Через мгновение из щелей подбитого «Тигра» показался серый дым, а еще минуту спустя повалил дегтярно-черный дымище, круто поднимаясь к небу, вытягиваясь с каждым метром в жуткую завихренную трубу, словно это был самый настоящий смерч. В воздухе, будто рои черных мух, летали сажа и копоть.
– Командир! – радостно крикнул Григорий, крепко сжав чуть подрагивающие пальцы в кулаки и перед собой яростно потрясая ими, – верно, цель уничтожена!
Ответом ему было общее ликование экипажа, которое было слышно и без переговорного устройства.
Из подбитого, застывшего танка наружу стали выбираться танкисты. Их крошечные издали фигурки без суеты прыгали с брони в траву, опасаясь взрыва боекомплекта, а затем, пригибаясь под роем пуль, побежали в сторону спасительной сирени, надеясь найти там защиту.
Только напрасно фашисты надеялись спрятаться от своей смерти в кустах. Неминуемая расплата за все содеянное на советской земле настигла их незамедлительно: справа, где в укрытии находилась «тридцатьчетверка» Ваньки Затулина, сухо громыхнул выстрел, и невидимый осколочный снаряд, мстительно прожужжав в горячем воздухе, разорвался неподалеку от пятерки танкистов, которые почти уже добежали до зеленеющей молодой листвой сирени. Чуть приглушенный расстоянием взрыв в один миг прекратил бесполезное существование этих недочеловеков на земле, разбросав окровавленные, расчлененные мощным зарядом останки на местности.
– Собакам собачья смерть! – удовлетворенно прокомментировал незавидную участь вражеских танкистов Ленька, хоть никогда кровожадностью не отличался. – Будут знать, как с нами связываться.
– Это когда же они узнают, что с нами лучше не связываться, – не преминул поддеть товарища Гришка, находясь в хорошем расположении духа оттого, что их экипаж в самом начале боя уничтожил фашистский танк, и теперь у гитлеровцев на одно бронированное чудовище стало меньше, что тоже немаловажно. Если так пойдет и дальше, то скоро от шестнадцати немецких танков ни черта не останется. – Это когда же эти покойники узнают, что с нами лучше не связываться, – вновь повторил он, – если они уже давно в аду на том свете?
– Вот там и узнают, – незамедлительно ответил Ленька, – когда их черти на сковородках начнут жарить. – Он мельком взглянул на товарища, заговорщицки подмигнул: – А это, думаю, пострашнее будет, чем если бы их сразу разорвало на части. Там будут жариться в подсолнечном масле веки вечные. Представляешь, какое мучение им предстоит претерпеть? А нечего на нас нападать! – твердо закончил он и приник к прицелу пулемета. Увидев, что вражеские автоматчики находятся в досягаемости смертоносного оружия, радист-стрелок с удовольствием нажал гашетку и мелкой дрожь затрясся вместе с пулеметом, выпустив длинную очередь по цепи вражеский солдат. – Держитесь, гады!
Гришка сокрушенно качнул головой и тоже приник к узкой полоске приоткрытого на ширину ладони люка. На поле боя творилось страшное, но справедливое возмездие: помимо подбитого ими танка, уже горели еще три. И тут прямо на его глазах вспыхнул еще один – пятый, который, по всему видно, подбили бронебойщики капитана Жилкина. Гришка даже не догадывался, что непосредственное участие в этом приятном для него моменте принял его старый знакомый танкист с обезображенным лицом, который воевал вторым номером у бронебойщика сержанта Потехина.
– А ну поддай им жару, царица полей! – злорадно закричал Гришка, и от вида горевших танков и быстро редеющих цепей противника принялся с удовольствием потирать ладони, не забывая подбадривать своих пехотинцев, будто они могли его услышать. – Вали фрицев до кучи, парни! Грехов больше спишется!
С начала боя прошло не более часа, но уставшим от сражения экипажам, и еще больше пехотинцам, расположившимся в осыпанных от разрывов окопах, казалось, что время тянется очень долго. На поле боя горели уже семь немецких хваленых машин, а с советской стороны пострадал лишь один танк старшего лейтенанта Пятакова: от взрыва заклинило поворотное устройство башни. Да и то не настолько сильно, чтобы выбыть из строя. После починки под огнем противника «тридцатьчетверка» вновь вступила в бой, разя огнем из пушки и пулемета технику и живую силу противника. Подходы к высоте были усеяны трупами в серых шинелях, но не так густо, как хотелось бы Гришке.
– Ты, Леня, прицельнее бей, – попросил он в пылу сражения стрелка-радиста, – чтобы фрицы как снопы валились. Хотя откуда тебе, городскому жителю, про снопы знать.
– А ты забыл, братка, что я у бабули часто гостил? – весело ответил Бражников, длинными очередями поливая свой сектор обстрела. – Поэтому в этом деле я кое-что смыслю.
Глядя, как падают под его прицельным огнем немецкие автоматчики, Григорий был вынужден признать, что стрелок со своей задачей справляется очень даже неплохо, а в некоторых случаях просто отлично.
– Беру свои слова обратно! – озорно прокричал Гришка, мельком взглянув в его сторону, ощерив крепкие зубы в такой улыбчивой гримасе, что и без слов было понятно: ничего доброго от него врагу ждать не приходится. И сейчас же хриплым от волнения голосом крикнул в ларингофон, вперив свой суровый взгляд в левый телескопический наблюдательный прибор: – Командир, минус сорок, горелый «Тигр», левее тридцать пять метров, танк, сто пятьдесят!
Фашистский танк шел на довольно большой скорости, покачиваясь на холмистой местности, и вдруг резко свернул в сторону, чтобы объехать немецкий же полыхавший факелом танк – в этот момент его и приметил остроглазый Гришка. Левый борт вражеской машины, с вертикально сваренными броневыми листами, имел не очень прочную броню по сравнению с передней частью. Лишь на миг он подставил свой приземистый бок, как тотчас грохнул выстрел и бронебойный снаряд, с жутким свистом рассекая плотный, пропахший порохом и горелым металлом воздух, точно ударил в слабозащищенное место. Танк вздрогнул и замер, потом стал грозно разворачивать башню на звук выстрела. Кое-где из щелей у него уже сочился пока еще еле заметный дымок.
Судя по тому, что танкисты не спешили покидать подбитую машину, они, очевидно, надеялись поквитаться с советским танком, который оказался более ловким в этом сиюминутном сражении. Только лейтенант Дробышев не оставил им ни единого шанса на сохранение своих жизней: тотчас же прозвучал второй выстрел, и башня, нацеленная на холмик из кустов, где затаился танк Гришки, вдруг взлетела в воздух, беспорядочно кувыркаясь, упала далеко от корпуса машины. Еще через пару секунд «Тигр» был объят пламенем.
– Второй! – как ненормальный заорал Илькут, с неприкрытым восхищением глядя на своего командира, который выполнял и обязанности наводчика, и, чуть успокоившись, с бахвальством заявил: – Я говорил, что парочку этих зверюг уничтожим. К бабке не ходи.
Танк, следующий за только что подбитым «Тигром», в который чуть не угодила оторванная башня, внезапно остановился, пополз назад, на ходу стреляя по советской линии обороны. Затем круто развернулся, на большой скорости стал уходить, рассчитывая вскоре оказаться в недосягаемости советских танковых малосильных пушек. За ним развернулись другие «Тигры», которым посчастливилось выжить в жарком сражении, тоже на большой скорости устремились на исходные позиции. Оставшись без мощной огневой поддержки, автоматчики в панике отступили, в беспорядке рассыпавшись по всему полю боя, будто стая трусливых шакалов.
– Здорово мы их потрепали! – воскликнул Ленька, радуясь, что первую атаку отбили и будет хоть какая-то передышка между второй и последующими атаками. А то, что они будут, сомневаться не приходилось: не смирятся немцы с потерей стратегической высоты.
Но вскоре выяснилось, что Ленька радовался преждевременно, потому что в небе возник долгий тягучий звук, очень похожий на комариное зудение, и бойцы увидели у дальней кромки горизонта немецкие самолеты. Они направлялись в их сторону, держась строгими рядами, а потому сосчитать их не составило труда – двадцать пять «Юнкерсов» летели бомбить замаскированные на высоте танки. Какого-либо оружия против самолетов у оборонявшейся стороны не было, кроме нескольких бронебойных ружей, что, конечно, было мало, и все понимали, что дело обстояло совсем плохо.
Слышно было, как заполошным голосом протяжно кричал капитан Жилкин:
– Во-о-озду-у-ух!
С каждой секундой самолеты увеличивались в размерах, и скоро ровный чуть взлаивающий рокот моторов заполнил все вокруг. А через минуту «Ю-87» со зловещим воем, от которого с непривычки у всякого новобранца в жилах стынет кровь, стали поочередно, волнами пикировать на высоту, сыпать сверху авиационные бомбы, расстреливать все живое на земле, устроив кромешный ад. Мощные взрывы происходили так часто, что дрожала земля, как будто от землетрясения, и вывороченная центнерами, а то и тоннами, поднятая на огромную высоту, она не успевала упасть обратно, взлетая уже снова от очередного разрыва бомбы.
Красноармейцы в ответ принялись беспорядочно палить по самолетам не только из бронебойных ружей, но и из ППШ, стремительно опустошая целые диски. Только судорожные выстрелы подвергавшихся смертельной опасности людей уходили в белый свет как в копеечку. Потому что надо быть удачливым, чтобы попасть в фонарь, за которым сидели немецкие летчики. Пренебрежительно улыбаясь от вида суетившихся внизу людишек, фашисты с наслаждением строчили по ним из спаренных пулеметов: пули взбивали фонтанчики земли, прошивая длинные дорожки, как будто опытная швея прокладывала на материале ровные строчки с помощью швейной машинки.
Дробышев видел в панораму, как высокий красноармеец, держа в вытянутых руках тяжелый ППШ и что-то крича с перекосившимся от злобы лицом, стрелял по приближающему самолету, а через минуту он вдруг выронил автомат, покачнулся и завалился на спину, раскинув руки крестом. Второй красноармеец, не успев перезарядить свой автомат, уткнулся лицом в стенку окопа, медленно сполз по ней и мягко лег на дно, плотно прижавшись румяной щекой к влажной глинистой земле.
У Дробышева побледнело лицо, а плотно сжатые губы посинели, став похожими на куриную гузку, очерченные же мелкими морщинами прищуренные с ненавистью глаза полыхнули лихорадочным огнем.