Его чувство неведомо каким образом передалось и Дробышеву, а может статься, что Гришка незаметно для себя даже слегка двинул танк вправо, потому что лейтенант тотчас каким-то хриплым, булькающим от волнения голосом жестко предупредил:
– Гришка, не смей! Запорешь всю операцию! – И через мгновение уже другим, заметно дрогнувшим от жалости голосом, добавил: – Держись, братка!
Григорий до крови закусил нижнюю губу и под страдальчески сочувственным взглядом Бражникова уже увереннее повел танк в тыл противника, желая только одного: в самое ближайшее время выплеснуть свою злость на фашистов, чтобы отомстить за эту несчастную семью.
– Наши, наши! – тем временем как заведенная шептала счастливая женщина; выцветшие от недоедания и холода, с белыми заедями в уголках и язвами от постоянной сырости губы ее жалко дрожали. – Наши пришли-и-и! – зарыдала она уже в голос, словно по покойнику, яростно замотала раскосмаченной головой. – Дождались!
– Мам, ну мамка же, – просили ее испуганно дети и изо всех сил тянули мать за юбку в сторону погреба, – давай прятаться, а то немцы увидят и расстреляют нас, как расстреляли соседского Пашку с его мамкой и братиком.
– Теперь нас никто не расстреляет, мои родные, – ответила она твердо, но все же настойчивой просьбе детей уступила; пошла, покачиваясь, будто пьяная. То ли одурманенная чувством близкого счастья, что ждать прихода наших войск осталось недолго, то ли вконец обессиленная от того, что последние остатки еды отдавала детям, сама уже который месяц жившая впроголодь…
«Ничего… ничего, – тяжко раздумывал Григорий, судорожно сжимая своими сильными крупными руками рычаги так, что костяшки пальцев побледнели, – самое малое через месяц здесь будут наши войска, и тогда жизнь опять войдет в привычную колею. Поначалу, конечно, будет очень тяжело, но потом восстановится колхоз, снова построят дома, даже лучше прежних, и заживет деревня весело, по-праздничному. А может, и не вернутся, – вдруг с горечью подумал он, – обживутся на новом месте, и все дела. Зачем возвращаться туда, где уже ничего и нет? Разве только родные могилки позовут обратно. Да нет, должны вернуться, – уже более уверенно снова подумал он, – старые, милые сердцу места, это все-таки не фунт изюму зараз слопать. Малая родина – это… это… – Гришка не мог найти подходящего сравнения чувству, которое было сродни любви к женщине или к собственной матери, после недолгих колебаний сравнил малую родину с отчим домом, который вряд ли даже самый отпетый негодяй откажется перед смертью посетить. – Надо только дождаться, потерпите еще самую малость, родненькие».
Григорий мысленно хоть и находился рядом с той незнакомой женщиной и ее чумазыми детьми, но за дорогой продолжал наблюдать все так же сурово и внимательно, готовый в любую секунду вступить в неравный бой. Эта черта характера или привычка, выработанная за годы войны, всегда выручала его в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях.
Вот и сейчас он первым разглядел прозрачное белесое облако, которое легко можно было принять за поднятую ветром дорожную пыль. Подсвеченное солнцем облако за дальними кустами сиреневой рощицы быстро растаяло в воздухе, как сказочный мираж. Только Григорий обмануться в своих предположениях никак не мог; выросший в деревне, он хорошо знал, что невесомая с просинью пыльца обычно возникает от узких колес мотоцикла на твердой проселочной дороге или, в крайнем случае, от повозки, запряженной подкованной лошадью, идущей наметом. Беспокоить всю колонну Григорий не стал во избежание случайного недоразумения, но своего стрелка-радиста предупредил.
– Леня, – настороженно сказал он в ларингофон, – цель – край рощи, где молодой дубок! Да смотри не прозевай, если кто появится!
Бражников заметно подобрался, приник к пулемету, до рези в глазах всматриваясь в оптический прицел, приблизивший вольно разросшиеся кусты сирени настолько близко, что разглядел на суку, среди цветущих бархатистых гроздьев, вертлявую пеструю сойку.
– Уверен? – коротко переспросил Дробышев, экономя время на разговор, и незамедлительно развернул пушку в ту сторону, взяв на прицел пространство между рощей и дубком, приготовившись дать команду заряжающему Ведясову.
Не упуская из виду танк взводного капитана Петрачева, который шел головным, двигаясь слева и чуть впереди, Григорий все же особое внимание уделил той подозрительной рощице, как и Ленька, сосредоточенно разглядывая шевелящиеся на ветру сиреневые кусты. По мере приближения к расположенному на пригорке молодому дубку, как заметному издали ориентиру, напряжение у Гришки нарастало; на лбу выступил обильный пот, капли дружно катились по заросшим щетиной щекам, ненадолго задерживаясь в белесых усиках.
– Ну… ну, давай же, объявляйся наконец, – нервно бормотал Гришка, обращаясь к невидимому и таинственному существу, судорожно сжимая рычаги управления.
И это нечто неведомое, до времени скрытое от глаз низкорослыми деревьями и кустами, не заставило себя долго ждать. Вскоре из-за рощи на открытое пространство стремительно выехали три немецких мотоцикла «Одер» с колясками, с закрепленными на них пулеметами. Экипажи мотоциклов, состоящие из молодых солдат, были сильно заняты тем, что соревновались между собой в быстрой езде. Они вели себя чересчур беспечно на чужой земле и совсем потеряли страх: громко хохотали, орали что-то на своем тарабарском языке так, что стайка воробьев, до этой минуты мирно копошившаяся в низкорослой выгоревшей на солнце придорожной траве, дружно вспорхнула, с испуганным чириканьем быстро улетела в дальний конец рощи.
Мало того, что фашисты вели себя разнузданно, так они еще и выглядели, как будто находились в нашей стране на отдыхе: рукава мышиного цвета гимнастерок, расстегнутых и широко распахнутых на груди от жары, были высоко завернуты, каски за ненадобностью валялись в колясках, и на ветру от быстрой езды плескались их светлые чубы. По всему видно, это был головной дозор основных частей, высланный вперед для рекогносцировки местности.
Фашистские молодчики летели наперегонки без дороги прямо по первозданному нехоженому лугу, давя и сбивая нежные анютины глазки, колокольчики, ромашки, васильки, другие цветы средней полосы России, известные своей неброской скромностью, оттого и любимые простым народом.
Отдавшись с головой опасной игре, они не сразу заметили двигавшиеся навстречу советские танки; когда же заметили, было слишком поздно, потому что Ленька Бражников с превеликим удовольствием дал по ним длинную очередь.
Первый мотоцикл, прошитый пулями, потерял управление, завилял из стороны в сторону, затем опрокинулся, насмерть придавив своей тяжестью водителя. Пассажиры, находившиеся в коляске и позади водителя, на скорости вылетели из седла, упав далеко в сочную траву. С невероятной быстрой вскочив, они резво побежали следом за удалявшимся вторым мотоциклом, водитель которого неожиданно оказался умелым ездоком и вовремя успел круто развернуться, едва не опрокинувшись. Теперь он несся, не разбирая дороги, в сторону своей части, объятый ужасом, лихорадочно газуя, почти лежа на руле.
Скоро эти два немца поняли, что их товарищ не намерен остановиться, чтобы их подобрать, а будет спасать собственную шкуру и своих пассажиров, чудом удержавшихся в своих седлах. Тогда они почему-то повернули в другую сторону, видно, от страха совсем растеряв остатки разума, и, что есть силы, побежали в открытое поле. Но далеко убежать они все же не успели, так как сбоку замолотил пулемет стрелка-радиста взводного капитана Петрачева: один из фашистов высоко подпрыгнул и со всего маху упал на спину, широко раскинув руки. Второго пуля догнала через какую-то секунду, он по инерции сделал заплетающими ногами пару шагов и уткнулся перекошенным от боли и ужаса лицом в траву.
Третий мотоциклист не рискнул круто развернуться, а поехал по широкой дуге, прикрываясь высокими травами с метелками наверху. В кущах мотоцикла практически не было заметно, определить его местонахождение можно было только по колыхавшемуся за ним травяному следу. Своевременная маскировка хитрому фашисту помогала недолго, лишь до тех пор, пока за него и за его седоков не взялся Ленька Бражников. Он только что расправился с пассажирами второго мотоцикла, уехавшего уже довольно далеко. Но прежде чем его водитель успел скрыться за спасительной сиренью, Ленька все же сумел достать этих неосмотрительных молодчиков, подстрелить как куропаток. Конечно, жаль было, что сам водитель все-таки сумел скрыться.
– Ничего, – процедил сквозь зубы слегка расстроенный Ленька, – мы еще увидимся, и тогда я свою ошибку исправлю. Можете даже не сомневаться.
Он прицелился и дал довольно длинную очередь, мигом скосив травяные макушки и покачивающиеся метелки. Еще через мгновение из густой травы выскочил неуправляемый мотоцикл: мертвый водитель продолжал цепко держаться за руль, и от этого машину вместе с ним бросало то в одну сторону, то в другую. Немец в коляске, откинувшись на спину, лежал, глядя перед собой широко открытыми, но уже начавшими стекленеть глазами; его голова безвольно болталась с боку на бок; третий седок, располагавшийся позади водителя, тоже был мертв, он медленно клонился назад, пока окончательно не свалился. В какой-то момент мотоцикл вильнул и опрокинулся, похоронив под собой фашистов, потом загорелся, и скоро огненный взрыв разметал его на мелкие искореженные металлические части.
– И надо было вам сюда, гадам, заявиться, – зло проговорил Григорий, покрываясь от охватившего его бешенства багровыми пятнами, наблюдая, как в воздухе летит, кувыркаясь, человеческая голова, разбрызгивая вокруг кровь, орошая цветы и зеленую траву горячими алыми сгустками, – чтобы бесславно погибнуть на чужой земле. А что по мне, так дюже радостно смотреть на такую фееричную картину.
– Повезло вам, парни, – с видимым сожалением подал голос Илькут, который из-за того, что все время находился в напряженном состоянии, готовый расторопно зарядить пушку по первому приказанию своего командира, немного переживал, что в этот раз обошлось без его участия. И мрачно пошутил: – Теперь ночь спать не буду.