– Так вы же не будете платить за проживание!
– Тогда нам придется возвращать деньги, которые были выданы на гостиницу. Понимаете?
– А! Это мы сделаем. Возьмем расходники у Людмилы, пропечатаем, а там – пишите, сколько хотите.
– Хорошо, – смягчилась Алла. – Мы напишем, что жили в гостевом доме при администрации.
– А это уж как хотите… Вот и ваши апартаменты. Это единственное застекленное помещение. Так что придется вам всем вместе, и мужчинам, и женщинам. А чтобы смущения не было, мы перегородку сообразили. Вот – три кровати, стало быть, мужская половина, и две – женская.
Телевизионщики подошли к кроватям, поставили свои рюкзаки.
– Туалет? – деловито поинтересовалась Алла.
– Удобства на улице.
– Умываться?
– Ох, ребята, вы только без обиды… Воды-то здесь нет. Умоетесь в столовой.
Алла повела плечами.
– Хм, что-то мне кажется, здесь прохладно.
Она кинулась к батарее.
– Иван Афанасьевич, батарея-то холодная!
– Ох ты, батюшки… Это потому, что кочегар на похоронах. Извиняйте, но теперь, пока он не помянет да потом не проспится, тепла не будет.
– Да вы что, издеваетесь? – вскричал, как всегда, эмоциональный Вася. – На улице ночью – минусовая температура, в помещении – пар изо рта идет, как же мы спать-то здесь будем?!
Сопровождающий только руками развел.
– Давайте так, я вам буржуйку принесу. У меня есть.
– Чего?!
– Печка такая маленькая. Сегодня вы уж как-нибудь, а завтра, пока работать будете, кочегар опохмелится и натопит.
– Да ладно, ребята, – разрядил атмосферу водитель Паша. – Побольше водки закупим.
– Вот это по-нашему! – оживился Иван Афанасьевич. – Я вас самолично в магазин сопровожу. А пока что устраивайтесь, я вашего водителя забираю, машину поставим в гараж. И буржуйку привезу.
Безрадостное впечатление от встречи смягчилось в столовой, где телевизионщиков накормили до отвала вкуснейшими котлетами из натурального парного мяса, картофельным пюре, утопавшем в сливочном масле, да еще и каждому по сто грамм налили.
Затем их привезли в коровник. Это сооружение производило странное впечатление… Двухэтажное кирпичное здание, довольно длинное, оно представляло резкий контраст с приземистыми деревянными домишками села.
– Это – коровник? – удивился Вася, пока они подходили ко входу. – Больше похоже на жилой дом. Или у вас что – коровы на квартирах живут?
– Это – больное место, как и школа. – Веселое лицо Ивана Афанасьевича стало тоскливым. – Дело в том, что строительство коровника, как и школы, началось в 80-х годах. Оставалось достроить совсем малость, как грянула катастройка эта треклятая, и все рухнуло. Да вот пойдемте, я вам покажу, как шикарно все это должно было выглядеть.
Они вошли в здание, поднялись по лестнице на второй этаж. Поскольку на улице стемнело, а электричество отсутствовало, провожатый включил фонарик, который нарочно захватил, очевидно, предвидя возможность экскурсии. Неровный свет плясал по неоштукатуренным стенам.
– Осторожнее! Сейчас войдем в основное помещение.
Длинный свет фонаря пронизал пыльную холодную темноту. Взорам телевизионщиков предстало большое помещение с аккуратными кабинками для коров. А Иван Афанасьевич ловко выхватывал светом то одну, то другую достопримечательность.
– Во! Видали? Центральное отопление! Рассчитывали, что коровник теплый будет… А вот эти трубки? По проекту, к каждой корове должна была подводиться по ним теплая вода, чтобы доярка могла животину спокойно обмыть, в тепле, не морозя рук… А вот это, думаете, что? Вентиляция! Чтобы духу от живности не было… Впечатляет? То-то… У нас вообще этот коровник чуть ли не центром досуга должен был стать. Сейчас уже вам не буду показывать – нет времени – помещения для доярок: раздевалка, душ, комната отдыха. Но – не успели достроить.
– Где же теперь коровы?
– А сейчас увидите – половину первого этажа им выделили. Сейчас ведь поголовье сократилось раз в десять, поэтому и хоромы такие уже не нужны – содержать в них некого, все стадо – под нож.
Они спустились на первый этаж. Иван Афанасьевич толкнул обитую дерматином дверь. В нос ударила душная, тошнотворная вонь. Съемочная группа следом за своим провожатым вошла в помещение, где помещались коровы. Здесь творился шум-гам-тарарам: животные топтались на сене и мычали, доярки таскали полные ведра воды, оживленно перекликались, обмывали вымя. По полу текли ручьи. В холодном воздухе висел пар.
– Ну, что ж, за работу, – скомандовал Вася. – Иван Афанасьевич, здесь можно фонарь подключить? А то, хоть свет и есть, все равно темновато.
Подключили фонарь, провод от которого тут же попал в свежий навоз. Егор с большими предосторожностями, чтобы, не дай бог, не уронить, вытащил из сумки камеру, закинул на плечо и двинулся к ближайшей доярке. Ею оказалась баба средних лет, круглолицая, полная. Она выглядела совершенно обалдевшей от счастья, что ее снимают, улыбалась во весь румяный рот с недостающими передними зубами. Даше было зябко, и дрожь пробирала от одного вида того, как доярка окунала красные замерзшие руки в ледяную воду, а затем ловкими движениями мыла вымя.
– Добрый день! – наконец решила заговорить с ней Даша, вынимая блокнот и готовясь записывать. – Как вас зовут?
– Нина Петровна Ильина.
– Нина Петровна, вы здешняя?
– Не, нездешняя я, из соседней деревни. Нас тут таких с пяток наберется.
– А почему у себя не работаете?
– Так у нас негде. А тут, слава богу, места были, нас и взяли.
– И… далеко ваша деревня?
– Не, километров пять всего.
– Вас привозят на работу на служебном?
– Ха! Скажете тоже… Пешком идем!
– Пешком? Пять километров? А если дойка утренняя? Во сколько же надо выйти из дома?
– Утренняя в шесть начинается. Стало быть, часов в пять утра выйти надо.
– А встаете тогда во сколько?
– В четыре. Надо ж еще свою скотину обслужить…
– Ну, а зимой-то как вы идете?
– Так и идем.
– Так ведь темно?
– Понятное дело, темно, зимой-то в пять – еще ночь настоящая.
Даша с содроганием представила, как женщины бредут по заснеженной дороге, ночью, одни-одинешеньки, в кромешной темноте, которая подсвечивается только светом луны, звезд да белизной снега.
– А если мороз под сорок?
– Под сорок… Этой зимой и за сорок было. Идем… А чего? Не сибирячки мы, что ли? Главное, одеться потеплее. Так и катимся, как шарики.
– И… Сколько же вы получаете?
Доярка назвала сумму.
– Это за какой период? – не поняла Даша. Она столько зарабатывала за неделю.
– Это за месяц.
– И вас это устраивает?!
– Еще бы! Да на нас вся наша деревня чуть не молится. Все без работы, а мы, пятеро, как будто избранные какие. И потом, у нас же еще хозяйство свое, скотина, огород… Так что ничего, можно жить… Да вам-то не плохо ли, милая?
– Плохо! – Даша побледнела, покачнулась и упала бы, если бы не ухватилась на руку Егора.
– Ой, милая девушка, это вы с непривычки! – доярка была огорчена и обеспокоена. Она вскочила, чуть не опрокинув ведро и, подхватив Дашу под руку, вывела ее из коровника.
– Это с непривычки, – повторяла она. – Мы-то привычные, а вы не выдержали – это понятно, душно.
К ним уже подскочил Иван Афанасьевич.
– Ну, как вы себя чувствуете?
Даша, выйдя на воздух, присела на корточки, зачерпнула горсть не растаявшего, колючего снега, приложила к лицу.
– Кажется, полегчало… Но туда я больше не вернусь!
– И не надо!
– Как же они-то работают?
– Они-то – привычные.
– А знаете, Иван Афанасьевич, что я подумала: как эти женщины должны меня ненавидеть!
– Ненавидеть? Вас?! Да что вы!
– Ну конечно! Они, как вы говорите, привычные: каждый день в такой духоте, вони, и они не стоят с блокнотиком, как я, а еще и работают! А я? Приехала к ним, фифа такая городская, в мехах, с маникюром (вспомнились потрескавшиеся широкие руки доярки), да еще и, постояв пять минут там, где они часами вкалывают, чуть в обморок не грохнулась.
– Да что вы! – повторил их провожатый. – Знаете, как они рады, что вы приехали, что вы их снимаете! А вы говорите – ненавидят…
К ним подоспела Алла.
– Может, дать аспирин? – предложила она, с готовностью раскрывая сумочку.
Даша отказалась, сказав, что на свежем воздухе ей стало лучше.
Минут через двадцать вышли Вася и Егор.
– Что, дезертирка? – весело пророкотал режиссер. – Сбежала?.. Ну, Афанасьич, а теперь в магазин!
После того, как телевизионщики затарились в магазине, они вернулись в школу, встретившую их мрачной тишиной, тоскливой темнотой и жутким холодом. Иван Афанасьевич, пока они снимали, притащил буржуйку, которая потихоньку коптила, слабо освещая красноватым светом импровизированную спальню.
– Ну, как? Потеплее стало? – смущенно спросил провожатый.
– Спасибо, Афанасьич, за заботу! Ничего, перебьемся, где наша не пропадала!
– Поминки, все они… Завтра здесь деваться от жары некуда будет.
Он пожелал всем спокойной ночи, сообщил, что приедет за ними в девять утра и сразу отвезет в столовую. А следующий пункт программы – льнозавод.
Как только он ушел, все сгрудились на мужской половине. Паша достал раскладной столик, на который выставили выпивку и нехитрую закуску. Через полчаса всем стало весело и тепло, то ли печка раскочегарилась, то ли водка сделала свое дело. Вася жестом фокусника достал колоду карт и предложил играть на раздевание. Еще через час окончательно пьяные игроки, икая и хохоча без всякого повода, сидели совершенно голые. Далеко за полночь они угомонились, убедив друг друга, что «завтра ведь еще работать», и разбрелись по своим койкам.
В девять утра за ними заехал Иван Афанасьевич. Прищурив глаза, он оценил по пустым бутылкам количество выпитого и, сказав, что ждет всех в машине, ушел. Хмурые телевизионщики нехотя вылезли из согретых постелей, холод остывшей классной комнаты несколько взбодрил их. Стыдливо прячась друг от друга, они поспешно оделись.