Неприятельская кампания к тому моменту фактически закончилась, войска были распущены. Армия принца, напротив, стояла в полной боевой готовности. Она могла выступить немедленно, и Эдуард устроил ей смотр. Правда, установить численность англо-гасконского войска представляется не более возможным, чем гарнизона Лиможа. Так, муниципальные архивы этого города сохранили документы, составители которых в паническом ужасе описывали мощнейшую армию: «В Коньяке собрались его люди числом две тысячи пятьсот копий, шесть тысяч лучников и тридцать тысяч пехотинцев»40.
Естественно, в реальности таких сил у принца быть не могло — даже в куда более значимой битве при Пуатье в 1356 году под его началом находилось раз в пять меньше солдат. Фруассар оценивал размеры армии гораздо скромнее, хотя, возможно, также их завышал: «Когда прибыла большая часть его людей, их собралось тысяча двести латников, рыцарей и оруженосцев, тысяча лучников и три тысячи пехотинцев»41.
Вероятнее всего, войско принца состояло из 1200 латников, 1000 пехотинцев и 1000 лучников. Впрочем, это предположение основано лишь на том, что в английских армиях число пехотинцев обычно было сопоставимо с числом лучников, а в распоряжении Эдуарда находилось около тысячи стрелков из его собственной свиты, а также из отрядов Джона Гонтского и Уолтера Хьюитта.
Войско отправилось в поход 7 сентября. Его возглавляли самые знаменитые рыцари Европы — братья принца Джон Гонтский, герцог Ланкастерский, и Эдмунд Лэнглийский, граф Кембриджский, а также Джон де Хестингс, граф Пемброкский, баннерет сэр Уолтер Хьюитт, Жан де Грайи, каптальде Бюш, и Гишар, сеньор д’Англь. Эдуарда Вудстокского несли в паланкине, поскольку он не мог ехать верхом. Это было первое военное предприятие за последние два года, в котором принц участвовал лично.
Сто километров от Ангулема до Лиможа войска, не торопясь, преодолели за неделю. Подойдя к мятежному городу 14 сентября, они разместились в той его части, которая не сдалась неприятелю, и население которой составляло порядка 12 тысяч человек. В захваченных французами кварталах обитало чуть более одной пятой от этого количества — около 2500 жителей. Несомненно, что за счёт беженцев из окружающих сёл, искавших убежище от англичан, за стенами нового города собралось свыше 3000 человек. Местные дворяне со свитами пополнили ряды небольшого гарнизона, оставленного герцогом Беррийским. Но, несмотря на явное численное превосходство осаждавших, защитники Лиможа не считали заранее себя побеждёнными: «Жан де Вильмюр, Юг де ла Рош и Роже де Бофор успокаивали жителей, заявляя, что они достаточно сильны, чтобы защитить их»42.
Уверенность капитанов основывалась не только на том простом факте, что обороняющийся имеет неоспоримое преимущество перед атакующим — в их распоряжении находился солидный артиллерийский арсенал. В свете этих обстоятельств вряд ли можно считать, что принц отправился на лёгкую увеселительную прогулку. Кроме того, по Лимузену бродил с тремястами латников отважный Бертран дю Геклен, великий коннетабль Франции, от которого вполне можно было ожидать внезапного удара в тыл.
Англичане внимательно изучили укрепления и выяснили, что один участок стены возведён не на скальной основе, а на мягком туфе. Эдуард Вудстокский приказал подвести в этом месте под оборонительные сооружения мину. Однако защитники вовремя обнаружили подкоп и подвели контрмину. В тёмном и тесном подземелье завязался жестокий бой, не принёсший существенных преимуществ ни одной из сторон. По некоторым сведениям, сам Джон Гонтский участвовал в этой рукопашной схватке. Он весьма благородно сражался с мессиром Жаном де Вильмюром, возглавлявшим французский отряд, и даже был ранен, хотя повинен в этом был не клинок врага, а упавшая на него опора подземного хода.
Рано утром 19 сентября осаждающие сумели поджечь деревянные подпорки туннеля, в результате чего обрушился значительный участок стены. Англичане и гасконцы кинулись в брешь, но были отброшены и отступили к своему лагерю. Вновь зазвучали трубы, и на штурм пошла вторая волна осаждавших, не давая лиможцам передышки. Атакующие отряды прорвались за стены и взяли ворота, однако защитники сражались за каждый дом, каждую улицу. Принц наблюдал за развернувшимся сражением из своего паланкина. Сопротивление было быстро подавлено, и лишь позиции возле недостроенного собора Святого Стефана из последних сил удерживались остатками гарнизона и местного ополчения, хотя воинов там собралось немного: «Первый приступ не удался, и [англичане] отошли к своему лагерю. Но спустя короткое время они вновь пошли на штурм и взяли город. В нём находились Роже де Бофор, Жан де Вильмюр и 70 латников»43.
Ланкастер, Кембридж и Пемброк бросили своих солдат в решающую атаку, и последний очаг противодействия также был уничтожен. Все три французских капитана попали в плен.
То, что произошло дальше, в течение многих веков было принято рисовать самыми чёрными красками. Особенный упор делался на бессмысленную жестокость Эдуарда Вудстокского, который не только лично спровоцировал массовую резню, но и отказался её остановить. В первых рядах обличителей принца оказался Фруассар, чья точка зрения затем была некритично растиражирована другими историками, настроенными против Эдуарда:
«Принц, герцог Ланкастерский, граф Кембриджский, граф Пемброкский, мессир Гишар д’Англь и все прочие, и их люди вошли в город. И были они злы, и рассеялись по городу, убивая мужчин, женщин и детей, как им было приказано. Это душераздирающее зрелище, когда мужчины, женщины и дети бросались на колени перед принцем и молили: “Милосердия, благородный сир, милосердия!” Но он был настолько разъярён, что не слушал их. И никто не снизошёл к их мольбам. Они предавали мечу всех, кого находили, или кто попадался им на пути, даже если это были невинные люди. Не знаю, почему у них не было жалости к простым людям, не виновным в измене, но наказанным — и наказанным больше, чем их хозяева, действительно виновные. Даже самый жестокосердный человек, окажись он в Лиможе и помни о Господе, осудил бы это, поскольку более трёх тысяч мужчин, женщин и детей погибли в тот день. Господи, помилуй их души, ибо они были настоящими мучениками»44.
Но Фруассар, как уже было сказано, не присутствовал лично при взятии Лиможа, поэтому он руководствовался устоявшимися представлениями о том, что оказавший сопротивление город должен быть отдан на поток и разграбление. Кроме того, хронист явно использовал какие-то источники, враждебные англичанам. Откуда он взял число «три тысячи», остаётся загадкой, но надо заметить, что это не самая пессимистическая оценка последствий штурма. Лиможские манускрипты, ранее сильно преувеличившие мощь армии принца, теперь преувеличили и потери среди мирных жителей — причём настолько, что эти потери в несколько раз превысили численность населения нового города:
«Принц вошёл в город в сопровождении герцога Ланкастерского, графов Пемброкского, Кембриджского, Гишара д’Англя и других, убивая всех, кого они находили в городе — мужчин и женщин, детей и девиц, невзирая на возраст. Те бросались к их ногам, умоляя принца о милосердии. Но он не желал их слушать; напротив, их убивали прямо перед ним. И они дошли таким образом от дверей Сен-Андрэ до самых дверей Сен-Этьена, где была учинена грандиозная резня, ибо большинство жителей собралось там в поисках безопасного убежища, но это их не спасло. И было убито там более десяти тысяч, по большей части невиновных в мятеже»45.
Невозможно не заметить, что текст у Фруассара весьма близок к тексту манускрипта, только он более эмоционален и снабжён приличествующей случаю моралью. Возможно, Фруассар воспользовался при составлении хроники лиможскими архивами, сократив количество жертв, а возможно, оба документа основаны на каком-то общем третьем, не известном нам источнике.
О том, что в Лиможе имела место массовая резня, писал и монах Томас Уолсингем, который в описываемое время заведовал скрипторием Сент-Олбенсского аббатства в Англии и, следовательно, также находился очень далеко от места событий:
«Видя их упрямство, принц послал гонцов с сообщением о том, что он прикажет полностью разрушить весь город и уничтожить огнём и мечом всех, кого там найдут, если они немедленно не признают себя его подданными и не сдадут город... И благодаря работе землекопов стены пали, он был взят и практически разрушен, и кто был найден в городе, тот убит. Лишь немногие попали в плен и спасли свои жизни»46.
То есть, Уолсингем, хотя и не сказал об этом прямо, также оценивал потери лиможцев в 3000 погибших.
Показательно, что большинство очевидцев и даже многие авторы французских хроник не разделяли обличительного пыла Фруассара и Уолсингема, равно как и безымянного автора лиможского манускрипта. Так, «Хроники четырёх первых Валуа» лишь констатировали: «Принц Уэльский и герцог Ланкастерский энергично, настойчиво и беспрерывно атаковали город Лимож, разрушили его укрепления и взяли штурмом. И многие горожане были преданы смерти за то, что они перешли к французам»47.
Многие — это, однако, далеко не все. Столь же кратким оказался и герольд Чандос, хотя он высказался достаточно определённо:
Кто гибели счастливо избежал,
Тот после боя к принцу в плен попал48.
Автор поэмы, кстати говоря, имел в виду вовсе не население города, а конкретно те три сотни воинов, которые составляли гарнизон. Естественно, его можно обвинить в подтасовке фактов в угоду англичанам. Однако симпатии к принцу вряд ли испытывали нотабли Монпелье. И тем не менее, в муниципальных архивах этого города нет ни слова о зверствах, учинённых Эдуардом Вудстокским после победы: «Далее, в том же году, девятнадцатого сентября город Лимож был взят и уничтожен принцем Уэльским, у которого это заняло не так много времени»