– К встрече с девушкой готовишься? – заинтересовался Затулин, мигом забыв о своем недавнем желании, и понимающе подмигнул. – Смотри, не подведи там бронетанковые войска, вся надежда на тебя. – Он с поспешной суетливостью вынул из кармана комбинезона крошечную записную книжицу, принялся лихорадочно листать, негромко бормоча: – Я тебе сейчас листок вырву со стишком о любви, прочтешь его Полине, и, считай, ты в дамках, ни одна девушка не устоит против него. Держи! – он сунул в руку Григорию засаленный листок со своими стихами. – Можешь не благодарить.
Григорий со вздохом его принял, зная, что приятель все равно настоит на своем, тщательно сложил в четвертушку и спрятал в карман галифе.
– Не забудь прочитать своей девушке, – твердо наказал Ванька, прежде чем уйти, и даже погрозил ему пальцем. – Я потом у нее спрошу. – И видя, что Григорий начинает сердиться по-настоящему, быстро выставил перед собой ладони, словно для защиты. – Шучу-шучу.
Затулин сунул руки в карманы и независимой походкой пошел к своему танку, насвистывая какой-то веселый мотивчик, а Григорий занялся бритьем, тем более уже посветлело настолько, что можно было разглядеть себя в зеркале. Он с трудом пристроил острый многоугольный осколок на сломанный сучок, быстро оглянулся, удостоверяясь, что за ним никто не подглядывает, и вместо того, чтобы намылить лицо, поплевал в ладонь и круговыми торопливыми движениями смочил шершавую задубевшую кожу на щеках. Поправив короткими движениями опасное лезвие на кожаном ремне, он с превеликой осторожностью, опасаясь порезаться, стал бриться, вглядываясь в мутное зеркало.
Кое-как промучившись с полчаса, Григорий с удовольствием оглядел свое как будто посвежевшее лицо, на котором для солидности после долгих раздумий оставил русые усики. Делал он это впервые, но результатом вполне был доволен.
– Порядок в танковых войсках, – вполголоса произнес он, пальцем потрогав аккуратную мягкую поросль над верхней полопавшейся от сухости губой, как будто не совсем уверенный, что это у него отросли усики.
Ободренный первым успехом, Григорий по пояс вымылся под рукомойником-снарядом прохладной с утра водой, тщательно вытерся несвежим линялым полотенцем до багрового цвета кожи, чувствуя во всем теле необыкновенную легкость. Еще раз взглянув в зеркало, он перебросил через плечо влажное полотенце, пошел возвращать бритвенные принадлежности приятелю.
Тот, ссутулившись, сидел на броне, что-то быстро-быстро писал в свой затрепанный блокнотик, неудобно разместив его на коленке, то и дело смачивая теплой слюной химический карандаш. Почувствовав приход Григория, Ванька предупредительно поднял указательный палец, чтобы он не вздумал сейчас его побеспокоить. Еще с минуту он продолжал шлепать розовыми губами, дописывая стихи, потом повернул в сторону Григория сияющее от радости лицо.
– Гриша, друг мой сердечный, – начал было с воодушевлением говорить Ванька, должно быть, желая сообщить что-то очень важное для себя, но внезапно запнулся на полуслове, разглядев у того аккуратные усики, которые делали его скуластое лицо более мужественным. – О-о! – протянул Затулин, несказанно удивленный этим обстоятельством, и чуть погодя с завистью признался: – Тоже себе усы отпущу. Думаешь, ты что ль один такой умный? Ладно уж, раз такое дело, дам тебе еще кое-что для твоей внешности полезное. Я ж понимаю, что у тебя свидание с любимой девушкой намечается, – сказал он, поглядывая на Гришку со значением, взял у него бритвенные принадлежности и скрылся в танке. Когда вновь появился, протянул приятелю флакон «Шипра» с плескавшимися на донышке остатками одеколона и стеклянную полулитровую банку с черным, как сажа, дегтем.
– Физиономию-то свою счастливую спрысни после бритья, – посоветовал он. – Да и кирзачи следовало бы привести в божеский вид, а то они у тебя выглядят как у самого распоследнего побирушки. Сверху еще солидолом смажешь, и кавалер из тебя выйдет что надо. Можешь свататься без стеснения. Да, Гриша, награды не забудь почистить, чтобы блестели как у кота яйца на морозе. Успехов тебе на любовном фронте!
Ободренный дружеской поддержкой Ваньки Затулина, Григорий не только сделал все, как он советовал, но и на всякий случай сменил нательное, провонявшее потом белье на свежую одежду. Задержавшись с приданием своей внешности надлежащего вида, он последним покинул танк, когда Ленька и Дробышев давно уже были на большой поляне, где должен был состояться концерт приезжей фронтовой бригады.
Заряжающий Ведясов, который оставался при танке, долго по просьбе Гришки оглядывал критическим взглядом его рослую фигуру, но так и не нашел, к чему бы придраться, со вздохом неприкрытого восхищения признался:
– Ну ты, Гришка, прямо франт!
Григорий последний раз оправил гимнастерку, вытер рукавом и без того сияющие на солнце награды, чуть на бочок сдвинул пилотку (из-под нее тотчас упрямо вылез непослушный вихор соломенного цвета волнистых волос), коротко выдохнул, чтобы успокоить колотившееся от волнения сердце, и уверенной, твердой поступью зашагал в сторону слышавшейся музыки, всем своим видом показывая, что идет не рядовой боец, а геройский человек.
Глава 8
Григорий пришел на поляну, когда там уже были заняты все места пришедшими на концерт людьми. Они располагались повсюду: лежали, сидели на траве, висли виноградными гроздьями на березах, плотно липли друг к другу, оккупировав броню, особо отчаянные головы, те вообще оседлали верхом танковые пушки, будто скакали на лихих конях. От вида многочисленных зеленых гимнастерок, черных комбинезонов, пилоток с красными звездами, фуражек, шлемофонов, торчащих между рядами винтовок и автоматов, рябило в глазах.
Гришка удивленно поворочал головой по сторонам: чтобы хоть как-то приткнуться, его не устраивало по вполне понятной причине, ему требовалось найти такое место, откуда можно было разглядеть Полину. Крепко выругавшись про себя, он стал пробираться к ближнему танку лейтенанта Димы Курдюмова; с превеликим трудом, – где руками, где широкими плечами, – раздвигая теснившиеся потные спины однополчан. Его немилосердно толкали, шпыняли, а в одном месте бойцы стояли настолько плотной стеной, что, когда он влез между ними, какой-то особенно нервный юнец даже осмелился поддать его коленом под зад.
– Стой, Гришка, где стоишь, – злобно шипели на него собравшиеся зрители, раздраженные его несвоевременным хождением.
– Куда прешь, бугай ненормальный?!
– Не дави в бога душу! А то не так тебя сейчас толкну!
– Вот что ты за человек, Гришка? Не даешь людям полюбоваться концертом!
– В кои-то годы приехала Шульженко, и тут тебе хрен дадут поглазеть на нее!
– Дико извиняюсь, прошу прощения, – виновато бормотал Григорий, продолжая с настырным упорством продвигаться к своей цели, время от времени переходя на шутливый тон. – Не сочтите за наглость мою искреннюю просьбу, позволить мне пройти.
Выслушивать обидные слова в свой адрес всегда неприятно. В другое время Гришка ни за что бы не дал себя срамить и обязательно ответил обидчику достойным образом, что тому мало бы не показалось, но сегодня он терпел, изо всех сил стараясь выглядеть доброжелательным. Пробирался он к танку не более пяти минут, а было похоже на то, как будто миновал целый час; неудивительно, что Гришка свой лоск по дороге растерял: пилотка сбилась на затылок, отчаянный вихор поник, пот мелкими ручейками лился по его багровому лицу, влажные пятна выступили на спине и под мышками.
– Гришка, откуда ты такой кислый? – спросил Курдюмов, когда он все же до него добрался, и подал ему с танка свою жилистую руку, потеснив коленом незнакомого пехотинца. – Смотреть на тебя горестно.
– Судьба, Дима, судьба, – буркнул неопределенно Гришка, забираясь на броню. – Ежели ты не топаешь следом за ней, то она сама тащит тебя за собой.
– Чего это ты вдруг в философию ударился? – Черные вразлет густые брови Курдюмова удивленно взметнулись, распахнув насмешливые глаза. – Влюбился, что ль?
Григорий с подозрением к нему пригляделся, стараясь угадать. – Ванька проболтался или лейтенант брякнул это просто так.
– Об этом история умалчивает, – на всякий случай отшутился Григорий, примащиваясь рядом с потеснившимся Димой на башне.
Вид с танка открылся потрясающий; Гришка принялся напряженно выискивать глазами Полину, а заодно с любопытством разглядывать другие вещи, которые от должного внимания механика-водителя, привыкшего замечать любые мелочи, не спрятать.
В первом ряду сидело на двух длинных скамейках, сбитых на скорую руку саперами из двух пней и нескольких березовых жердей, командование полка, возле него вповалку лежали бойцы из роты управления и подразделения тылового обеспечения. Чуть далее размещалась импровизированная сцена: две полуторки с открытыми бортами стояли друг к другу задом, на внутренних досках опущенных бортов был натянут транспарант кумачового цвета, с написанными на нем белой краской крупными буквами: «СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ!». Неподалеку, под сенью раскидистой ивы, стоял видавший виды автобус «ГАЗ-03-30» на шасси полуторки. Левая сторона, которую Гришка разглядел со своего места довольно отчетливо, судя по тому, что старые отверстия были залатаны жестью с заклепками, некогда была сильно изрешечена пулями и осколками.
«Да уж, – невольно подумал с горечью Григорий, – военным артистам тоже достается. Сколько теперь их погибло, когда ехали на фронт доставлять людям радость. Вот уж действительно кто награды достоин».
Внезапно находившиеся на поляне люди оживились; волна радостного настроения морской волной прошлась по рядам, вспыхнули белозубые улыбки, раздались громкие одобрительные крики, все принялись неистово аплодировать.
Григорий, продолжавший рассматривать покореженный автобус, к своему сожалению, проглядел момент, когда на сцену поднялась Шульженко со своими артистами из ансамбля. Увидел ее уже стоящей в кузове полуторки и низко кланяющейся зрителям. Ее приятное улыбчивое лицо, на которое вдруг пал луч солнечного света, неожиданно стало настолько ясным, что казалось, будто его только что слепили из хрустальной родниковой воды.