– Ему бы хоть крошечную пирамидку со звездой. Только где ее взять сейчас? Даже отметить его могилку нечем.
Полина быстро взглянула на него, о чем-то ненадолго задумалась, прищурив глаза, потом неуверенно произнесла:
– Здесь неподалеку камень лежит. Но он очень большой, вряд ли у нас хватит сил его прикатить.
– Что за камень? – оживился Григорий. – Веди к нему.
Девушка взяла фонарь, держа его перед собой на вытянутой руке, осторожно двинулась по протоптанной среди деревьев тропинке. Желтое, размытое пятно света, колеблясь, освещало небольшое пространство вокруг, а за его границей ночь как будто сгустилась еще больше. Слышно было, как стонали на поляне раненые бойцы, кто-то крепко ругался матом, а где-то далеко в чаще печально кричал филин, накликивая новую беду.
Григорий шел за Полиной настолько близко, что чувствовал ее волнительный запах волос и еще что-то едва уловимое, чего он не мог никак понять, лишь догадался, что это «нечто» связано с ее женской сущностью. От забытых женских запахов, от того, что долго не приходилось быть наедине с девушками, у Григория с непривычки приятно кружилась голова, будто он только что откатался на карусели.
– Далеко еще? – спросил он неожиданно охрипшим голосом и незаметно вытер тылом ладони выступивший от волнения пот на лбу.
– Уже пришли, – не оборачиваясь, вполголоса ответила Полина и действительно остановилась, осветив фонарем огромный, обросший прозеленью мха валун под кустами орешника. – Видишь, какой он большой?
Григорий озадаченно поскреб потный затылок, оглядывая валун со всех сторон. В другое время он ни за что бы не стал браться за столь безнадежное дело, но сейчас на кону стоял его мужской авторитет, как человека сильного, надежного, и уж тем более надо было сохранить память о Славике, и он решился.
Парень деловито надел шлемофон, уверенно обхватил своими ручищами осклизлые бока камня, раскачал, затем натужился, покраснев, как вареный рак, и приподнял. Прижимая неудобный валун к животу, он понес его, медленно, в раскорячку переставляя свои крепкие ноги, которые почему-то вдруг стали будто ватные.
– Осторожно, Гриша. – Полина, переживая за парня, глядела на него широко распахнутыми глазами, одновременно с состраданием, сочувствием и восхищением. Она двигалась вполоборота, освещая ему тропинку. – Ты бы передохнул, Гриша, тяжело ведь.
Слышать в ее мягком грудном голосе заботливые нотки было приятно, и Григорий изо всех сил старался не осрамиться: не выронить злосчастный валун из ослабевающих с каждым шагом рук, постараться без всякого отдыха доставить до места. Как Григорию ни было тяжело, он все-таки сумел справиться с трудной задачей, донес валун до могилы, где аккуратно и уложил его в голове у Славика.
– Теперь его могилку можно найти и через сотню лет, – сказал он устало, чувствуя, как дрожат от перенапряжения ноги и руки. – Даже если вода и размоет земляной холмик, валун точно никуда не денется.
– Повезло ему с другом, – помолчав, тихо произнесла Полина, и столько в ее голосе было благодарности по отношению к Григорию, что он от неловкости за себя несколько раз бессмысленно переступил ногами, не зная, как к этому отнестись. – Не каждый найдет время, чтобы так позаботиться о покойнике. Сейчас столько смертей каждый день, что до покойников никому нет и дела.
Гришка постоял еще немного, потом торопливо поднял с земли саперную лопатку, присев на корточки, старательно выцарапал острием на плоском осклизлом от синих лишаев боку валуна пятиконечную звезду, фамилию, имя, год и день смерти своего земляка.
– Теперь точно порядок в танковых войсках, – сказал он с чувством исполненного долга и тронул девушку за руку. – Пойдем, Полина.
– Что это? – испуганно воскликнула девушка, быстро поднесла его ладонь к свету. – Кровь?
– Ерунда, – поморщился Григорий, стараясь аккуратно вызволить свою грязную руку, провонявшую техническим маслом и мазутом, смешанным с приторными лесными запахами мха и лишаев, из ее цепких пальцев. – Порезался, когда на камне писал.
– Вот что вы за мужчины такие? – с упреком сказала Полина, с жалостью разглядывая в колеблющемся язычке пламени его натруженную, задубевшую от постоянного соприкосновения с металлическими рычагами широкую ладонь, поперек которой шла глубокая рана длиной сантиметра три. – Если ее вовремя не обработать, она станет нарывать, и какой тогда, спрашивается, из тебя боец будет? А ты танкист, механик-водитель, как ты говорил. Тем более тебе столь безответственно поступать нельзя. И не надо мне тут морочить голову, что это ерунда! Шагом марш за мной в палатку! И попробуй ослушаться, сразу в штрафную роту загремишь, – припугнула она, глядя на него смеющимися глазами, в которых Гришка, к своему удовольствию, разглядел еще что-то такое, от чего у него сердце забилось чаще и с такой силой, что того и гляди выпрыгнет из груди.
– Сдаюсь на милость победителя, – шутливо поднял руки Григорий, вдруг вспомнив, что в связи с непредвиденными обстоятельствами совсем забыл про Леньку Бражникова. – Мне бы еще что-нибудь для нашего стрелка-радиста, подлечить его кровавые мозоли.
– Ну то-то, – ответила, ласково улыбаясь, Полина и легким прикосновением руки поправила волосы на затылке.
В лесу было сумрачно и необычно тихо для войны. В сырых низинах, захламленных старым буреломом, стоял удушливый запах прели, временами переходящий в смолянистый запах хвои в тех местах, где Григорию приходилось идти среди сосен, упиравшихся вершинами в низкое небо с плывущими в нем темными лохматыми облаками, красиво подсвеченными по краям светло-голубым, как будто неживым холодным светом. Круглая далекая луна с каждой минутой тускнела, – намечался рассвет.
Григорий шел неторопливым, но размеренным шагом, в который раз мысленно переживая события сегодняшней ночи. Перепрыгнув в небольшой лощинке узкий стремительный ручей, весело бегущий среди нависших над ним подмытых берегов, опутанных прошлогодними отжившими свое травами, Григорий вдруг заметил на пригорке одинокую березу. Она росла посреди опушки, окруженная лугом, раскинувшимся от нее по сторонам шагов на тридцать, где уже прорастала новая трава с вкраплениями диких распускавшихся ромашек и колокольчиков.
Неведомая сила заставила Григория подойти к березе. Он нежно погладил шершавую кору, чувствуя, как на душе вдруг стало необыкновенно хорошо и умиротворенно, словно за полтора года войны он неожиданно встретился со своей матерью. Эта нечаянная встреча со старой милой сердцу березой, которая в другой раз прошла бы незамеченной, выжала у него невольную скупую слезу.
«Вот разве заплакал бы я в мирное время от того, что погладил какую-то березу, можно сказать, бессловесное дерево, какие произрастают в нашем селе повсюду, как обыкновенный сорняк, – подумал, несказанно удивляясь себе, Гришка, прислонился к березе спиной, охватив руками позади себя ствол. – Хотя чего там хитрить, – признался тотчас он себе. – Всему виной эта прекрасная девушка. Еще сегодня я ее не знал, а теперь мне и жизнь без нее как будто не мила. Неужели так бывает?»
При воспоминании о Полине Григорий не смог сдержать счастливой улыбки, которая помимо воли возникла на его обветренном, с воспаленными от недосыпа глазами лице. Если бы кто в эту минуту увидел Григория со стороны, он обязательно решил, что парень тронулся умом: настолько глупо выглядела его сияющая непонятно от чего физиономия, перепачканная грязью настолько, что виднелись лишь белки усталых глаз да влажно блестевшие белые молодые зубы.
В душе у Гришки сегодня все перемешалось: тут были и смерть и похороны земляка, который за короткую встречу перед первым и последним для него боем стал практически нареченным братом, и знакомство с фельдшерицей, о существовании которой до этого дня он даже не подозревал. И теперь для парня все сложилось так, что сразу и не поймешь, на чьей стороне перевес: то ему казалось, что безмерная скорбь по Славику полностью им овладевала, то его сердце вдруг без остатка заполняла любовь к Полине, отчего на душе становилось необыкновенно легко и радостно.
«Как такое вообще возможно? – ломал он голову и не мог никак разобраться в своих чувствах. – Вот незадача!»
Григорий еще не знал, что молодости свойственно мироощущение жизни, а вовсе не смерти: смерть – удел старых и немощных людей. Молодости не было никакого дела до его переживаний, и в конце концов Гришка принял единственно верное решение: смерть есть смерть, и тут ничего не поделаешь, а любовь есть продолжение жизни, и она никаким законам не подчиняется. И стыдиться здесь нечего. Жизнь продолжается, несмотря на то, что идет страшная разрушительная война. Война есть война, и ему еще много придется терять друзей, как бы это ни было больно.
Остальной путь до расположения полка Григорий проделал настолько незаметно быстро, что сам был поражен своим способностям: за все это время он даже ни разу не перешел на бег, в отличие от тех нескольких часов, которые он потратил, чтобы добраться до санчасти.
«Матушка верно говорила: «Не знаешь, где найдешь, а где потеряешь», – разгорячась, подумал Григорий, и тут вдруг его окликнули:
– Гришка, ты, что ли, черт полуночный?
– Я, – обрадованно отозвался Григорий: за ночь на него свалилось столько всего, что захотелось с кем-нибудь отвести душу, и Ванька Затулин, которому, по всему видно, тоже не спалось, сейчас подвернулся как нельзя кстати.
– Откуда чешешь? – спросил, подходя, Ванька, механик-водитель из их взвода, и в сумеречном свете протянул руку, держа в другой руке блокнот с «химическим» карандашом.
– Из госпиталя, – ответил Григорий и протяжно вздохнул. – Земляка своего хоронил, Славку, убили его вчера. Совсем еще пацан, один он был у родителей, вот теперь матка будет по нему с ума сходить.
– А что ты хотел, Гриша, – совсем не удивившись словам парня, сказал Ванька, – сейчас каждый день кого-нибудь убивают. Война, тут без жертв никак не обойтись.