Грабарь молчал, сжимая табуретную ножку.
– Валера, а Валера, – позвала Рита, чувствуя несвойственную ей робость.
Любимый не обернулся. На мужественном лице ходили желваки.
– Ну прости! – в отчаянии выдохнула Рита. – Все так сложилось, что я могла думать только на тебя… Я бы никогда…
Валера прервал ее полную покаяния речь, отшвырнув ножку и заключив подругу в объятия.
– Ты! – прогудел он, сжимая ее до хруста в костях. – Ради меня! По крышам! Как Карлсон!
Рита высвободилась и уставилась на него тяжелым взглядом:
– Намекаешь на то, что я толстая?
– Нет! – испугался Валера. Было несколько способов гарантированно вывести любимую из себя, и он знал по печальному опыту, что намек на Ритину полноту – едва ли не самый верный из них. Валера пожалел, что отбросил ножку стула. – Ты красотка!
– Но толстая красотка?
– Неправда!
– С животом и короткими ножками! Как Карлсон!
– Я этого не говорил!
– Но подумал?
Валера осознал, что сейчас его загонят в угол, откуда ему уже не выбраться. Только быстрое изменение стратегии, ошеломляющий внезапный удар мог позволить ему переломить бой в свою пользу. Против Риты, севшей на любимого конька, хирургические приемы были бессильны. Только лом, только грубая сила.
Другой в распоряжении Валеры, в общем-то, и не было.
– Короче, твой папахен ее убил, – мужественно сообщил он.
Рита поменялась в лице.
– Чего?! Грабарь, ты что несешь?
Валера живо выскочил из угла и зайцем помчался на открытое пространство, где его было труднее достать. Фух! кажется, помогло.
– Я его видел, – нанес он последний удар. – Когда старуху мочили.
– Ну и где она, наша красотка?
Бабкин обвел взглядом пеструю рыночную толпу. Его проводник по шавловскому царству привел их за неведомой Светланой именно сюда. Макар отчего-то не захотел обращаться за дополнительной информацией к Олегу Сысоеву, и пришлось Сергею снова отыскивать бывшего учителя истории.
Алексей Алексеевич обретался в парке за больницей, на этот раз в компании, среди которой он даже в лохмотьях выглядел так же чужеродно, как гладиолус в мясном ряду.
– Чувачка не обижать, – предупредил Бабкин, едва только историк, завидев нового друга, отделился от троицы своих приятелей и направился к ним.
– Детей, котят, старушек и юродивых не трогаю, – открестился Макар, с интересом наблюдая за живописной личностью в дамской шляпке.
– То есть все-таки не ты Елизавету грохнул?
– Допустим, она не старушка, а бультерьер в платочке. Но все равно не я. Потому что собак я тоже не обижаю.
Алексей Алексеевич, приблизившись, отвесил тот самый грациозный поклон, так восхитивший Бабкина в первый раз. К его глубокому возмущению, Илюшин ответил книксеном. Негодование Сергея лишь усугублялось тем фактом, что книксен вышел глубокий и красивый. Словно Макар годами оттачивал его во фрейлинском корпусе и наконец-то нашел, где продемонстрировать.
– Я кому сказал не издеваться? – прошипел Сергей на ухо напарнику.
– Это не издевка, а респект! – невозмутимо ответил тот.
– Я тебе сейчас по шее дам респект… – начал Бабкин, но историк уже подошел.
Первые несколько минут он настороженно косился на Илюшина. Но Макар, когда хотел, умел быть неотразимо обаятельным. Вскоре Алексей Алексеевич, махнув рукой собутыльникам, чтобы не ждали, охотно выкладывал все, что знал.
А знал он многое.
У Илюшина по мере его рассказа складывалось ощущение, что весь Шавлов представляет собой одну большую постель. Кто с кем спит, где чьи любовницы и любовники, кому в пылу страсти поставили фингал, а кто ограничился руганью – ничто не ускользало от внимательного взгляда шавловцев.
– А кинотеатр хороший у вас в городе есть? – вклинился Илюшин в очередную паузу.
Алексей не удивился его вопросу:
– Нету кинотеатра. Обещают построить в следующем году.
– Скорее бы построили, – пробормотал под нос Макар. – Никаких же развлечений у людей, кроме подглядываний в окна.
– Видите ли, уважаемый Макар Андреевич, столица в этом отношении ничем не отличается от нашего города, – внезапно возразил бывший учитель. – Но в Шавлове каждый житель у всех на виду, а в Москве подобная прозрачность отсутствует. По понятым причинам, не правда ли? Рыбешки-то везде одинаковые. Плотность водорослей в аквариуме разная.
Илюшин одобрительно прищурился и сказал, что категорически не согласен. Однако в спор вступать не стал. Хотя Бабкин встревожился, что сейчас эти двое разведут дискуссию на два часа, а там пошло-поехало: притащат выпить, закусить, засидятся до поздней ночи, разойдутся, вопя Черемошню, а там хлоп! – глядишь, через три года ты уже работаешь в местном автосервисе и растишь парочку детишек от местной красотки, которая зовет тебя Макарушкой и по утрам, ругаясь, отпаивает рассолом.
«Илюшину даже красотку не нужно искать, у него уже имеется!»
– Интеллигенты чертовы, вы закончили базарить? – хмуро осведомился он.
– Базар! – обрадовался бывший учитель. – Базар-то вам и нужен.
Миновали молочные ряды, где маячила лишь пара свирепых торговок с крупитчатым желтым творогом, прошли вывеску «местные овощи», под которой бабушки с честными славянскими лицами торговали израильской картошкой и турецкими помидорами, и, наконец, добрались до фруктов.
Фруктами в июне Шавлов одаривал покупателей щедро. Персики, абрикосы, виноград, бананы, пять сортов яблок и маракуйя, которую Бабкин меньше всего ожидал ожидал здесь увидеть. Цены, впрочем, подбирались к московским.
За прилавком, где яблоки призывно алели румяными боками, стояла такая же румяная налитая продавщица и полировала ногти пилкой. Когда Бабкин с Макаром подошли ближе, продавщица отложила пилку и стрельнула глазами. В ярко-карих глазах сидело по бесенку, и бесята эти быстро посовещались, кто круче, Илюшин или Сергей.
Победил широкоплечий Бабкин. Кареглазая красавица наклонилась вперед, так, что роскошные формы оказались вывалены на яблоки прямо перед ним, и промурлыкала:
– Что угодно, мужчина?
Сергея бросило в жар. Виной тому, конечно, было солнце, которое к одиннадцати утра совсем озверело и принялось швырять тепловые и световые гранаты в мельтешащих внизу людишек. Поэтому он отошел на два шага в тень от козырька и оттуда осторожно сказал, что угодно ему поговорить.
Продавщица разочарованно выпрямилась и передернула плечами:
– Треп отдельно оплачивается.
– По какой ставке? – заинтересовался Макар. Его пышным бюстом было не смутить, он не покраснел бы, даже если б аппетитная продавщица яблок улеглась на свой товар сверху нагишом.
Теперь женщина перевела взгляд на него. «Мелковат, худощав, – читалось во взгляде, – но тоже ничего такой мальчишечка, сладкий».
– И о чем же ты хочешь со мной разговоры разговаривать? – осведомилась она.
– О Грише Лобанове, например, – невинно ответил Илюшин. – Света, да не пугайтесь вы так. Все нормально. Мы же не из полиции нравов.
Как раз гипотетическая полиция нравов Свету Игнатову нисколько не страшила. Она бы сама показала той полиции, где видела ее нравы и что может предложить взамен. Но на лице ее отчетливо промелькнул испуг, когда она услышала имя Григория, и этот испуг Макар схватил на лету, как комара.
Сперва она отказалась с ними беседовать. Нет, и не просите, решение мое бесповоротно и пересмотру не подлежит – читалось в линии сомкнутых губ. Но когда Макар посулил денег, упрямство сменилось заинтересованностью.
Три вещи страстно любила Света Игнатова: деньги, мужчин и сплетни, именно в таком порядке. При этом денег у нее отродясь не водилось, мужчины подлетали на ее огонек как мотыльки и тут же упархивали обратно в темноту, а что касается сплетен, то даже ими со Светой не особенно любили делиться. Шавловские тетки ее на дух не переносили и называли всякими нехорошими словами. Впрочем, только за глаза. Игнатова была вспыльчивого нрава и одной заречной дамочке, явившейся выяснять, отчего муж ее повадился ходить к Светлане трижды в неделю, выдрала половину кудрей к восторгу всего рынка. «А чего она меня по морде взялась бить! – хмуро заявила Света в милиции. – Не для того эта морда отрощена».
В общем, перед Макаром с Бабкиным стояла женщина беспутная, легкомысленная и жадная. Неудивительно, что Илюшин обрадовался. Иметь дело с людьми, замотивированными на деньги, – одно удовольствие.
В лице Светы ему встретился противник слабый, но сумасбродный. Говорить правду Игнатова не желала, а денег при этом хотела. Еще сильнее ей хотелось выведать, откуда эта парочка взялась, что им понадобилось в Шавлове и почему они вообще заинтересовались бабником Гришкой Лобановым.
Ответ на последний вопрос лежал на поверхности. В доме его сестры на днях грохнули престарелую бабку. Бабка, по мнению Светы, сама давно напрашивалась. Удивительно, как Сысоевы так долго терпели. По общему убеждению, прикончила ее сама Нина, когда старуха попыталась расстроить свадьбу. До Светы доходили слухи, что сынок Нины отхватил себе богатую москвичку, которая его баловала, купала в сметане с медом и обещала подарить в Москве квартиру, а в Киеве две. Откуда взялись квартиры в Киеве, не мог бы объяснить никто, даже пустивший этот слух. Но звучало убедительно.
Однако при чем тут Гришка? Разве что его Нинка подрядила угробить старуху.
Света Игнатова взглядывала на Илюшина непонимающе, хлопала ресницами и изображала невинность. Выходило так же правдоподобно, как исполнение роли зайчика на утреннике в детском саду самой пожилой и толстой воспитательницей. Но Свету это не смущало.
Надо сказать, Сергей Бабкин тоже не понимал, отчего Илюшин привязался к этой распутной бабенке. По делу она им ничем помочь не могла. А под вкусы Илюшина не подходила.
Но у Макара была какая-то мысль, поэтому он вцепился в яблочную красотку и не отпускал, действуя то лестью, то лаской, то угрозами. К концу десятиминутного разговора бедная продавщица была вся в поту и в мыле, юлила, изворачивалась, напрямую ничего не говорила и, кажется, твердо вознамерилась обвести их вокруг пальца.