– Андрюха, есть и ночная оптика, ночные бинокли и ночные визиры, которые помощнее, чем обычные. У нас на борту, правда, ничего такого и в помине не было. Так что дело в тренированных глазах и знакомстве с берегами. Наш командир до войны был рыбаком, потому все местные ориентиры знал, как собственные ладони. Он, наверное, прямо чувствовал, что через полчаса на трехузловом ходу будет именно этот мыс, а не другой.
Тут я из ехидства попросил его сказать, что он вокруг видит. Пашка ответил, что справа на палубе Андрюха, который ехидные вопросы задает, слева Олег, который жует второй сухарь. Дальше по палубе несется какой-то здешний начальник по направлению на бак. Слева по борту Турция, справа по борту Страна Советов. Так он героически выкрутился из расставленной ловушки. Ну да то же самое могу сказать и я. Пашка отбил мою атаку и продолжил:
– Хотя должен сказать, немецкие коробки ни разу ночью не показывались. Я думал, что их вообще поблизости нет, а когда узнал, что они десант высадили, то сильно удивился. Немецкие самолеты ночью иногда летали, иногда нас и бомбили, но не помню, чтобы в кого-то ночью попали. Опасность была больше от немецких пушек, когда они в Керчи были. Ну и на мель сесть – этого тоже хватало. Вот когда мы десант в Камыш-Буруне высаживали, то посадили две баржи на мель у Тузлы. Пока снимались, день наступил, а высаживаться начали к полудню, при этом не все вообще дошли до места высадки. Потом по этому поводу разбирался Особый отдел, вроде даже кого-то из шкиперов за трусость под трибунал отдали. Оттого что застряли, так и под налет немцев попали, одна баржа утопла, и вторая тоже едва на дно не пошла. На борту среди бойцов паника возникла, часть за борт попрыгала. И на что они только рассчитывали, в декабре, да и плавать не умея? Да и часть пушек в море посбрасывали, прямо как в старые времена – когда на мель садились, то пушки сбрасывали, чтоб разгрузиться. Наверное, кто-то на барже об этом вспомнил, только забыл, что они не мели сидели. Но не утопли.
– Это там вас снарядом достало?
– Нет, это было в декабре, перед самым Новым годом, двадцать шестого числа, кажется. А нас отоварили в мае, когда немцы снова Керчь заняли. И все лето прошло либо в стоячем положении, либо в ползучем. Когда тебя бомбят, то основное спасение – маневр. Ну, и зенитки, если они есть. У нас же была сорокапятка на баке и два зенитных максима, то есть почти ничего. Так что надо было за «юнкерсом» глядеть в оба и видеть, когда от него бомба отрывается, как дерьмо от летящей чайки. Увидел и уклоняешься. Неправильно уклонился – отскребай дерьмо от палубы. Так что сам понимаешь, Андрюха, как мы себя чувствовали, когда немцы появлялись над нами. Как мишени. Но как-то проносило мимо, только в июне пулеметами нас причесали. Один убитый, трое раненых. Мне тогда морду украсило осколком или щепкой. Наш механик Митрич, а он человек еще старорежимной закладки, так как-то сказал, что каждый раз угоднику Николе Мирликийскому молился, чтоб отвел беду. Видно, Митрич у Николы был на хорошем счету.
Так мы и беседовали, пока воздух не разорвал грохот орудий.
Началось! Мы повскакали с мест и впереди увидели яркие вспышки второго залпа. И на берегу кое-что стало видно. Парашютные осветительные снаряды горели над береговой чертой и освещали ее. Там что-то пылало – дом, наверное, или сарай.
Мы стали готовиться, заодно и салажат осмотрели и поправили им снаряжение. Но, как оказалось, всё было еще рано. Сначала об этом сказали Анисимов и ротный, пройдя и подбодрив нас. Ну и, конечно, так и получилось.
Артиллерия активно молотила по берегу с полчаса. Конечно, видно нам было не здорово, потому как вспышки заслонялись от нас деталями корпуса «Аджаристана». А самим куда-то пройти и глянуть – были сложности. Народу на палубе хватало, да и экипаж нервно реагировал на излишнее хождение по палубе и трапам – мешаем, дескать. На самой канлодке комендоры были наготове возле орудий, но в бой пока не вступали.
Так что – что видели, то и видели… Вспышки в ночи, разрывы осветительных над берегом. Остальное – слышали. Огня по кораблям не было, хотя мы и ждали ответа. Ну и это к лучшему. Врежется снаряд в палубу, на которой сидит куча десантников – зрелище будет кислое.
Как я себя ощущал? На подъеме. Ждал окончания удара по берегу и высадки. А гром больших калибров вселял уверенность, особенно осознанием того, что это бьют не по нам, а по румынам и немцам, и это им надо втискиваться в щели и блиндажи, чтоб уберечься от огня и молиться тому, кому они обычно молятся: дескать, спаси и пронеси. Я совершенно не думал, что есть такое воспоминание о том, что Озерейский десант неудачный. Впрочем, деталей неудачи я особенно и не знал…
Пашка спросил меня, что за калибры бьют. Ну да, он же думает, что я береговой артиллерист и с голосом своих стотридцаток знаком. Но я ведь это слышал только в кино. Пока выходило, что всё куда мощнее, чем это было под Шапсугской и Туапсе. Так что и сказал Пашке:
– Я такую мощную музыку впервые слышу. Явно крейсера работают главным калибром.
– Да, ты знаешь, когда мы десанты в Камыш-Бурун высаживали, нас артиллерия с нашего берега поддерживала, три флотские батареи и кто знает сколько сухопутных. Но так мощно не звучало. Наверное, это вправду крейсера подключились. Где там Иван затихарился, он вроде на таких же пушках служил, какие и на «Красном Кавказе» стоят, пусть скажет, голосок похожий или нет.
Иван был где-то тут, но недоступен. Спустя где-то полчаса канонада начала стихать, но полностью не прекратилась.
– А чего так слабо бить стали?
Это Олег зашевелился.
– Олежка, тут дело в пушках и комендорах при них. Пушка выдерживает до полного расстрела определенное число выстрелов, потому и командир дает стрелять столько раз, сколько по плану нужно. Потому, когда на обстрел выделили полсотни снарядов, то после сорок девятого по счету уже долго не стреляют. И интенсивность стрельбы тоже должна не быть такой, чтобы через силу. Если выстрелить эти полсотни на максимальной скорострельности, то и поломки пушки неизбежны, и расчет поляжет от упадка сил. Потому чередуют ураганный огонь и методический огонь, то есть стрельбу с максимально возможной скоростью и так, чтобы румыны не забывали, что по ним еще стреляют.
Олег преисполнился благодарности за науку. Я же только улыбнулся, ибо выкрутился. Обстрел меньшей интенсивности длился еще где-то полчаса. Честно говоря, я уже извелся – так мне хотелось вперед, а то почти час, а может и больше болтаемся вблизи берега, и все никак.
При этом я не думал, что «вперед» – это риск. Так что пусть тяжелые снаряды падают на румынскую оборону и подталкивают защитничков бежать и остановится только перед водной преградой. Желательно перед проливом, но можно и перед Витязевским лиманом. Если хватит сил с ходу переплыть – бога ради, керченской рыбе тоже что-то кушать надо. Вообще Керченский пролив – богатое рыбой место, причем известное с древности. Еще во времена Юлия Цезаря, а может и раньше, рыб тут ловили и делали из них рыбный соус. Засолят рыб в цистерне из камня, потом в амфоры зальют и везут в Афины, Рим и другие места, где польют кашу или что там римляне и афиняне кушали. Консервов тогда не было, чтоб довезти рыбу другими способами. Ее там много и сейчас. Но идет война, и рыбная ловля затруднена. Значит, рыба сильно пополнит свои ряды, пока идут бои, так что после войны будет чем питаться.
Вот о какой чертовщине думаешь, пока дела нет! Пашка тоже нервничал, сто первый раз перебирая, что там у него и в каком кармане есть. А я? Тоже выстукиваю дробь пальцами по автоматному диску. Тяжело ждать и дожидаться. Дробь получается в ритме …пожалуй, это песня. Только какая – не пойму. Вот, раздвоился. Пальцы песню выдают, а голова не может вспомнить, какую.
Мне удалось глянуть на берег. Осветительных снарядов уже не было, хотя несколько домов в поселке горело, немного освещая пляж. Берег молчал – никакого огня в ответ. Тут меня отодвинули, потому я вернулся и сообщил, что видел, тем, кто вокруг. Пашка отреагировал только длинным ругательством. Я его поддержал.
Время шло. Наконец огонь тяжелых орудий примолк. Что-то, конечно, еще стреляло, но воспринималось именно как шепот после выдавливающей барабанные перепонки музыки.
– Наверное, сейчас начнется! – высказал Пашка идею.
Я ничего говорить не стал, но стал прикидывать, куда забраться, чтобы что-то успеть разглядеть, пока меня не поперли. Ну, хотя бы не сразу поперли.
Облюбовав трап, я стал продвигаться туда. Сразу не получилось, потому что, когда я пробрался к своему НП, началась стрельба, идущая со стороны берега. Пожалуй, Пашка прав.
Наблюдать я смог с пяток минут. Канонада была не столь впечатляющей, когда работали крейсера, но вполне приличной. У уреза воды рвались снаряды (причем явно не наши, потому как шла высадка десанта), стучали пулеметы. Их с этого расстояния и за взрывами слышно не было, но трассы наблюдались в темноте отчетливо. То есть береговая оборона не лежит в полном отрубе, а сопротивляется.
На урезе воды сверкнула яркая вспышка, и запылало пламя. Я такое видел когда-то в другой жизни, когда опрокинулась и загорелась автоцистерна с бензином.
Вспышка осветила всю береговую полосу. Пожар над катером. Еще два или три катера стоят у берега. Людей мне не было видно, я ведь не горный орел и не смотрю в оптику.
Когда меня отправил обратно Анисимов, пламя бензоцистерны несколько опало, но все еще ярко освещало пляж.
Я пристроился рядом с Пашкой, громко сказал, что, кажется, началась высадка. А ему шепотом на ухо рассказал, что какой-то катер явно получил. Горит бензин, аж отсюда видно. Пашка только скрипнул зубами. Он мне раньше говорил, что их паршивый двигатель он ценил только за одно, что тот работал на тяжелом топливе. Потому как-то было не страшно, что при утечке горючего из старого трубопровода будет пожар, да и при попадании не будет такого огня, как от авиабензина.
Я тогда с ним согласился, что бензиновые двигатели в работе более пожароопасны. Но вот про то, что танки с дизелями горят не менее жарко, чем с бензомоторами, я говорить не стал. Откуда бы я это мог знать? Значит, не знаю и молчу.