Если только со временем не найдется какой-нибудь мерзавец, не нюхавший пороху, который из-за своих мелочных, склочных планов, возомнив себя Наполеончиком, вдруг вздумает развязать войну. Но русские люди, умные люди, разумные люди, мудрые люди, сразу раскусят такого прохвоста, выведут на чистую воду, не поддержат таких безответственных деятелей и быстро дадут им укорот, укажут проходимцу на его истинное место в истории. Глубинный русский народ чувствует фальшь и лицемерие».
Сталин остановился посреди просторного кабинета, несколько раз в задумчивости качнулся с носков на пятки; затем вынул правую морщинистую, в коричневых конопатках руку из-за отворота френча, крепко сжал ее в кулак и значительно потряс им перед собой.
– Нет, не таков советский народ, чтобы идти на поводу у каждого неразумного глашатая! – сказал он твердо, как решенное им раз и навсегда, не требующее дальнейших споров и доказательств.
Вождь огорченно вздохнул, шаркающей походкой вышел из кабинета. Стоявший у двери офицер охраны полковник Пономарев тотчас замер, коротко отдав честь. Сталин молча кивнул и не спеша пошел по длинному коридору в сторону лестницы, чтобы по ней спуститься на несколько ступенек вниз к двери своей квартиры, которая находилась на первом этаже.
«Тяжела ты, шапка Мономаха, – подумал полковник, провожая сочувствующим взглядом невысокую отдаляющуюся фигуру Хозяина. – Не дай Бог, умрет, что делать будем?» – И как бы испугавшись крамольных мыслей, тотчас застыл, вытянувшись, глядя выпученными глазами в зеленую стену напротив.
Глава 15
Полк четвертый день стоял в неизвестном местечке между Россошью и Харьковом. Судя по тому, что сохранившиеся кое-где разбросанные аккуратные хаты, окруженные пышными садами с уцелевшими возле них плетнями, с выглядывающими из-за них желтыми подсолнухами были непривычно ярко выкрашены в белый цвет, это была уже Украина. Особый колорит окружающей местности придавал высокий «журавель» у колодца посреди безлюдного хутора.
Гришке с парнями из других экипажей пришлось изрядно повозиться, вычерпывая из колодца воду с плавающими там мелким мусором и гнилыми деревяшками от сруба, вывороченного, должно быть, год назад взрывом артиллерийского снаряда. Зато вода в колодце оказалась неожиданно приятной, даже на вкус сладковатой, а не как всегда бывает – пресной. Танкисты по очереди ее пили звучными глотками прямо из металлического заржавленного ведра, шумно отдуваясь, как лошади на водопое. Они пили подолгу, с большим наслаждением, никак не могли насытиться такой вкусной водой, и только ломота в зубах от нестерпимо ледяной воды заставляла с превеликой неохотой отставлять запотевшее ведро.
А потом уставшие, грязные от непрерывных боев и пыльных продолжительных дорог танкисты купались в мелководной степной реке, где теплая, как парное молоко, вода доходила до колен. А еще Гришке в казачьем хуторе приглянулась ветряная мельница, которую до этого ему видеть никогда не приходилось, да и не ему одному. Она стояла на отшибе на бугре с неподвижно распростертыми крыльями, сильно обгоревшими в некоторых местах.
– Как из романа Мигеля де Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», – проговорил городской житель Ленька Бражников, издали рассматривая мельницу завороженными глазами. – Там один рыцарь печального образа совершал безумные подвиги ради своей возлюбленной.
«Я бы тоже ради Полины безумный подвиг совершил, не раздумывая, – сейчас же подумал Григорий, проявив после Ленькиных слов еще больший интерес к мельнице. – Полина, она ведь у меня такая… такая…»
Он не смог придумать, с чем ее сравнить, и от избытка нахлынувших на него чувств к любимой девушке вынул из кармана галифе губную гармошку, принялся наигрывать что-то очень веселое, ловко пританцовывая босыми ногами, лихо выбрасывая их в стороны.
– Ты сейчас, Гриша, знаешь, на кого похож? – засмеялся Ленька, глядя на выкрутасы товарища восхищенными глазами; немного помолчал и торжествующе выкрикнул: – На скомороха! Вот на кого! – И на всякий случай отбежал на безопасное расстояние, чтобы ополоумевший от любви (а он сразу раскусил, что в эту минуту двигало другом) Гришка не вздумал его догнать и в шутку навалять по шее.
…Сегодня утром Григорий случайно обнаружил на пожарище закопченный двухведерный чугун, в котором, по всему видно, до войны хозяева готовили корм для поросенка. Пока Ленька возился с рацией, чистил и смазывал пулемет, Григорий нашел себе занятие хоть совсем и не по душе, но просто необходимое в тяжелых полевых военных условиях: варил на костре замызганные, провонявшие и пропитавшиеся насквозь газойлем танкистские комбинезоны.
Сходив на реку, он принес оттуда в дырявом жестяном тазу жирной вязкой глины и привел в порядок потрескавшуюся, с вывалившимися из стенок обгорелыми кирпичами печурку, расположенную в вишневом саду в летней кухоньке. Заниматься мирными делами, от которых за два года войны Гришка успел отвыкнуть, ему было в охотку. Он до того расстарался, что снял сапоги, размотал влажные от пота портянки и теперь с удовольствием ходил по теплой выгоревшей на солнце траве, с наслаждением шевеля пальцами ног, ощущая подошвами приятный земляной холодок. От печурки пыхало жаром, и распаренный Григорий скинул еще и гимнастерку, стеснительно выставив на всеобщее обозрение свой мускулистый, но не загорелый торс.
– Гришка, – то и дело в шутку интересовались проходившие мимо танкисты, с улыбкой оглядывая его светлую, в гусиных пупырышках кожу, – в погребе загорал?
– Нет, у милашки в постели, – беззлобно огрызался Григорий, стараясь всем своим видом показать безразличное отношение к этим пустомелям, чтобы уж совсем не заклевали своими неуместными шуточками. – Подсказать дорогу туда? Или сами найдете?
– Сами найдем, – громко, но без всякой злобы хохотали танкисты и шли далее по своим неотложным делам, время от времени с загадочным видом оглядываясь на Гришку, хмуро поглядывающего им вслед.
Два влажных комбинезона, принадлежавшие Леньке и Илькуту, тщательно выстиранные крепкими руками парня, выполосканные в чистой речной воде, уже сушились, аккуратно расстеленные на горячей, прокаленной на солнце броне танка. Сейчас Григорий кашеварил, доводя до ума свой собственный комбинезон и своего командира, который по результатам дерзкого рейда был повышен в звании до старшего лейтенанта, а весь экипаж представлен к наградам – ордену Отечественной войны.
В это самое время подошел Ванька Затулин, беспечно помахивая подержанным оцинкованным ведром, держа под мышкой другой руки стеклянную бутыль емкостью в целую четверть, заткнутую деревянной пробкой.
– Леонид, – официальным тоном обратился он к Бражникову, с любопытством наблюдая за действиями Григория, ворошившего толстой палкой в кипящем чугуне распаренные комбинезоны, – айда со мной к полевой кухне за харчами. Я с собой вон и ведро прихватил с четвертью. Очень удобно, сразу на весь взвод и пшенной каши наберем, и чаю. Вчера раскопал в сарае, запасливые, по всему видно, хозяева здесь проживали. А то мы как дураки с котелками все ходим, по старинке, теперь совсем другое дело. Ты, Гриша, палку не тем концом держишь, ее надо… – все же не выдержал Ванька, чтобы не добавить в измывательство над товарищем свои пять копеек, и тотчас побежал, видя, что Григорий с самыми серьезными намерениями вынимает мокрую палку из кипящей воды. – Уж и пошутить нельзя! – крикнул он издали, щеря в добродушной улыбке крепкие зубы. – Какие мы нервные, оказывается!
Ванька с Ленькой ушли, дурачась, толкая друг друга плечами, по дороге.
Григорий подкатил к печке березовый пень, с отшелушившейся в некоторых местах белой корой, расположился на нем, удобно вытянув натруженные ноги. Хорошо было вот так бездумно сидеть и, жмурясь, долго смотреть в чистое голубое небо с льющимися сверху на землю яркими солнечными лучами; отмечая просто так, для себя, едва приметное дождевое облако, с чрезвычайной медлительностью надвигавшееся с юго-западной стороны. А потом опустить слегка затуманенные от окружающей красоты глаза, разглядывая небольшой, вольготно раскинувшийся в степи украинский хуторок.
Много можно обнаружить в нем изменений с довоенного времени. Например, в садах, где виднеются болезненно-белые сколы поломанных яблоневых и вишневых веток, теперь запрятаны наши танки, а за соломенными крышами редких уцелевших хат в небо щетинятся стволами зенитные орудия. Неподалеку от колодца расположена полевая кухня с суетящимися возле нее красноармейцами, танкистами. Оттуда теплый ветер приносит аппетитные запахи разваренного пшена, вареной говядины и душистый аромат лаврового листа.
– Эх, братцы, – вдруг услышал Григорий жизнерадостный молодой голос, доносившийся из соседнего сада, где размещался взвод пехотинцев, – такая девка мне в жены досталась. Вот уж повезло. Можно сказать, первая барышня на селе была. А до чего ж она меня любит! Ну и я ее, конечно, люблю, у меня до нее вообще никогда бабы не было, хоть и была возможность с любой в деревне переспать. Только никто мне окромя нее не нужен был, вот какая у нас любовь случилась.
Григорий по голосу угадал знакомого связиста, лопоухого конопатого паренька из какой-то отдаленной деревеньки, находившейся, по его словам, едва ли не на краю земли, недавно женившего, еще не успевшего пожить семейной жизнью, а потому безмерно скучавшего по своей жене и не стеснявшегося рассказывать товарищам о своих нежных чувствах к ней. И ни разу Григорий за время нахождения их полка здесь не слышал, чтобы хоть кто-то словом обидел этого простодушного паренька, неприлично обмолвился об их отношениях с женой, а наоборот, сослуживцы – мужики суровые, прошедшие огонь, воду и медные трубы, – слушали безмолвно, с затаенной завистью к чужому счастью.
Григорий заинтересованно прислушался, желая узнать историю до конца, как внезапно на улице раздалось громкое тарахтенье, поминутно прерывающееся глухими выхлопами, и в дыру в плетне в сад, неимоверно дымя, лихо заскочил мотоциклист в танкистском шлеме и с холщовой сумкой через плечо. Это был связной из штаба полка рядовой Серега Кулеватов, время от времени выполнявший заодно обязанности военного почтальона. Едва не наехав на Григория, он затормозил ногами, заглушил мотор и, не слезая с седла, сверкая синеватыми белками глаз на покрытом дорожной пылью лице, весело заорал: