Мы пили чай. Никифоров говорил, я слушал.
– Дальше было как в сказке. Отступила болезнь. Вот с того дня и стала отпускать. Доктор все удивлялся, говорил что-то о загадках организма. А по мне, так это было чудо. И все, кто к этому событию был причастен, думали так же. Через месяц Саша совсем выздоровел, окреп, и весной они все вместе вышли на «Ласточке» в море. Никифоров, Гейнц и юнга.
– А что потом?
– Началась война. Яхты поставили на прикол. Дальше – революция. Новая власть. Владимир Александрович всю жизнь, до пенсии, проработал на заводе, ставшем Кировским. Мой дед погиб на Невском пятачке на второй год уже другой войны. Саша Гейнц вырос, стал моряком, капитаном, водил суда по Севморпути. У него внук есть, я его как раз на берегу ждал, чего-то задержался. Ничего, пусть теперь меня подождет. Но возвращаться надо.
Я вызвался проводить Федора Ивановича. Тот с сомнением посмотрел на мои костыли, но возражать не стал.
Пока шли – это Никифоров шел, я ковылял, – старик великодушно пригласил меня посетить его в сезон.
– Парус, знаете ли, лучшее средство, – многозначительно заметил он. – Как любовь. Это я вам верно говорю.
И я подумал: лодка, море, Нина… А почему нет?
Впереди показались яхты, и казалось, они выстроились для того, чтобы приветствовать нас. Около них топтался человек в куртке-«аляске», озирался по сторонам.
– Томится, – довольно проговорил Никифоров. – Мы ж с этим Гейнцем тоже того, на паях, совместное владение
– Федор Иванович, а что стало с «Ласточкой»?
– Сгорела в войну. В Стрельне немцы были, вот и разбомбили сердешную.
Мы подошли к яхте. И я увидел ее название.
– Оно у нас тоже наследственное, – сказал, заулыбавшись, Никифоров.
* * *
Историю ставшего капитаном мальчика Саши, его отца и друга его отца, я рассказал Кургузову. Тот выслушал, украдкой поглядывая на часы, и одобрил:
– Подходящий материал. Вполне себе рождественская история.
– Так садись и пиши.
– Некогда. Заказ получил. Борьба со свалками. Что ты улыбаешься? Между прочим, нужное дело. Надо восславить. Слушай, а давай сам.
– Куда мне…
Борька заторопился и ретировался, а я подумал: может, и впрямь?.. Я сел за стол, положил перед собой лист бумаги, взял ручку и постарался представить заснеженный Петербург, белый парус, яхту «Ласточка», мужчин в фуражках с кокардами яхт-клуба, слезы на детском лице… А потом подумал о человеке, который через несколько лет в том же городе, но голодном, неприбранном, измученном революцией, напишет книжку о стране, которой нет, и людях, которые бывают. И в этой повести-феерии об алых парусах устами своего героя скажет: если душа человека просит чуда, дай ему это чудо, и новая душа будет у него, и новая у тебя.
И я написал: «Газета была хрупкой и желтой».
Потом отложил ручку, встал и пошел к Нине.
2019 г.
ГОНКА НА РОЖДЕСТВО Рассказ
Мистеру О. Генри с поклоном…
Если вы не видели озеро Карачуа в день перед Рождеством, вы не все знаете о парусном спорте. Может быть, вы даже не знаете главного. Обитатели Морган-Крика в этом совершенно уверены.
Вы, конечно, можете возмутиться, потребовать объяснений, –в конце концов, вы живете в Большом Яблоке – это если вы оттуда и были свидетелем, как заезжий британский чаеторговец пытался вернуть на родину Кубок «Америки», отобрав его у захватчиков. Что ж, потребуйте – и не получите ответа от снобов, которых в Морган-Крике больше, чем зерен в бушеле техасской пшеницы. Вас лишь одарят улыбкой, схожей с улыбкой кошки, отобедавшей мышкой. Таковы граждане этого славного городка, полагающие, что Морган-Крик – единственное место на земле, где стоит жить и благоденствовать, где поклоняются семейным ценностям и почитают традиции, среди которых гонка под Рождество на первом месте, опережая проходящий в День независимости конкурс шляп у женщин и цилиндров у мужчин.
Говорят, что традиции тем крепче, чем они старше, тогда они превращаются в законы. Однако настаивают на этом в основном те гордецы, что большую часть дня проводят в качалках, скрестив на коленях пятнистые старческие руки. Возможно, с ними не станут спорить флорентийцы или римляне, но жители Морган-Крика, не разменявшего еще и века, пожертвуют им все ту же улыбку, схожую с улыбкой мышки, ускользнувшей от кошки. У них это от предков…
Когда вереницы повозок двинулись с Восточного побережья вслед солнцу, разноплеменный люд, попирающий ногами пыльную дорогу, еще не знал, что ему предстоит жить на Дальнем Западе. Тогда Запад был Диким.
Достигнув цели, эти паломники XIX века не только разбредались по пустошам, но и сбивались в компании. Так появились тысячи поселков, городков и даже городов, пусть не таких шумных, как оставшиеся на побережье, зато не таких грязных.
Один из таких городков назвали Морган-Крик. Почему – об этом позже. Пока же продолжим изучение его истории, взяв за пример учителя богословия, который от сотворения мира сразу переходит к убийству Авеля, ошибочно полагая, что между этими двумя событиями ничего существенного не произошло.
Но мы отвлеклись, потому вернемся в Морган-Крик, идиллическому поселению на берегу прекрасного озера Карачуа. Когда же на озере появляются лодки под парусами, оно становится еще восхитительнее. Но об этом тоже позже.
В отличие от множества собратьев по освоению непаханых и нетоптаных земель судьба Морган-Крика сложилась благополучно. Он не исчез. Правда, было время, когда он хирел, подобно дереву, обвитому плющом, который забирает жизненные соки. Надменный сосед с другой стороны озера, пользуясь тем, что через него прошла железная дорога, рос и мужал, тогда как Морган-Крик, гладью воды и зарослями мескита отделенный от благ цивилизации, терял в привлекательности повседневной жизни. Продолжалось это, впрочем, недолго, поскольку людям из большого города, успевшим сделать состояние в годы экономического бума, захотелось простых пасторальных удовольствий. Оглядевшись, они с удивлением обнаружили у себя под боком Морган-Крик, и вскоре городок расцвел усадьбами и садами, а количество богачей на душу населения здесь стало вряд ли меньшим, чем в кварталах, примыкающих к Уолл-стрит. И что примечательно, каждый из новоселов стремился стать членом старейшего на озере и единственного в Морган-Крике яхт-клуба, чтобы иметь право прикоснуться к традиции – принять участие в Рождественской гонке. Однако сделать это было труднее, чем выставить цилиндр на всеобщее обозрение в День независимости.
Ну вот, как сказал бы импресарио с Бродвея, алчным взглядом обводя притихших актеров, место действия обозначено, распотрошим героев.
Мы не так кровожадны, как агенты Мельпомены, и потому вместо картины маслом ограничимся карандашным наброском. Надеюсь, читатель не будет против, если мы предложим пройти вперед даме?
* * *
Пять долларов в неделю! Подумать только, за такую клетушку с единственным окном, выходящим на кирпичную стену дома напротив! В комнате хватало места лишь для кровати, шкафа, стула и столика, на котором красовались керосинка, горшок с геранью и несколько проложенных салфетками тарелок. У окна стояла швейная машинка «Зингер», которая, несмотря на свой преклонный возраст, позволяла Элси МакКонахи добывать средства к существованию, включая те пять долларов, которые каждое воскресенье она отдавала квартирной хозяйке.
Скоро это должно было кончиться. Джерри обещал, и Элси ему верила с той наивностью, которая заставляет невест верить в возможность достать звезду с неба, чтобы вставить ее в оправу и превратить в брошку.
Она вывела строчку и обрезала нитку. Конечно, кружева ручной работы смотрелись бы лучше, но и с фабричными было красиво. Если бы кто знал, чего ей это стоило – накопить денег на это платье. Сколько несъеденных завтраков сокрыто в его складках, сколько скудных ужинов таится в его рюшах, во сколько обедов обошелся корсаж. И все равно платье получалось таким, как она хотела, таким, о котором мечтала. Белоснежное, расходящееся к низу так, что хватит ширины не всякой двери. Она даже специально ходила к церкви Двенадцати Апостолов в Морган-Крике и, улучив момент, ниточкой измерила проем. Пройдет…
В церковь она должна войти королевой. И пусть рядом с ней не будет отца – она его не знала, зато будет посаженный отец – отставной моряк, подвизающийся в яхт-клубе сторожем. Он проведет ее к алтарю и там вручит в руки Бога и Джерри.
Потом молодожены отправятся в дом Морганов, который к этому дню будет как новенький. Так говорит Джерри. Хотя Элси подозревала, что в этом он немного лукавит – хорошо, если удастся подновить крышу и заменить рассохшиеся ступени крыльца. Ибо Джерри беден, как только может быть беден путевой обходчик, сделавший блестящую карьеру, поднявшись до помощника машиниста. И она бедна, как только может быть бедна девушка, приехавшая их глухого техасского угла в большой город, чтобы стать белошвейкой. Но они любят друг друга и сразу после Рождества поженятся, а там и Джерри повысят до машиниста. Что потом? Она будет ухаживать за домом и детьми, а в дни, когда Джерри не придется уноситься в прерию, чтобы разорвать своим поездом бельевую веревку горизонта, они будут спускаться по косогору к яхт-клубу и забираться в лодку. Джерри поднимет паруса, и в их тени семья Морган будет вкушать все радости жизни.
Завтра она поедет в Морган-Крик. Джерри уже там: готовит лодку – к гонке, а дом – к проживанию в нем. Она остановится e клубного сторожа, а утром придет на причал, чтобы увидеть, как ее будущий муж в числе других яхтсменов отправится на битву, наградой в которой станет Кубок озера Карачуа.
Элси расправила край платья. Пока совсем не стемнело, надо закончить. И еще позаботиться о шлейфе.
* * *
Джерри Морган был высок, красив и невезуч. Удача отвернулась от него еще в детстве, и с тех пор эта важная дама с не свойственным ей постоянством словно забыла о существовании одного из своих подданных.