сказал Саня, поскребывая под мышкой. – Помню, в армии, в субботу построят взвод – и шагом марш на помывку. Распаришься, окатишься, а тебя уж прапор со свежими портянками ждет.
– Ага, – кивнул Пашка. – А к портянкам кальсоны байковые.
Мы с Вадиком в армии не служили, но прогибаться под чужой разговор не собирались. У нас свой опыт.
– Помнишь, ты к печке боком приложился? – спросил я. – Весело было. Так орал!
– Это вам, Серега, было весело, – скривился Вадик. – Мне не очень. И шрам остался.
– А у Петровича на Черной какая банька, а? – мечтательно проговорил Саня. –Навкалываешься – и в парилку. Заново рождаться.
После этого воспоминания хлынули, что называется, бурным потоком. О новогоднем вечере на Черной речке, о предложении Петровича стать его экипажем, я парусной школе, о расставании с работой и близкими… Петрович тем временем доставил шхуну на трейлере в Санкт-Петербург. Там «Санта Лючию» дооснастили, а тут подоспели и необходимые документы, потому как без нужной бумажки ты и в море букашка, а с бумажкой – мореман.
Шумиху вокруг грядущего путешествия мы не поднимали, поскольку в спонсорской помощи не нуждались. Признаться, я до сих пор недоумеваю, как Петровичу за те несколько лет, что он подвизался на кооперативном поприще, удалось так набить мошну. Внешне он тюфяк тюфяком. Но поди ж ты, пятнадцать лет жил, как рантье, потом шхуну в 20 метров длиной построил, а под конец все расходы по плаванию взял на себя.