– А кому-нибудь вообще нравилось то, что она говорила?
Макар щелкнул пальцами и отодвинул бесполезную схему:
– Серега, ты прав! Она каждого одарила какой-нибудь гадостью…
– Причем гадостью непонятной! – подхватила Саша.
– А тогда откуда известно, что гадость? – вмешался Бабкин, слезая с подоконника и придвигая стул.
– По их реакции. Всем становилось не по себе. Это прямо-таки бросалось в глаза!
– Кроме Нины.
– Нет же! Вспомни неизвестного Ивана!
– Стоп-стоп-стоп! – Сергей взмахнул рукой. – Хватит говорить загадками! Что за неизвестный Иван?
Макар вытащил из стопки чистый лист бумаги, и они с Сашей принялись вспоминать.
Легче всего оказалось с боксером. Пудовкина изрекла, словно в лоб кулаком влепила, что тот угробил живого человека. Но как раз это не вызвало особого интереса у широкой публики. Из чего Макар с Бабкиным сделали вывод, что ничего сенсационного Елизавета никому не открыла.
Алевтине злая старуха напрямик заявила, что та крепко держит супруга за уязвимые места. В этом не было бы ничего особенного, если бы Елизавета Архиповна не прибавила про яблочную тетку.
– Это про живую женщину? – спросил в этом месте озадаченный Бабкин.
Не менее озадаченные Макар с Сашей пожали плечами. А бог его знает. «Что ж ты, Алевтина, почтения к старшим не проявляешь, – воспроизвел Макар почти дословно фразу ядовитой старушонки. – А про яблочную тетку никому ни полсловечка».
Бабкин покрутил в голове эти реплики так и сяк, ни к какому выводу не пришел и попросил продолжать.
– Галку назвала пиявкой московской, – обиженно вспомнила Саша.
– А боксера – лободырым! – дополнил Макар.
– Это что, с дыркой в башке, получается?
– Угу. И еще окрестила тамбовским болваном, чтоб уж ни у кого сомнений не оставалось. Саш, еще что-нибудь помнишь?
– Петруша! Она ему в лицо бросила, что он масло воровал.
– А, точно! «Интендантишка!»
– Погодите-погодите! – Бабкин не успевал за их быстрым пинг-понгом. – Почему масло? Какое масло?
– Сливочное, очевидно. – Илюшин нарисовал над фигуркой в кепке бутерброд. – Сысоев в армии работал снабженцем. Что там за история, я понятия не имею, но похоже, Архиповна начала вспоминать старые грехи.
– А может, и не слишком старые! – У Саши загорелись глаза. – Иван! Неизвестный! Которым она Нину попрекнула!
– Уж не о соседе ли речь? – сообразил Бабкин. – Он же Иван Кожемякин!
– И весь город убежден, что у них кровная вражда, – закончил Макар.
Все трое замолчали. За окном пьяный мужской голос гнусаво завел «А я иду такая вся в Дольче и Габбана», но оборвал песню на полуслове. Судя по глуховатым хрипам, его душил какой-то доведенный до ручки местный меломан. Бабкин лениво поднялся, подошел к окну, но сколько ни вглядывался, ничего не мог разобрать в темноте. Ближайший фонарь бледнел и дрожал метрах в двухстах и, кажется, пытался сдвинуться в кусты подальше от происходящего.
– Что там, убивают кого-то? – поинтересовался Макар, не отрывая задумчивого взгляда от своей схемы.
– Похоже на то.
– Хочешь присоединиться?
Саша встрепенулась. Они что, серьезно? Она вопросительно посмотрела на Илюшина, но тот явно глубоко погрузился в какую-то идею и не придавал значения потенциальному преступлению в двух шагах от их дома.
– Они и без меня справятся, – прогудел Бабкин от окна.
– В самом деле, Сережа, что там происходит?
Бабкин не успел ответить: тот же самый голос дико завыл «Я иду такая вся, а на сердце рана!» и запел, расходясь с каждым словом, что слезы душат, он в плену обмана.
– Выжил, – с сожалением констатировал Сергей. – Теперь всю ночь не угомонится. Будет бродить по окрестностям и Сердючку орать.
– Твое счастье, что не Черемошню, – утешил бессердечный Макар. – «Снова стою, пилю раму!»
– Что это? – вздрогнула Саша.
– Тюремная лирика. Сысоевы слушают всей семьей. Рита особенно любит. Кстати, чем Пудовкина ее огорошила, ты не помнишь?
Саша напрягла память. Что-то было такое… смутное, почти бессмысленное… Почему-то связанное с войсками…
Скорлупка воспоминания хрустнула, и ядрышко выкатилось на поверхность.
– Плацдарм!
Илюшин одобрительно хлопнул в ладоши.
– В жизни бы без тебя не вспомнил! Умница!
Бабкин увидел, как Саша зарделась, и страдальчески закатил глаза. Конечно, не вспомнил бы! Кого Макар дурачит? У него память как у слона, он диалоги двухлетней давности воспроизводит с точностью грампластинки, не напрягаясь.
Но его короткой выразительной пантомимы никто не заметил.
– В общем, всем сестрам досталось по серьгам, – резюмировал Макар. – Одного назвали ворюгой, другого бабником, третью кровопийцей, четвертого клиническим идиотом.
Сергей ухмыльнулся:
– Мощная старушенция! Прямо-таки жаль, что не был знаком с ней при жизни.
– Она бы тебя по косточкам разобрала и собрала заново в другом порядке, – заверил Макар. – Когда я уходил, она только раскочегаривалась. Мотор заводила, пробовала скорости. Вернулась бы – и тогда уж понеслась бы душа в рай со свистом!
– Вот вам и мотив.
Под самым окном внезапно недружно заорали коты и так же неожиданно смолкли.
– Мы не знаем, что скрывается за каждым ее нападением. – Саша встала, чтобы задернуть шторы. С включенным внутри светом она начала чувствовать себя неуютно. Кто там ходит за кустами сирени? Кто распевает под окнами? Шавлов – странное место, а они здесь чужаки, и кажется, в них внимательно всматриваются снаружи. Три яркие рыбки, плавающие в этом аквариуме среди местных карасей и ротанов, они могут вызвать куда больше агрессии, чем им кажется.
Пока этот сонный городок преподносил им один неприятный сюрприз за другим.
Как ни странно, в доме Сысоевых Саша чувствовала себя увереннее, чем здесь. Да, рядом Бабкин, который, в отличие от провокатора Илюшина, снижал уровень агрессии в любой компании одним своим присутствием. Не потому, что он излучал флегматичное дружелюбное спокойствие, как Олег Сысоев. А потому, что лишь очень недалекие и бесстрашные люди решились бы обострять конфликт рядом с ним. Фактически от Бабкина постоянно исходило ощущение угрозы, и это действовало на буйные головы отрезвляюще.
Но в этом тесном доме на обрыве Саша не испытывала того чувства безопасности, которое обволакивало ее в суматошном жилище Сысоевых. Там было крикливо, шумно, надрывно пела из магнитофона Черемошня, яростно бились тарелки, там Алевтина обвиняла своего мужа во всех грехах, а Рита зыркала из угла, как вампир, но над всей этой дурной суматошностью царило спокойствие другого рода, не сиюминутного, а глубокого. Без сомнения, так проявлялось влияние Нины. «Старушки могут сыпаться с неба, – словно бы говорила она, – дети вылетать из гнезда в компании каких-то неподходящих личностей, повсюду может твориться полное безобразие, но в целом жизнь все равно идет так, как должна идти, и так будет всегда».
Мужчины этого не ощущали. Это была женская магия.
– Братцы-кролики, а братцы-кролики! – позвал Бабкин, и ненужный кодекс со стуком свалился на пол. – Ваша покойная старушенция очень много наговорила на прощальном ужине. И похоже, это был шифр. Пока не поймем, что она несла, с места не сдвинемся. Макар?
Илюшин перевернулся на спину, заложил руки за голову и уставился в потолок. Бабкин посмотрел-посмотрел на него, прилег рядом и тоже стал смотреть. Саша задрала голову и увидела в верхнем углу паутинную сеть.
– А я вот не стану вносить свою лепту в ваше индуцированное безумие. – Она подняла пыльный кодекс. – Что вы там увидели?
– Созвездие Большого Пса! – откликнулся Макар и закрыл глаза.
Первые сутки после задержания Галка находилась в таком состоянии, что даже не запомнила лица назначенного ей защитника, равно как и имени. В памяти ее смутно осело, что с ней разговаривал какой-то мужчина, который сильно шепелявил и постоянно потирал пальцы. Но что он хотел? Зачем приходил? – этого она сообразить не могла и даже не особенно пыталась.
Причина заключалась не в том, что ее ошеломило задержание в качестве подозреваемой. Жизнь рушилась потому, что летящий на всех парах поезд свернул на запасные пути. Стало совершенно ясно: Олег на ней не женится. Не будет ее любить, не захочет от нее детей и никогда не скажет, что только эту женщину желает он в спутницы себе, чтобы они жили долго и счастливо и умерли в один день.
Вывернутая наизнанку и завязанная морским узлом логика Галки позволяла ей допустить, что Олег еще мог бы жениться на убийце своей троюродной тетки. В конце концов, родственница была немолода и не слишком любима. Хотя и такую родню убивать, конечно, без веских причин не следует. Но ужин! Торжественный ужин, до завершения которого было так близко!
Галка стонала в своем изоляторе, как Эдмон Дантес до встречи с аббатом Фариа. Она грызла бы стены и рыла подкоп, если бы это помогло ей вернуть любовь всей ее жизни. Но Сысоевы придавали ужину сакральное значение. Ничем уже ей не исправить того, что она провалила! И Галка страдала сильнее, чем если бы ее присудили к сроку за убийство, которого она не совершала.
Мысль о том, кто же на самом деле убил Елизавету Архиповну, посещала ее ненадолго и удалялась в обиде на то, что ей не уделяют должного внимания. В самом деле, какая разница, думала Галка. Хоть дядя Гриша, хоть его сушеная жена, хоть сама Нина! Что толку выяснять? Истина никогда не работает, как маховик времени. Нельзя, узнав правду, перевести стрелки событий назад и отменить уже свершившееся. Даже если Олег поверит, что не его невеста убила Пудовкину, это не поможет начать ужин заново.
«Тем более сейчас будут похороны», – сказал внутренний трезвый голос.
Похороны! Потом сорок дней, потом шесть месяцев траура – в общем, Олегу будет не до Галки.
Полгода – это без пяти минут вечность. За те три дня, что Галка сидит, заточенная в изоляторе, девица Курятина развернет бурную деятельность. В этом у Галки не было ни малейших сомнений. Сама бы она точно развернула. Ради Олега? Ха-ха! Да она бы в эти три дня его соблазнила, забеременела и родила. Тройню. И собаку. В смысле, собаку бы завела, чтобы уж никаких сомнений не оставалось: мы семья, у нас и домашний питомец имеется!