Сталин взял со стола пачку папирос «Герцеговина Флор», вынул две папиросы; аккуратно разминая, поочередно покатал подушечками пальцев плотно набитый прозрачный цилиндрик. Заполнив табаком трубку, с одной спички умело ее раскурил. Все это он проделал с присущей ему неторопливостью, без лишних суетливых движений, как все, что он привык делать в своей жизни.
Наблюдая со стороны за его точными уверенными действиями, можно было ни на йоту не сомневаться в том, что этот невзрачный на вид человек находится на своем месте. Он знает о жизни действительно все, что другим человеческим умам не подвластно, и задуманное обязательно исполнит несмотря ни на какие преграды, ибо он уверен в своих мыслях и делах на благо всего человечества. Неудачи в начале войны вырезали на его рябоватом лице глубокие поперечные морщины, больше появилось в пронзительных прожигающих насквозь глазах суровой решимости. Нет, не потерял вождь самообладания, не пал духом, а только еще сильнее укрепился в своих мыслях о том, что страна движется в верном направлении, и сбить ее с этого выбранного пути ни у кого не хватит не только мощного натиска и напора, но и не хватит даже идейной подоплеки. Все, кому приходилось когда-либо общаться со Сталиным, признавались безо всякого стыда, а с восхищением, что буквально через минуту разговора по душам с вождем у них возникало невольное к нему уважение, доходящее до трепета. От этого в груди у них глухо стучало сердце, и холодный необъяснимый страх сковывал собственные мысли, которые вдруг становились никчемными и пустыми, похожими на детский лепет.
Попыхивая трубкой, от которой по кабинету распространялся приятный запах дорогого табака, Иосиф Виссарионович принялся неспешным шагом, словно он находился на прогулке, ходить по ворсистым дорожкам из конца в конец. Шаги его были мягкие, бесшумные, как будто вкрадчивые, похожие на тихую походку горного барса.
Два часа назад у него состоялось совещание с его заместителем в Ставке Маршалом Советского Союза Георгием Константиновичем Жуковым, начальником Генерального штаба Маршалом Советского Союза Александром Михайловичем Василевским и его заместителем генералом армии Алексеем Иннокентьевичем Антоновым. Они обсуждали предстоящую операцию под Курском, где готовилось крупное наступление вермахта.
В означенном районе в результате наступления Красной армии образовался выступ глубиной до 150 километров и шириной до 200 километров. Из оперативного донесения советской разведки, а именно от Джона Кэрнкросса, английского дешифровальщика, одного из знаменитой «Кембриджской пятерки», ядра советских агентов в Великобритании, завербованных в 30-х годах разведчиком Арнольдом Дейчем, было установлено, что немцы 5 июля 1943 года готовятся нанести удары с севера со стороны Орла и с юга со стороны Белграда и соединиться в районе Курска, тем самым разгромив оказавшиеся в железном кольце советские дивизии. Точно такая же операция, но по разгрому самих фашистов была проведена Красной армией под Сталинградом, где в плен русским позорно сдались 22 немецкие дивизии во главе с фельдмаршалом Паулюсом.
Сталин понимал, что битва на Курской дуге будет решающим, определяющим фактором нашей победы во всей Великой Отечественной войне, и делал на это сражение высокую ставку. Чтобы немецкому командованию не стало известно о том, что их стратегические планы противоборствующей стороной оперативно раскрыты, следовало немедленно провести контрнаступательную операцию с ограниченными целями на южном участке юго-западного фронта в районе Харькова. Тем самым дезориентировать противника, отвлечь от основного удара, создать видимость, что наступление Красной армии состоится именно в этом месте. Вероятность уцелеть в этом аду для полка, задействованного в этой операции, будет ничтожной.
– Как это ни больно, – вслух негромко проговорил с известным всему миру грузинским акцентом Сталин, – как это ни прискорбно, но придется одним из танковых полков пожертвовать. Пожертвовать людьми и техникой ради большей цели, нашей общей победы. Чтобы проклятая война больше никогда не вернулась на нашу землю.
Он устало присел на край стула, оперся правым локтем на поверхность совещательного стола, запустил пальцы в жесткие с проседью волосы; левая рука с дымившейся трубкой покоилась на бедре, и только пальцы время от времени заметно подрагивали от волнения.
Думы вождя были тяжкие: годы и каждодневные заботы о благе страны давали о себе знать все больше и больше, надо было подумывать о достойной смене. Он уже не первый раз мысленно возвращался к этому насущному вопросу, перебирая в уме всех своих соратников, отмечая их заслуги и качества как человека и руководителя, и, к своему сожалению, не находил среди них достойного. А однажды, вспомнив хитрую толстую физиономию Хрущева, который время от времени развлекал членов Политбюро на Ближней даче в Кунцево игрой на гармошке, не сдержавшись, даже матюгнулся, что за ним никогда не водилось.
«Этот негодяй маму родную продаст, лишь бы стать у руля Советской страны, править в свое удовольствие, – с горечью подумал тогда Сталин. – А какой из него руководитель, если много подхалимства в характере? Работать он, конечно, может, но работать как исполнитель, под присмотром, под твердым неусыпным присмотром более мудрого руководителя. Лишь зная мое отношение ко всему этому, зная, что ждет неминуемое наказание, все это и сдерживает моих соратников от необдуманных поступков, А что будет, когда я умру? Перегрызутся подлецы! Все завоевания Великого Октября похерят, а там недалеко и до прямого предательства. А сколько за эти годы мы претерпели трудностей, чтобы сделать отсталую аграрную страну индустриальной державой? А ведь смогли, справились, новые города заложили, построили новые заводы, электростанции…
Конечно, пришлось и дров много наломать, не без этого, пойти на самые непопулярные в народе меры, чтобы достичь благосостояния советского человека. Одно то, что религию запретили, этот опиум для народа, чего стоит. А по-другому и нельзя было: люди ведь почему идут в церковь? От безысходности, от того, что правды в мире нет, не находят они правду, вот и просят помощи у Бога. Темные людишки, чего там говорить. Сам я не против церкви. Но если народ будет продолжать бить по старинке поклоны, расшибать свои бестолковые лбы, мы коммунизм с таким народом никогда не построим. Учиться, учиться и учиться надо, как завещал наш учитель великий Ленин. Только светлые, умные головы способны привести страну к расцвету и благоденствию, иначе так и будем прозябать в дремучем средневековье. Вот он и будет тогда, Небесный рай, только на земле и построенный собственными руками. Поэтому религия есть архивредное занятие, требующее его выкорчевывания с корнем. Евангелие от Матфея как гласит: так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые.
Так что идем мы дорогой верной, столбовой, наша поступь тверда, и под нашими уверенными шагами дрожит весь земной шар и трепещут наши враги – капиталистические страны. Сильно они боятся, что наша Революция доберется до их гнилых душонок. Вот и ослабили временно на шее рабочих удавку, но только дай им волю, тут же ее и затянут без малейшего колебания. Кадры решают все».
Вождь был непоколебимо уверен в своих словах: считал, что человек, как самостоятельная личность, может быть и трусом, и стяжателем (что, конечно, следует повсеместно искоренять в характере советского человека), но как руководитель огромной страны, не имеет право думать о себе, печься о себе, обогащаться за счет трудового народа, а должен заботиться о благе народа, который в кои веки наконец-то заслужил достойную жизнь. Надо так уметь и учиться управлять страной, чтобы навеки остаться в памяти потомков Великим правителем, а не предателем, как Иуда Искариот (Иосиф Виссарионович одно время недолго учился в семинарии и знал, о чем говорит), чтобы у людей даже крошечной мысли не возникло наложить на твою могилу кучу дерьма.
– А ведь продадут, заразы, завоевания Октября! За сытую свою жизнь продадут, – с досадой пробормотал Сталин. – Но правда все равно восторжествует, не может не восторжествовать.
Он резко поднялся, выронив из пальцев левой усохшей руки потухшую трубку на пол. Голова у него от постоянного недосыпа, накопленной годами усталости закружилась; он покачнулся, тяжело оперся о стол, дожидаясь, когда пройдет головокружение. «Укатали Сивку крутые горки», – невесело подумал вождь, через силу нагнулся, поднял трубку с пола; небрежным жестом стряхнул пепел с брюк, не обращая внимания на обожженный ворс потрепанного от долгого ношения материала, медленно двинулся к рабочему столу. Там он бережно положил курительную трубку на пепельницу, затем вынул из брючного кармана клетчатый носовой платок, тщательно вытер пальцы. Вернув испачканный скомканный платок на место, вождь указательным пальцем аккуратно разгладил усы, сунул за борт френча правую сухую ладонь, а левую руку заложил за спину и вновь принялся прохаживаться по кабинету.
«Много мы полезных дел успели сделать на благо Отечества, очень много, – продолжал размышлять Сталин. – И если бы не эта проклятущая война, еще бы успели многое сделать. Жаль, что до войны не со всеми затаившимися врагами народа своевременно расправились, пожалели, дали время на перековку. А оно вон как вышло: кто исподтишка вредит, надеясь, что Гитлер возьмет верх, кто явно переходит на сторону врага, как генерал Власов. Но все равно карающая рука правосудия доберется до этих порождений ехидны, суров и справедлив будет приговор предателям Родины.
Советский народ-победитель, испытавший на себе свалившееся на него горе, перенесший на своих могучих плечах всю тяжесть и страдание военного лихолетья, будет теперь более осмотрительно относиться к затаившимся вредителям разных мастей, более тщательно приглядываться к делу каждого, чтобы своевременно раскусить тайные планы лиходеев, которые только и ждут, когда ослабнет Советская власть. Имеется теперь у советского человека прививка от войны, на всю жизнь она у него будет храниться в памяти, в подкорках мозга, не давая расслабиться и совершить непоправимое. Нет войне, миру – мир!