– Михайлов, – прохрипел позади донельзя востроглазый командир, – подмигивать будешь своей бабе, когда заведешь ее. Тоже мне умник выискался.
– Так точно, товарищ лейтенант! – дурашливо воскликнул Григорий, запрокинув голову, стараясь заглянуть в боевое отделение башни. – Буду подмигивать своей бабе, когда заведу ее!
Ленька прыснул в кулак, затем мигом сделал серьезное лицо и приник к пулемету, всем своим видом показывая, что он находится на боевом посту и никакого отношения к происходящему не имеет.
– Раздолбаи! – прохрипел Дробышев, сокрушенно покачал головой и вновь принялся сосредоточенно наблюдать в командирскую панораму, равномерно вращая верньер, оглядывая прилегающую местность. И лишь один заряжающий Ведясов видел, что у командира на вечно хмуром лице застыло одобрительное выражение.
«Хороший все-таки у нас лейтенант, с понятием, – с удовольствием подумал Илькут, сбоку поглядывая на темное, чуть подсиненное от долгого соприкосновения с въевшемся углем лицо бывшего шахтера, а ныне командира танка. – Мы как одна семья, все поровну, и беды, и радости. А если Петя и закричит на нас сгоряча, то это, без всяких сомнений, верное дело, обижаться тут нечего, все правильно, он командир, и ему виднее. Иначе с нашим братом нельзя, совсем обнаглеем».
Прошло не больше трех минут с момента первого разорвавшегося на высоте снаряда и с того момента, когда Гришка из-за своего безрассудного поступка едва не погиб, а вокруг уже рвались снаряды настолько часто, что звуки от их разрывов слились в один непрекращающийся гул. Снаряды рвались то справа, то слева, выворачивая, взметая в теплый прогретый солнцем и горячий от сгоревшего пороха воздух тонны земли, оставляя на месте падения смертоносных зарядов глубокие воронки.
Скоро небо заволокло едкой пылью, поднятой огромной разрушительной силы взрывами. Дневное светило, еще недавно такое ясное, располагающее к безделью, заслонили серые и черные облака из дыма и копоти, превратив его в мутный безжизненный диск, который, казалось, стремительно скользил сквозь непроглядный смог, как бы стараясь убежать от непредсказуемых действий обезумевших людей. Но усилия улыбчивого с утра солнца, лик которого за несколько минут основательно помрачнел, были тщетны, ибо в огромном, бескрайнем небе не нашлось ему места тихого и спокойного, потому что фронт растянулся на тысячи километров и везде творилось нечто невообразимо ужасное.
Далеко на горизонте Григорий увидел густую пыль, поднятую гусеницами тяжелых танков противника. Бронированных чудовищ, которых фашисты окрестили грозным звериным именем «Тигр», он мог легко определить даже на таком расстоянии по их своеобразному силуэту. Танки шли походной колонной, он насчитал шестнадцать машин. Через минуту «хищники» спустились в лог, а когда опять появились в поле зрения, они уже были развернуты в боевой порядок. За танками бежали автоматчики в серых шинелях.
Вооружение «Тигров» позволяло вести им бой на дистанции более двух тысяч метров, и в основном они предназначались для истребления танков противника. Поэтому как только они вышли на исходные позиции, так сразу же открыли беглый огонь из всех пушек, не видя замаскированные танки, а просто для того, чтобы нагнать на советские экипажи, затаившиеся до поры до времени в укрытии, побольше страху.
– А вот шиш вам удастся сломить наш моральный дух, – пробормотал, обращаясь к немецким танкистам, Гришка, устремив немигающий взгляд прямо перед собой, мысленным взором представляя их наглые ухмыляющиеся лица в пилотках набекрень. «Веселитесь, веселитесь, – зло рассуждал он далее про себя, – а только скоро вам плакать придется. Вот тогда посмотрим на ваши фашистские рожи». – И с пренебрежительной ухмылкой, свойственной ему во время надвигавшейся опасности, насмешливо сказал в переговорное устройство: – Командир, по наши души прибыло зверье.
– Ничего, Гриша, – ответил с невозмутимым спокойствием лейтенант Дробышев, – справимся. Подумаешь, зверь какой – тигр. Подпустим поближе и быстренько им сафари устроим.
– Парни, я и сам такого же мнения, – влез в разговор Илькут, которому почему-то особенно нравилось смотреть, как стреляла пушка, и после выстрела вдыхать запах пороховых газов, хотя вроде бы и охотником он никогда не был, а трудился в колхозе простым полеводом: видно, война очень сильно меняет характеры людей. – Работенка нам предстоит знатная. Нутром вот чувствую, что парочку этих самых усатых-полосатых мы сегодня прямиком отправим в ад.
Григорий еще с учебки усвоил, что зарытый в землю танк при удачном расположении и мастерстве наводчика в одиночку может потягаться с тремя-пятью танками противника, которые находятся на открытой местности, и охотно поддержал своего заряжающего.
– Верное слово гуторишь, товарищ сержант, – вполне серьезно, хоть и с долей шутки сказал он. – Каждое лыко в строку!
– Не сглазьте, дьяволы, – буркнул в ларингофон Ленька, продолжая наблюдать в оптический прицел пулемета за приближающимися танками, которые шли еще не так ходко, чтобы не отстала пехота. – Цыплят по осени считают.
Григорий мигом повернул в его сторону лицо, изумленно приподняв правую бровь, как будто впервые видел стрелка-радиста.
– Леня, – обратился он к товарищу с такой нарочитой ласковостью, что Бражников, довольно хорошо изучивший за время совместных боевых походов характер Гришки, сразу заподозрил в его словах скрытое ехидство, которое он через секунду-две обрушит на его голову. И конечно, в своих предположениях он не ошибся, потому что дальше Григорий выдал такое, что, несмотря на взрывы снаружи и грозившую им каждую минуту опасность, Ленька рассмеялся до слез. Это надо же было сказать далее такую глупость: —…о каких цыплятах ты можешь вести речь, что ты можешь понимать в птицеводстве, если всю жизнь прожил в городе? Ты можешь знать только, сколько стоит мороженое где-нибудь у вас в Москве в районе трех вокзалов.
– Дурень, – отсмеявшись, вытерев глаза большим и указательным пальцами, ответил Ленька и ткнул мокрым от слез указательным пальцем приятеля в лоб, – я хоть и городской житель, а каникулы всегда проводил у бабушки в деревне. – И уже сам с ехидством осведомился: – Что, братка, выкусил? А вот мороженое я, между прочим, совсем не помню, сколько стоило, потому что практически его не покупал, не привык я к сладостям.
Они переглянулись и так громко захохотали, что их услышали даже в боевом отделении, хоть в этот момент вблизи танка так шандарахнуло, что от взрывной волны машину качнуло, и слышно стало, как сверху на броню тяжело посыпалась земля вперемешку с кусками железа.
– Отставить веселье! – грозно рявкнул в ларингофон Дробышев. – Танки на подходе, смотреть в оба!
Григорий увидел в приоткрытый люк, как «Тигры», преодолев половину пути, стали набирать скорость, продолжая все так же палить из пушек. Снаряды ложились уже намного точнее, время от времени накрывая линию обороны, где затаились пехотинцы капитана Жилкина.
В один из таких взрывов он отчетливо услышал слева, в каких-то нескольких метрах от танка, пронзительный душераздирающий крик, судя по голосу, молодого бойца. Он держался на одной высокой ноте где-то с минуту, а потом так же резко, как и начался, стих, отчего Григорий сделал вывод, что крик был предсмертный, потому и полный ужаса от сознания человеком своей обреченности.
По спине у Гришки пробежал холодок, а у впечатлительного Леньки он заметил на коже его по-девичьи длинных кистей рук густую сыпь мелких пупырышек.
– Сволочи, – зло пробормотал Ленька побледневшими губами и так сильно сжал ручку пулемета, что его тонкие музыкальные пальцы, заметно посинев, стали похожи на руки утопленника.
«Живой покойник», – почему-то некстати подумал Гришка, отчего на душе у него стало еще тягостнее, прямо невыносимо. – Скорее в бой, что ли, – пробормотал он, пристально глядя на приближавшиеся танки, следом за которыми бежали густые цепи автоматчиков.
Заметив, что один из танков с ходу вломился в кусты низкорослой сирени и, не сбавляя скорости, упорно продвигается напрямую через кустарник, подминая, перемешивая гусеницами поросль, Гришка напрягся; от нервного перенапряжения у него даже задрожали кончики пальцев, как у ветхого старика. Через мгновение то самое и случилось, чего Гришка, как опытный механик-водитель, желал всем своим существом, зная по опыту, но больше из детства, что обычно в таких местах практически всегда находится овраг, скрытый кустами. Пускай он бывает и не таким глубоким, чтобы в нем застрять мощному танку, но достаточный для того, чтобы танк не смог с ходу проскочить овраг, и на какое-то время ему обязательно придется задержаться, выбираясь из него.
– Товарищ лейтенант! – закричал в переговорное устройство Григорий, от возбуждения подпрыгивая на водительском сиденье. – Минус двадцать три, в овраге танк, семьсот!
– Ведясов, бронебойный! – тотчас заорал Дробышев, наводя телескопический прицел пушки на указанную цель.
Вскоре из оврага вначале показался длинный ствол 88-миллиметровой пушки с набалдашником дульного тормоза, следом стала выползать сама машина, высоко задирая переднюю часть. В этот момент и прозвучал выстрел, от мощной силы которого «тридцатьчетверка» плавно покачнулась и вновь замерла в укрытии. Снаряд, посланный лейтенантом Дробышевым, разорвался перед немецким танком, не причинив толстой броне никакого вреда.
– Верно, недолет, – тотчас доложил командиру Григорий, сильно переживая за первый неудачный выстрел, опасаясь, что «Тигр» успеет выбраться на оперативный простор, и тогда не так-то просто будет его подбить на ходу.
Но опытный Ведясов уже дослал снаряд в казенник, а Дробышев, прицелившись с поправками на цель, уверенно оттянул рычаг ручного спуска за грушу, произведя своевременный выстрел. «Тридцатьчетверка» вновь дернулась, и снаряд, выпущенный родной 76-миллиметровой пушкой, угодил точно в темное, грязное от масла брюхо немецкого танка, нависшего над краем оврага.
Григорий видел, как взрыв на долю секунды полыхнул оранжевым огнем, взметнув под днищем жирный чернозем, танк на мгновение замер, а затем медленно скатился назад, на дно злосчастного оврага, оставляя перед собой чуть поблескивающую широкую ленту размотавшихся гусениц, слетевших с опорных катков.