– Парни, – сказал он хрипловатым приглушенным голосом, медленно ворочая обнаженной головой со свисавшим на глаза потным чубом, – ехать ночью небезопасно. Нас могут сразу вычислить. Теперь на сто километров в округе знают, что русские танкисты находятся в тылу. Небось, уже нас разыскивают. – Он немного помолчал, с трудом сглатывая слюну, ставшую вдруг горькой-прегорькой, как полынь, потом вновь заговорил, но уже с заметно звенящими нотками: – Но может произойти так, что немцы пока еще не смогли сообщить командованию о нас. Поэтому предлагаю с рассветом атаковать железнодорожную станцию. Ходу здесь километров пятьдесят, за час, думаю, доберемся. Вот фашистам будет подарок от нас! – И хоть лица лейтенанта в этот момент в темноте видно не было, все по голосу поняли, что он улыбается. – Посмотрите, как мы им уже успели насолить!
Григорий, Илькут и Ленька, тесно сидевшие на броне вместе со своим командиром, устало облокотившись на колени, разом повернули головы на восток, где находился аэродром: в той стороне полыхало огненное зарево, освещая розовым колышущим светом полнеба.
Глава 13
Узловая станция с высоты птичьего полета была похожа на огромный муравейник, только вместо тропинок от нее в разные стороны расходились железнодорожные пути, скрываясь в неизвестных далях. Двухэтажный вокзал дореволюционной постройки, сделанный из красного кирпича, выглядел приземисто и основательно. За все эти годы мало чего в нем изменилось, разве что деревянные скамейки были заменены на новые металлические скамейки с холодными кожаными сиденьями, а низкий перрон, выложенный из камня, был покрыт серым бетоном.
Просторные залы внутри и привокзальное пространство снаружи, в отличие от довоенного времени, когда здесь пассажирами были многочисленные советские граждане, отбывающие в другие города или прибывающие сюда, теперь были заполнены вооруженными немецкими солдатами. Гражданские лица, если изредка и появлялись, то были они или тоже немецкими специалистами, или полицаями, поступившими на службу к фашистам. Из конца в конец длинной платформы ходили военные патрули, следя за порядком. Над фасадом на ветру развевался ярко-красный флаг с белым кругом в центре, посреди которого зловеще раскорячилась свастика, похожая на черного паука.
Станция тщательно охранялась с воздуха зенитной батареей, с земли – бронемашинами, танкетками, дополнительной пехотной частью автоматчиков, укомплектованной проводниками с собаками, и несколькими вышками, расположенными в разных местах, оборудованными пулеметными гнездами и телефонной связью. Пропускная способность узловой станции была такая, что через нее практически каждую минуту проходили груженые составы с зерном, с продуктами, с боеприпасами, с горючим, с танками и бронемашинами и другой необходимой фронту военной техникой.
Сегодня же должен был прибыть особо секретный состав из Германии. Даже немецкие высшие чины, расквартированные в городе, не знали, что за литерный поезд прибывает: были догадки, что на нем едет не кто иной, как сам рейхсминистр авиации Геринг, который соизволил посетить российскую глубинку, но были и другие предположения, основанные на давних слухах о скором создании Германией секретного оружия неимоверной разрушительной силы. Тем более что в окрестностях Курска в ближайшее время назревало что-то серьезное, что могло кардинально изменить ход войны. Не успело раннее утро обозначиться на востоке розовой каймой, а перрон был уже оцеплен автоматчиками с собаками. Овчарки злобно рвались с поводков, до хрипоты облаивая черные от угля и копоти огромные паровозы, которые с ужасным шипением выпускали горячий пар, уходя на запасные пути и в тупики. Там уже собралось одновременно несколько составов, растянувшись на несколько километров толстыми сосисками, с вынужденным терпением дожидаясь разрешающего знака семафора, чтобы отправиться дальше по заданному маршруту.
О приближении литерного поезда вначале предупредил один длинный гудок, следом за ним ощутимо задрожала земля под ногами, потом заскрипело крепление костылей со шпалами, визгливо зазвенели длинные рельсы, и на станцию величественно вполз состав.
В это самое мгновение и выехал из ближайшей к вокзалу улицы советский танк Т-34. Он на полном ходу развернул башню и выстрелил из пушки в состав с цистернами, наполненными горючим. Огромный клубящийся огненный шар в тот же миг охватил площадь радиусом метров сто, пронзительно-желтое пламя взметнулось высоко в небо, закрыв черным облаком сажи и копоти всходившее за водонапорной башней солнце.
Литерный поезд тотчас резко затормозил, визжа, скрипя дымившимися буксами; громко, на всю станцию, загремели буфера, колесные пары на долю секунды застыли на месте, затем с пробуксовкой стали крутиться в обратную сторону, убыстряясь с невероятной скоростью, и вскоре состав пропал из виду.
Через минуту одна за другой стали рваться другие цистерны, вздымая неимоверной силы взрывами рельсы вертикально, легко скручивая металл в замысловатые узлы. А еще через минуту кругом все жарко горело: земля, шпалы, вагоны, платформы с военной техникой, перекидываясь на другие составы. Жутко завыла воздушная сирена, еще больше внося в обстановку хаос и смятение.
Один из грузовых спаренных паровозов, как видно управляемый опытным немецким машинистом, вдруг тронулся, несмотря на запрещающий знак семафора. Помощник его на ходу выпрыгнул, пригибаясь, побежал переводить стрелки. Грузовой состав уже стал набирать скорость, плавно переходя с одного пути на другой, выезжая на главную ветку. Ему оставалось пройти небольшой участок в какую-то сотню метров, чтобы покинуть горевшую станцию с продолжавшими там рваться вагонами с боезапасом, но движущийся паровоз вовремя заметил Ленька, который все это время из пулемета длинными очередями поливал площадь перед вокзалом с мятущимися в панике фашистами.
– Командир, – завопил он, – грузовой уходит!
– Далеко не уйдет, – сухо ответил Дробышев, тщательно прицелился и выпустил фугасный снаряд.
Гулко просвистев между вокзалом и уличным туалетом, снаряд угодил точно посреди паровоза, вырвав колесную пару. Кувыркаясь в воздухе, ударяясь о рельсы и отскакивая, она отлетела далеко на перрон, насмерть придавив нескольких не успевших убежать солдат. Лишившись опоры, паровоз по инерции прополз два десятка шагов и завалился на бок, уткнувшись тупым рылом в полотно; на него, наезжая друг на друга неумолимо надвигались вагоны, падали, и скоро уже на боку грудой бесформенного железа лежала половина состава. Из поврежденных выгонов посыпалось на маслянистую, остро провонявшую креозотом землю тугое пшеничное зерно.
– Вот сволочи, – крикнул Гришка, направляя машину на перрон, – наше зерно вывозят в Германию!
На перроне патрульный офицер, уронив с головы фуражку с высокой тульей, пятясь, лихорадочным движением трясущейся руки с трудом достал из кобуры «Вальтер» и принялся поспешно стрелять, целясь в приоткрытый люк, старясь поразить механика-водителя. Ленька проворно повел в его сторону стволом пулемета, и офицер, прошитый пулями, – было заметно, как они рваными красными точками вспарывали китель, – упал навзничь, раскинув руки и выронив пистолет. Двое патрульных немцев, сопровождавших офицера, спрыгнули с перрона на железнодорожное полотно и, спрятавшись за ним, стоя на коленях, стали стрелять по танку из автоматов. Было слышно, как пули часто ударялись в броню, рикошетили, с цвиканьем улетали непонятно куда. Ленька дал по залегшим солдатам длинную очередь: пули прошлись по самому краю перрона, высекая из цемента острые крошки. Одна из пуль попала крайнему немцу в голову, насквозь продырявила металлическую каску, и патрульный безвольно уткнулся окровавленным лицом в холодный бетон.
– Так-то будет лучше, – деловито пробормотал Ленька Бражников, ребром ладони быстро вытер у себя под носом мокрую, выступившую от усердия капельку пота и вновь приник к пулемету, без жалости расстреливая разбегавшихся по сторонам фашистов.
Звонко грохоча по бетону гусеницами, эхо от которых многократно отражалось в опустевших залах вокзала, танк стремительно двигался по перрону, поминутно паля из пушки по уцелевшим выгонам, по вышке с часовыми, по видневшимся вдалеке зениткам, по застывшим в тупиках паровозам, по солдатам, еще не успевшим спрятаться в укрытии.
– Гришка, хватит, пора улепетывать! – прокричал в ларингофон Дробышев, опасаясь, что фашисты скоро образумятся, и тогда им точно не поздоровится. Но видя, что механик-водитель, охваченный страстным желанием как можно больше нанести урон противнику, остается к его словам неумолимо глух, с силой надавил на плечо водителя подошвами сапог. – Гришка, – заорал он свирепо, так, что самому стало противно от собственного голоса, – хватит, говорю! Пора улепетывать!
Все так же не проронив ни слова, Григорий коротким движением широких плеч дал понять, что слышит и не надо его отвлекать. Он выскочил с другой стороны вокзала, успев краем глаза заметить, как выглянувший из туалета мужик в обвисшем клетчатом пиджаке с белой повязкой полицая на рукаве и с винтовкой за спиной вновь поспешно скрылся внутри. На полном ходу Григорий лихо развернул танк, ударил кормой в серую с желтыми потеками мочи стену. Бетонные перекрытия с шумом обвалились, накрыв предателя, проломили своим весом дощатый пол и рухнули в глубокую яму с нечистотами, подняв облако красной кирпичной пыли. Внутрь танка сразу же пахнуло невыносимым запахом человеческих испражнений, который забил своей остротой даже вонючий прогорклый запах жженого железа, резины и пороха.
– Французский парфюм! – мгновенно оценил мерзкий аромат Илькульт и жеманным визгливым голосом, подражая истеричной женщине, тонко крикнул в своем боевом отделении, разряжая тревожную обстановку: – Держите меня пятеро!
– Илечка, – тотчас поддержал товарища Ленька, вдруг тоже изменив голос до неузнаваемости, – перестаньте паясничать! – И тут же крошечное пространство внутри танка потряс нервный взрыв хохота, который так же резко и оборвался.