49.
Положим, Монпелье находится весьма далеко, и до средиземноморского побережья могли дойти лишь отзвуки рассказов о событиях в Лимузене. Но город Юзерш отстоит от Лиможа всего на 60 километров, и монах расположенного там аббатства Святого Петра наверняка был неплохо осведомлён обо всех последствиях осады, хотя и путался в сроках:
«В лето господа нашего 1370-е, накануне дня святого апостола Матфея, город Лимож был захвачен принцем, который осаждал его три недели. И указанный город был сожжён, до основания разрушен, разграблен и полностью опустошён. Монастыри и церкви ограблены и осквернены убийством в них людей; святые реликвии, образа святых, и распятия разграблены и выломаны. Епископ, аббаты Святого Марциала и Святого Августина, а также священники захвачены в плен»50.
Количество жертв снова не уточнялось, но совершенно ясно, что хронист Юзерша не считал его большим. Кстати, предоставим слово и обитателям тех самых аббатств, которые по мнению юзершского монаха тяжко пострадали от рук англичан. Удивительно, но они ничего не сообщали по поводу кровавой бойни в городе. Хроника аббатства Святого Марциала, расположенного непосредственно в самом Лиможе, привела число убитых: «В год 1370-й, 19 сентября город был взят и разрушен и более 300 человек убито из-за бунта против монсеньора Эдуарда, герцога Аквитанского»51.
Вот такой будничный комментарий с акцентом на несомненную вину погибших. Не стоит также игнорировать свидетельства, сохранившиеся в архивах Авиньона. Его святейшество являлся одной из самых осведомлённых персон в средневековой Европе, поскольку к нему стекалась информация из самых удалённых уголков христианского мира, причём параллельно по нескольким каналам — и от приходских священников, и от членов монашеских орденов. Но документы в папских архивах говорили только об имущественном ущербе, а не о человеческих жертвах. В частности, биограф Урбана V упоминал исключительно о разрушении Лиможа: «Город тогда полностью уничтожили, разрушили, дома сравняли с землёй, он превратился в необитаемую пустыню, уцелел лишь собор»52.
И, наконец, в очередной раз поставил под сомнение теорию тотального избиения жителей Лиможа французский историк Гилем Пепан. Несколько лет назад он обнаружил в испанских архивах письмо, написанное лично Эдуардом принцем Аквитанским спустя три дня после падения города и адресованное Гастону Фебу, графу де Фуа. Свою находку Пепан представил на конференции Международного средневекового конгресса в Лидсе. В письме принц сообщал, что захватил епископа Лиможского, а также Роже де Бофора, брата папы Григория XI. Кроме того, он извещал графа де Фуа, что его войска взяли в плен 200 французских рыцарей и латников, но ни о каких массовых убийствах не писал53.
Таким образом, по совокупности данных из многочисленных, хотя и недостаточно достоверных и подробных источников, можно сделать по крайней мере один вывод. Никакого выходящего за рамки обычаев зверства по отношению к мирному населению Лиможа проявлено не было. Во время штурма и сразу же после него погибло около 100-150 рыцарей и латников гарнизона и местных дворян, нашедших убежище в городе. Под горячую руку штурмующих отрядов также попались две сотни горожан, которые были убиты разгорячёнными битвой воинами.
Кстати, далеко не факт, что несчастные пали жертвой именно англичан и гасконцев. В материалах Национальных архивов найден протокол судебного спора между двумя лиможскими торговцами Бизе и Баярдом, разбиравшегося в Парижском парламенте 10 июля 1404 года. Адвокат Бизе в процессе заседания рассказал о том, что отец его оппонента Жак Байард пытался 30 лет назад помочь англичанам захватить Лимож: «Отец Баярда, бедный человек и скорняк, в сопровождении других скорняков поднял английское знамя и понёс его к главным воротам, где был схвачен капитаном гарнизона, который затем его обезглавил»54.
В том, что недовольная изменой епископа часть горожан могла выступить на стороне осаждавших, нет ничего неправдоподобного — как и в том, что солдаты гарнизона быстро и эффективно расправились с «пятой колонной». Это тем более вероятно, что английская политика на тот момент вообще не подразумевала никаких сверхжестоких мер по отношению к нелояльным подданным. Напротив, гасконские свитки сохранили строгие напутствия, данные принцем спешившему к нему на помощь Джону Гонтскому герцогу Ланкастерскому:
«Для блага и поддержки Эдуарда принца Аквитанского и Уэльского, как и всего населения, он должен заручиться для [сохранения] королевского мира послушанием и расположением жителей Аквитании и других частей королевства Франция. Тем, кто отринул послушание королю и принцу, поддавшись на убеждения врагов короля, или же по собственной воле, и кто ныне хочет вернуться к послушанию принцу, [следует] простить их преступления, даже самые серьёзные, и восстановить их привилегии. Наряду с тем, что порой правильным будет карать за подобные действия, применив королевскую власть, подчас стоит смягчать подобные действия снисходительностью»55.
Эдуард Вудстокский пощадил жизни лиможцев, но сполна отыгрался на их имуществе. Обитатели старого города вообще не пострадали от английского карательного рейда, зато мятежные кварталы нижнего города были полностью уничтожены — нетронутыми остались только собор и дома, принадлежавшие проанглийским каноникам. Остальные здания, включая церкви, он приказал стереть с лица земли: каменные строения сломать, деревянные сжечь, а всё движимое имущество вывезти. На лиможцев был наложен тяжелейший штраф в размере 40 тысяч экю. Нанесённый городу ущерб оказался столь значительным, что заново его отстроить удалось только спустя 150 лет. Епископский же дворец простоял заброшенным вплоть до XVI века.
Оставив руины Лиможа в качестве назидания другим изменникам, Эдуард Вудстокский ушёл в Коньяк, где в начале октября 1370 года распустил свою армию. Урок, данный принцем, намертво впечатался в память несчастных жителей города. Даже после формального перехода под руку французского короля в ноябре 1371 года, они не осмеливались впустить маршала де Сансера и его людей аж до апреля следующего года. Но и после того, как провинция была очищена от английских гарнизонов, а маршал всё-таки вступил в Лимож, горожане не сняли с ворот герб принца Уэльского, а просто-напросто поместили над ним герб Франции.
Взятие Лиможа стало последним крупным военным предприятием Эдуарда Вудстокского. Беда, как известно, не приходит одна — и вот судьба нанесла ему несколько тяжёлых ударов подряд. Прежде всего, поход ещё больше подорвал без того слабое здоровье принца. Вторым несчастьем стала смерть его старшего сына и наследника Эдуарда Ангулемского, который скончался от бубонной чумы, пока принц осаждал Лимож. Несмотря на свой юный возраст, мальчик демонстрировал неплохие задатки. Многие считали, что он пойдёт по стопам деда и отца, станет достойным продолжателем их великих дел.
Третья напасть поразила не персонально принца, однако от этого она не стала менее трагичной. До Эдуарда Вудстокского дошла весть о провале экспедиции сэра Роберта Ноллза — широкомасштабного шевоше по северной Франции. Английская армия была разгромлена в битве при Понваллене. Само по себе это позорное поражение, может быть, и не влияло так уж серьёзно на расклад сил в войне, но принц рассматривал его в едином комплексе с тяжелейшей борьбой за сохранение Аквитании, которую Англия медленно, но верно проигрывала.
В свете столь драматичного развития ситуации Эдуард Вудстокский не счёл возможным продолжать переговоры по поводу создания альянса с Шарлем Наваррским. Мало того, что цели этого союза была весьма неопределённой, так в условиях договора значились ещё существенные территориальные уступки Шарлю, причём за счёт Аквитании. Именно поэтому для ратификации документа требовалось согласие принца, который наотрез отказался его давать, после чего весь проект благополучно рухнул. Эдуард Вудстокский, скорее всего, и так не стал бы впутываться в интриги, которые плёл Шарль — он в полной мере испытал ненадёжность и лживость короля Наварры во время Кастильской кампании. В результате королю Эдуарду III ничего не оставалось делать, кроме как направить несостоявшемуся союзнику путаное письмо с нарочито невнятными объяснениями мотивов принца: «По несомненно серьёзным и весомым причинам, которые подвигли его сделать так, он не хотел и не мог, сохраняя свои честь и достоинство, согласиться на указанный договор»56.
Если бы дело касалось только проблем военных и административных, пусть даже и сложноразрешимых, принц, несомненно, продолжил бы борьбу с ними со всей присущей ему энергией и талантом. Однако тяжёлая болезнь вынудила его сдаться и последовать совету врачей, давно и настоятельно рекомендовавших ему вернуться в Англию.
После Рождества 1370 года Эдуард Вудстокский в сопровождении жены Джоанны, четырёхлетнего сына Ричарда Бордоского, графа Пемброкского, и большой свиты отплыл из Жиронды. В начале января его корабль вошёл в порт Плимута. Долгое морское путешествие подорвало силы принца, поэтому он не мог немедленно продолжить свой путь по суше до Лондона. Несколько месяцев Эдуард, прикованный к постели, оставался в приорстве Плимптон, пока не восстановился настолько, что смог двинуться дальше.
Узнав о том, что сын приближается к столице, Эдуард III выслал ему навстречу адмирала Гая де Брайана. Принц въехал в Лондон 19 апреля, где его ждал торжественный приём. Придворные, мэр, олдермены и менестрели приветствовали Эдуарда Вудстокского в Саутуарке — лондонском пригороде на правом берегу Темзы. Они преподнесли ему подарок от города — полный сервиз столовой посуды стоимостью 700 фунтов, оплаченный за счёт проведённой среди горожан подписки. В него входило более 270 предметов, в том числе тарелки, чашки, чаши, полоскательницы и солонки. Над этим сервизом работали три лучших ювелира страны. Толпы горожан провожали принца до Савойского дворца — лондонской резиденции его брата Джона Гонтского. Там Эдуард прожил несколько дней, после чего удалился в свой манор Беркемстед.