– Так в чем же все-таки дело? – напористо спросила фельдшер, уголки ее полных губ усмешливо дрогнули. – Мне некогда с вами заниматься пустыми разговорами… товарищ старший сержант, – закончила она довольно сухо.
– Товарищ младший лейтенант, – поспешно забормотал Григорий, сбившись на оправдательный тон, стараясь загладить свою вину, – я земляка разыскиваю, Славика… ну то есть Вячеслава Каратеева. Вы не могли бы мне подсказать, как его найти? Он днем был тяжело ранен. Чернявый такой, как цыган.
Он непроизвольно оглянулся на бойцов, переживая, что они опять все превратят в шутку, и не видел, как у девушки нервно дернулось прищуренное веко, опушенное длинными ресницами, по лицу тенью пробежала мучительная боль, с пухленьких щек тотчас схлынул румянец, и нежная кожа на скулах покрылась бледным мучнистым налетом.
– Идите за мной, – чуть поколебавшись, негромко приказала она и немедленно зашагала в сторону палаток, придерживая за отвороты халат. Ее походка была неожиданно настолько стремительной, что полы развевались, словно на ветру, обнажая икры полных ног, туго обтянутые голенищами. – Стойте здесь, – вновь приказала она и вошла в одну из палаток, резко откинув полог. Вышла девушка буквально через несколько секунд, держа перед собой фонарь «Летучая мышь».
В его мутном желтом свете Григорий наконец-то смог во всех подробностях разглядеть лицо девушки. Оно было не сказать что красивое, но довольно симпатичное, очень схожее с куклой матрешкой.
На округлом лице близко друг к другу располагались огромные серые глаза, до того выразительные, что создавалось ощущение, что они жили сами по себе; вздернутый аккуратный носик смотрелся так мило, что у Григория прямо зачесались руки в шутку легонько щелкнуть по нему; пухлые, чуть вывернутые губы, очевидно жадные до настоящей искренней любви, и особенная изюминка, которая всегда в девчонках нравилась Гришке: две замечательные ямочки на щеках. Но окончательно добило парня не это, а ее груди внушительных размеров, не умещающиеся под тесной гимнастеркой, что особенно подчеркивала ее высокая талия, крепко перепоясанная кожаным ремнем.
Глядя на ее выдающуюся грудь, Григорий невольно сглотнул выступившую слюну. Это вышло настолько неприлично громко, что он от смущения поспешно предложил охрипшим голосом, отвлекая ее внимание:
– Давайте я фонарь помогу нести!
Девушка молча отвела его руку, продолжая все так же целенаправленно идти в сторону мрачно чернеющих деревьев, росших по краю опушки, за которыми виднелись еще палатки. Когда они немного углубились в лес, она остановилась возле невысокого, как вначале Григорию показалось – серого холма.
– Здесь твой земляк, – глухо сказала девушка, осторожно откинула угол грязной зеленой медицинской клеенки и, всхлипнув, тотчас зажала ладонью рот.
Увидев в дрожащем свете фонаря трупы красноармейцев, сваленные в три яруса прямо на сырую землю, под которыми уже образовалась довольно приличная лужа красного цвета то ли воды, то ли крови, Григорий от неожиданности вздрогнул. Мертвые бойцы были одеты кто в рваные окровавленные кальсоны, кто в одну исподнюю рубаху, кто валялся совсем голый, должно быть, сразу доставленный сюда с операционного стола.
Славика Григорий узнал сразу. Он лежал во втором ярусе с самого краю, придавленный сверху жилистым красноармейцем с оторванными ногами и руками. Запрокинутая голова парня покоилась на груди молоденького бойца с исковерканным осколком снаряда боком, из грудной клетки парня торчала селезенка, покрытая зеленой слизью. Откинутая рука у Славика свисала в сторону, касаясь пальцами руки другого красноармейца, словно они прощались перед смертью.
Широко открытые глаза земляка, уже подернутые пленкой, в которых колебался желтый огонек фонаря, смотрели перед собой удивленно и недоумевающе, как если бы Славик перед смертью еще надеялся выжить, но уже понимал, что «костлявая» стоит у его изголовья, и вопрошал невидимого собеседника, а может быть, и самого Бога – за что? Он ведь и пожить-то на белом свете толком не успел.
Григорию же казалось, что его фронтовой друг смотрит прямо ему в душу, отчего на сердце было невыносимо больно. Не отводя взгляда от все еще красивого, юного лица, пока еще не отмеченного тленом, он присел на корточки, не стесняясь девушки, заплакал, хоть и успел уже повидать на войне всякое. Но эта нелепая быстрая смерть, по мнению Гришки, была самая несправедливая.
– Слышь, танкист. – Фельдшер осторожно тронула его плечо, тихо попросила: – Не надо плакать. Ему слезами уже не поможешь.
– Григорий, – не оборачиваясь, вполголоса ответил Гришка.
– Полина, – все так же тихо ответила девушка, догадавшись, что парень назвал свое имя, и присела на корточки рядом. – Мы уже ничем не могли ему помочь. Рана оказалась слишком тяжелой.
– Это был его первый бой, – сказал Гришка таким жалобным голосом, что Полина от нахлынувших чувств к незнакомому, на вид мужественному парню непроизвольно обняла его за плечи, как самого родного человека. Гришка ее порыва не заметил, сидел все так же, не шелохнувшись, продолжая страдальчески рассказывать: – Он, наверное, и фашиста ни одного не успел укокошить. Получается, человек свою жизнь напрасно прожил? Где же справедливость? А мать, небось, ждет от него письма, надеется, что он живой и в конце войны вернется домой с победой.
– Нет, Гриша, – не согласилась Полина, невольно прижимаясь к нему горячим боком, – не напрасно твой друг прожил. Не может такого быть, все равно в этом есть какой-то тайный, а может, и явный смысл, которого мы с тобой не знаем. Все-таки какую-то частицу он на алтарь победы точно принес. Даже если не убил ни одного фашиста. Не могли все эти люди просто так погибнуть, не могли. И тебе меня не переубедить.
– А знаешь, Полина, – вдруг сказал Григорий, они встретились взглядами, и девушка смущенно убрала руку с его плеч, – я сам его похороню. Мне бы только саперную лопатку раздобыть. Поможешь?
Они одновременно поднялись с корточек, продолжая смотреть в глаза друг другу. Рука, державшая тяжелый фонарь, у девушки дрожала от напряжения, отчего желтые блики скользили по их лицам, создавая нереальность происходящего. Огонек фитиля то разгорался, то ослабевал, отражаясь в темных зрачках Гришки. От его горячечного взгляда, которым он как будто насквозь прожигал стоявшую напротив девушку, она смутилась еще больше, первой опустила глаза.
– Сейчас принесу, – тихо ответила Полина, невольно подчиняясь его сильной воле, быстро поставила фонарь на землю, повернулась и побежала к палаткам, по-девичьи отбрасывая ноги слегка в стороны.
Проводив ее долгим немигающим взглядом, Григорий, внутренне содрогаясь, а внешне ничем не выказывая своего состояния, принялся разбирать окровавленные трупы красноармейцев, чтобы достать из-под них мертвое тело Славика. Затем бережно поднял окоченевшее тело на руки, понес к росшему неподалеку старому кряжистому дубу, толщиной не менее как в два обхвата.
«Так будет легче найти его могилку после нашей победы, – с горечью думал Григорий, с превеликой осторожностью двигаясь в темноте к дубу, чтобы случайно не оступиться и не уронить Славика. – Приедем сюда по весне с его мамой, отцом, сядем у могилки, помянем. Весной такая красота здесь будет: на поляне разные цветы вырастут, птицы будут петь. Хорошо ему будет здесь лежать, весело».
Григорий вдруг поймал себя на печальной мысли, что он, как набожная старуха или самый настоящий поп, мысленно говорит так, будто в самом деле имеется загробная жизнь, а на самом деле ее нет, и нет больше хорошего мальчишки Славика и никогда уже не будет, и не оставит он после себя кучу детишек, а превратится в прах. От такой поразительно откровенной и несвоевременной мысли Григорий стиснул зубы.
– Фашистские ублюдки, – зло процедил он сквозь зубы, вдруг заметив, как набежавший ветер колыхнул на бледном лбу трупа нежный завиток чернявых волос, – такого парня загубили.
Григорий медленно опустился на колени, положил тело на землю. Подошла запыхавшаяся Полина, но уже без медицинского халата и без привычной пилотки. В гимнастерке, в обтягивающей ее ладную фигуру черной юбке, с прической уложенных валиком назад волос, зафиксированных шпильками, девушка выглядела еще привлекательнее. Несмотря на трагичность момента, Григорий с удивлением отметил для себя это обстоятельство.
– Держи, Гриша, – негромко, словно боясь потревожить крепкий сон лежащего на земле человека, тяжело дыша, сказала Полина и протянула ему саперную лопатку, держа в другой руке еще одну. – Помогу копать могилу, – пояснила она на его вопросительный взгляд. Это было сказано таким тоном, что Григорию сразу стало понятно, что спорить не имеет смысла.
Стоя на коленях, он размахнулся двумя руками, с силой вонзил острый штык в землю. Влажная земля возле дуба оказалась неожиданно податливой, и работа продвигалась довольно быстро. С привычной ловкостью орудуя шанцевым инструментом, Григорий краем глаза наблюдал за присевшей на корточки рядом девушкой, про себя отмечая ее умение управляться с саперной лопаткой.
Через полчаса продолговатая яма, достаточно глубокая для того, чтобы послужить последним и вечным пристанищем для парня, была выкопана. Григорий взял Славика за костлявые плечи, чувствуя их леденящий холод, Полина за негнущиеся, будто деревянные ноги, и они осторожно опустили тело парня в могилу.
– Прикрыть надо бы, – глухо сказал Григорий и, недолго думая, сбегал к тому месту, где лежали мертвые красноармейцы, оторвал кусок клеенки, вернулся и накрыл им совсем окоченевший труп своего юного земляка. – А то как-то… не по-христиански, – пробормотал он.
А еще полчаса спустя для Славика все было кончено: теперь о нем напоминал только аккуратный земляной холмик, расположенный в лесу под столетним дубом за тысячу верст от малой родины.
Возле него стояли Григорий и Полина, в траурном молчании опустив обнаженные головы. Григорий держал шлемофон в руках, не замечая, что нервно теребит разъем переговорного устройства. Неизвестно, что думала в этот момент девушка, а Григорий вдруг поднял голову и с сожалением произнес: