Григорий, охваченный чувством единения со всеми людьми, присутствующими на встрече с известной певицей, ставший свидетелем чуда преображения ее лица, издал восторженный крик и от души, громко захлопал, отбивая зачерствелые полопавшиеся от масла ладони.
– Ура-а!
Его тотчас дружно поддержали однополчане, и поляну, лес, окрестности, все видимое и невидимое пространство, – эхо долго еще отзывалось где-то у края горизонта – огласили ликующие голоса.
Шульженко в знак благодарности приложила ладони к груди, еще несколько раз низко поклонилась, а затем подняла руки, призывая к тишине. Даже что-то весело крикнула, но за гулом голосов было не разобрать, что именно, и постепенно все успокоились. В наступившей тишине мелодично заиграл ансамбль, и Клавдия Ивановна трогательно запела:
Помню, как в памятный вечер,
Падал платочек твой с плеч,
Как провожала и обещала
Синий платочек сберечь.
Бойцы слушали, боясь шелохнуться. Дома у многих остались любимые девушки, жены, которые с нетерпением ждали их с фронта, пускай даже покалеченными, но непременно живыми, писали трогательные письма, отчего боевой дух у солдата поднимался на мыслимую и немыслимую высоту, вера в победу русского оружия придавала ему еще больше уверенности, а удар становился только крепче. Другие же бойцы из числа молодежи, не успевшие до войны обзавестись девушкой, ни разу еще по-настоящему не целованные, мечтали встретить здесь на фронте или после победы свою настоящую единственную любовь. А пока, слушая песню, утешали себя тем, что их возвращения ждут матери, для которых они самые желанные и любимые и которые примут их любыми, даже если вдруг лишатся рук и ног. Таких калек в народе называли «самоварами».
«Эк, куда меня занесло, дурня, – с ожесточенной досадой подумал Григорий и так тряхнул потной головой, желая разогнать дурацкие мысли, что в позвонке что-то явственно хрустнуло. – Тьфу, тьфу, тьфу», – сплюнул он мысленно три раза на всякий случай и стал напряженно высматривать среди одинаково одетых людей Полину.
– Гришка, – старым гусаком зашипел в самое ухо лейтенант Курдюмов, – примету знаешь?
– Какую примету? – озабоченно спросил Григорий, пораженный его вопросом, словно Дима догадался о его невысказанных мыслях. – Ты о чем?
– Если Шульженко приехала с концертом, значит, точно будет наступление, – ответил с серьезным лицом всегда улыбчивый Курдюмов и в свою очередь поинтересовался: – А ты о чем подумал?
– Не важно, – рассеянно пробормотал Григорий, наконец-то разглядев Полину, которая стояла позади комсостава с двумя подружками-медсестрами.
Девушки держались под руки, словно находились на прогулке. Время от времени они между собой о чем-то шептались, прикрывали алые губы ладошками, затаенно хихикали. Особенно они оживились, когда Шульженко во время исполнения веселой песенки про Андрюшу, играющего на гармони, вдруг дробно застучала каблучками туфелек в деревянный пол кузова полуторки, заманчиво поводя плечами, одаривая присутствующих красноармейцев очаровательной улыбкой.
Курдюмов еще что-то жарко шептал на ухо Григорию, но тот его уже не слышал, с радостным настроением думая, как пробраться через плотные ряды к Полине.
– Некогда мне с тобой болтать, – все так же рассеянно буркнул он, не отводя загоревших глаз с ладной фигурки младшего лейтенанта медицинской службы. Доброжелательно хлопнул приятеля по плечу и аккуратно, чтобы никого не задеть, на ягодицах съехал с танка, оправил помятую вылинявшую до светлого цвета гимнастерку и, набравшись духу, уверенно двинулся в сторону девушек.
Лейтенант Курдюмов обидчиво поджал свои тонкие, по-стариковски выцветшие губы, принялся с любопытством наблюдать за зигзагообразными перемещениями Гришки.
Перед рослым плечистым Григорием бойцы неохотно расступались, молча теснились, чтобы пропустить, но при этом смотрели на него такими зверскими глазами, словно желали сию минуту испепелить дотла. Стараясь не обращать внимания на их откровенно ненавистные взгляды, Григорий после недолгих мучений, наконец, пробрался к девушкам и стал рядом с Полиной.
– Ну Гришка, ну пройдоха, – уже без обиды чуть слышно пробормотал Курдюмов, стараясь издали как следует рассмотреть девушек из санчасти. Вокруг его заметно подобревших глаз собрались мелкие лукавые морщинки.
Григорий затаенно перевел дух, стал украдкой, сильно скосив глаза, разглядывать лицо Полины. У него было такое трепетное чувство, как будто перед ним находилось зыбкое легкое облачко, которое от любого неосторожного движения мигом растает в прозрачном воздухе. Сбоку он мог видеть только изящный изгиб ее припудренного лица с пухленькой щечкой, на которой румяна были наведены матовой помадой, кусочек черной брови, подкрашенной угольком, и загнутые вверх длинные ресницы, где вместо туши была использована сапожная вакса. Единственное, что он мог хорошо рассмотреть, это аккуратное светлое ушко, похожее на крошечный пельмешек, и локон темных волос, выбившийся из прически.
Но вволю налюбоваться ее прекрасным лицом, увиденным сегодня во второй раз, а ставшим для него уже таким родным, Григорию не пришлось: должно быть, почувствовав чужой внимательный взгляд, Полина резко повернула голову, – локон от ветра трепыхнулся и тотчас мягко опустился на бледную кожу за ухом.
Увидев перед собой Григория, она от неожиданности растерялась и спросила первое, что пришло в голову:
– И ты здесь?
Всегда находчивый Григорий, никак не ожидавший, что девушка в этот момент обернется, тоже как-то растерялся; глупо улыбнулся и поспешно кивнул, как будто молодой бычок боднул своим широким выпуклым лбом воздух. От этого он растерялся еще больше и что-то мыкнул в ответ, не открывая рта, а вышло так, что он теперь будто бы и взаправду промычал, отчего Григорий неимоверно смутился и произнес уже вообще что-то невразумительное.
– Гриша, с тобой все в порядке? – спросила Полина, с изумлением наблюдая за его странным поведением. – У тебя случайно температуры нет? – вновь поинтересовалась она, подрагивая полными губами, сдерживая из последних сил вырывающийся наружу смех, и приложила теплую ладошку к его лбу.
У Григория тотчас выступил на висках обильный пот; багровея от стыда, он незаметно покосился по сторонам, переживая, что бойцы потом засмеют, не дадут после такого позора проходу. Но красноармейцы с увлечением следили за выступлением Шульженко, не обращая внимания на его постыдное поведение, недостойное рубахи-парня, каким он считался в полку.
– Со мной все в порядке, – ответил Григорий, оправившись от минутного замешательства, и улыбнулся открытой светлой улыбкой, уже без стеснения рассматривая лицо девушки.
– Что-то не так? – спросила Полина, с хитринкой взглянув прямо в его счастливые глаза.
Ее подружки между собой переглянулись, что-то шепнули друг другу на ухо и тихо засмеялись, с любопытством бросая на симпатичного парня взгляды из-под низко надвинутых на глаза пилоток, прикрепленных блестящими заколками к волосам, чтобы не испортить прически.
– Мои дорогие подруженьки, – представила их Полина, – Валечка и Ольгуша.
Девушки по очереди подали ему свои крохотные теплые ладошки с тоненькими, почти прозрачными пальчиками. Григорий аккуратно брал их в свою широкую загорелую ладонь, осторожно жал, стараясь не причинить боли хрупким медсестрам.
– Вы, Гриша, очень галантный кавалер, – призналась с чувством Валечка, задержав свою руку в его ладони, бесстрашно глядя своими пронзительно-карими зрачками ему в глаза. – Все бы парни такими были.
– Ну, хватит… – довольно резко сказала Полина и насильно разъединила их руки. – Нам с Гришей надо поговорить. Правда, Гриша? – И, не дожидаясь ответа, да, собственно, в нем и не нуждаясь, цепко ухватила парня за кончики шишкастых пальцев, потянула за собой, ловко пробираясь сквозь тесное скопление людей.
«Приревновала! – в душе заликовал Григорий. – Значит, я ей не безразличен».
Они поразительно легко выбрались на волю. А все потому, что бойцы, чуть завидя девушку-офицера в звании младшего лейтенанта медицинской службы, старались поспешно уступить ей проход, словно соревновались друг перед другом, при этом они не забывали как бы нечаянно толкнуть Григория. Только счастливого Гришку теперь такое презрительное отношение однополчан к нему уже ничуть не беспокоило, потому что его любила самая прекрасная девушка на свете.
– Погуляем? – сама предложила Полина и вдруг как будто застеснялась своих слов; взглянула на парня нерешительно и виновато. – У меня время до окончания концерта пока имеется.
– Конечно, – ответил Григорий с такой решительной поспешностью, словно испугался, что девушка неожиданно передумает. – Здесь неподалеку река протекает, минут десять ходу.
– Сразу видно бывалого механика-водителя, – засмеялась Полина. – «Десять минут ходу». Еще скажи – быстрого.
– Тихого, – тоже засмеялся Григорий, на сердце у него стало до того легко и радостно, что он даже осмелился приобнять девушку за талию. – Разрешите?
Полина промолчала, стеснительно потупившись, лишь мягко улыбнулась.
Они не спеша шли по тропинке, потом с опушки свернули в нехоженый лес. Высокая, до колен, трава сочно хрустела под ногами, качались метелки пырея, голубенькие колокольчики низко свисали под весом пчел, и всюду в зеленой траве яркими пятнами виднелись красные, розовые, белые, фиолетовые лепестки цветов, словно мелкая радужная россыпь, щедро брошенная рукой доброго сеятеля.
– Очень красиво здесь… и тихо, – вздохнула Полина. – Как будто и войны никакой нет.
– Красиво, – охотно согласился Григорий, – и тихо.
И вдруг поддавшись внезапному порыву эйфории, он крепко прижал девушку к себе. Почувствовав, как под его рукой по телу Полины пробежала нервная дрожь, Григорий решительно повернул ее лицом в свою сторону, жадно приник сухими обветренными губами к влажным от помады мягким губам. В какой-то момент парню даже показалось, что девушка все время только и ждала этой счастливой минуты: быстро обняла его за твердую шею, привстала на носки сапог и с головой отдалась новому, еще неизведанному чувству.