ное облако, поднятое колонной наших танков, вновь уходивших в бой.
Глава 17
Поле предстоящего боя представляло собой раскинувшийся на огромном пространстве высокий пологий холм, который местные жители именовали Большой Бугор. До войны колхоз здесь выращивал свеклу, на плодородной земле она вырастала всегда крупной и сладкой. Теперь обширное, безбрежное поле, которое целиком невозможно было объять глазами, заросло непроходимыми дебрями полынка и седого ковыля, с разбросанными в беспорядке тонкими молодыми березами и ясенем, семена которых непонятно откуда занесло сюда ветром.
Поговаривали, что в стародавние времена, когда существовала Киевская Русь, на этом месте после сражения с ворогами будто был похоронен с почестями Великий князь Аргольд, и Большой Бугор это не что иное, как насыпанный десятками тысяч воинов высокий курган на его могиле.
По правую руку от Большого Бугра на высоком речном берегу виднелся сгоревший хутор. Ближе к полю, на окраине хутора, на меловой горе, искристо сияющей в лучах солнца, стоял приземистый кирпичный храм, некогда пятиглавый и, должно быть, ранее имевший позолоченные купола, а сейчас наполовину разрушенный, покрытый потемневшим от времени и от дождей шифером с зелено-синими проплешинами мха. К храму впритык примыкала высоченная, мрачная от того, что в восемнадцатом году лишилась своего благостного голоса в виде большого медного колокола, с узкими полукруглыми проемами звонницы колокольня.
В революцию всю церковную утварь не имеющей особой ценности вместе со старинного письма иконами вывезли на нескольких подводах на Большой Бугор, свалили в общую огромную кучу и, облив из ведра керосином, сожгли, развеяв пепел по ветру, а остатки запахали лемехами тракторов «Фордзон», чтобы у людей не осталось даже памяти. А вот сам храм, добротно выстроенный старыми мастерами из обожженного кирпича, который выстоял, несмотря на то, что его несколько раз пытались разрушить, все же решили оставить под хозяйственные нужды, разместив в алтаре кузницу, а в средней части в главном приделе Михаила Архангела машинно-тракторную станцию.
С годами копоть и сажа покрыли стены плотным темным налетом, скрыв под собой фрески со святыми, а в храме, где раньше пахло воском и душистой смолой восточных деревьев – ладаном, поселился острый устойчивый запах отработанного технического масла, окалины и горелого железа.
Сейчас Большой Бугор, хоть и располагался на нейтральной полосе, имел стратегическое значение и именовался на военной полевой карте как высота 76.8. Что творилось на противоположной стороне холма, где засели немцы, было скрыто его пологой вершиной.
Мутный голубой рассвет с небесной прозеленью, с узкими вытянутыми нагромождениями чуть подсвеченных розовым светом восходящего солнца облаков, медленно входил в свои права, а советские танки уже стояли на исходных позициях в боевом порядке. От свекольного поля их отделяла лишь извилистая кайма низкорослых кустарников шиповника и дикой смородины, вытянувшаяся у основания жидкой длинной полосой, скрывающаяся где-то в туманной дымке у речного берега.
– Тишина, как утром на рыбалке бывает, – негромкий сказал Григорий, неотрывно глядя в приоткрытый люк, прислушиваясь к недалекому крику перепела. – Так и ждешь, что сейчас рыба всплеснет.
– Ага, – так же негромко, стараясь не потревожить тишину, с хрипотцой от пробиравшего слегка утреннего холодка, ответил Ленька. – Только мне кажется, что сейчас куранты заиграют на Спасской башне.
На самом же деле произошло то, что и должно было произойти на войне: неожиданно позади танков заработала дальнобойная дивизионная артиллерия, над головами с нарастающим звуком в сторону неприятеля полетели смертоносные снаряды. Канонада была такая, что Григорий с Ленькой тотчас забыли о своей мечте о спокойной мирной жизни, внутренне подобрались, привычно настроившись на военный лад, когда посторонние мысли покидают голову, и начинаешь думать только о предстоящем сражении. Немцы, которые, по всему видно, тоже готовились к артподготовке, но немного с ней запоздали, незамедлительно открыли ответный огонь: частые и мощные разрывы стали происходить со всех сторон, хлеща по броне комьями земли и металлическими осколками, раскачивая тяжелую махину, как детскую игрушку.
– В-вот п-пря-амо на п-празд-ни-ик ж-жиз-ни-и п-по-попал, – сильно заикаясь, вновь оказавшись в привычной для себя обстановке, находясь в приподнятом настроении от чувства своей значимости в родном экипаже и от того, что даже сквозь его болезненную глухоту к нему в сознание проник далекий, едва различимый гул канонады, оживленно проговорил в ларингофон Ведясов. – А т-то в м-мед-са-анбат-те л-ле-жи-ишь, к-как б-бур-жу-уй н-не-д-до-би-итый. А т-тут оч-чень д-даже в-весе-ело.
– Веселее не бывает, – хмыкнул Ленька, бросив косой взгляд на Григория, и тотчас приник к пулемету, потому что в этот момент старший лейтенант Дробышев поспешно выкрикнул: – Вперед!
Григорий включил, как всегда помогая себе коленом, первую скорость, прибавил газ и уверенно направил танк напрямую через разросшиеся кусты. В душе ему было очень жаль поломанных веток, тонких хрупких стволов беззащитных перед бездушной грозной машиной трепетных деревцев, которые после того, как их переехали тяжелые танки, восстанавливаться будут долго и болезненно. Но сложившаяся на эту минуту обстановка требовала быстрых решений, и ни один механик-водитель не имел права усомниться в своих действиях.
Боевые машины легко преодолели неширокую полосу кустарников, выбрались на оперативный простор, наматывая на гусеницы жирные комья земли, проворно побежали по полю к вершине холма. Снаряды невидимого противника ложились густо, осколки секли броню, и в какой-то момент вновь отличился заряжающий Ведясов.
– К-ка-ажет-ся-а м-мы г-гор-им, к-ко-м-ман-ди-ир, – заплетающимся языком, от волнения заикаясь еще сильнее, выговорил он в переговорное устройство, вдруг почувствовав обостренным нюхом едва различимый прогорклый запах дыма, еще не успевший заполнить боевое отделение. – К-как п-при-нял?
– Михайлов, стой! – крикнул Дробышев. – Всем тушить пламя!
Впереди, насколько хватало глаз, немцев видно не было, экипаж проворно выбрался из танка: в руках Григорий держал огнетушитель, Ведясов – стеганый ватник, Ленька и Дробышев – брезентовые вещмешки. Дымился моторный отсек, слабо колеблясь, из него уже выбивался голубой огонек.
– Вот сволочи, – озвучил общую мысль Григорий, – все же подожгли.
Экипаж с лихорадочной поспешностью принялся сбивать огонь, пеной заливая начавшую нагреваться броню.
Рядом остановился танк Ваньки Затулина, с лязгом откинулся люк, показалась голова лейтенанта Мельникова, его командира. Придерживая правой рукой шлемофон, то и дело пригибая голову от грозно свистевших вокруг снарядов, он крикнул:
– Помощь нужна?
Дробышев махнул рукой, давая понять, что справятся сами, вновь лязгнул металлический люк, и танк уехал. Вскоре пламя было сбито. С распаренными от жары лицами, перепачканными копотью и сажей, танкисты заняли свои места.
– Больше ход! – скомандовал Дробышев, устало вытирая рукавом потное лицо с сочившимися по нему грязными струйками. – И будьте внимательнее! Мы здесь не на прогулке.
– Это мы уже поняли, – ответил с ухмылкой Ленька, возбужденный недавним сражением с огнем, и, немного помолчав, уже с грустью добавил: – Что бы мы без Ильки делали.
Танки, с высоты птичьего полета похожие на неуклюжих майских жуков, матово отсвечивая малахитовыми панцирями, боевой линией карабкались вверх по склону. Сопровождаемые многочисленными разрывами мин и снарядов, они упорно продвигались вперед, и лишь один из танков, которым командовал младший лейтенант Георгадзе, остался недвижим, источая черные клубы дыма. Экипаж, не успевший пострадать от взрыва боекомплекта, торопливо уходил по склону вниз, неся на брезенте тяжелораненого командира.
До вершины Большого Бугра оставалось совсем немного, когда на горизонте показались вначале скошенные башни немецких танков, а уж потом и все они полностью, с каждой минутой увеличиваясь в габаритах.
– Фтиу! – присвистнул пораженный их количеством Григорий, попробовал было пересчитать, но на пятидесятой машине сбился со счета и чертыхнулся, впервые в жизни матерно выругавшись.
Ленька, до этого дня также не видевший одновременно такого количества вражеских танков, находившихся в одном месте, тоже пробурчал что-то нелицеприятное в их адрес, но довольно сдержанно, ибо не пристало интеллигентному человеку вслух говорить подобные гадости.
Серые коробки грозных немецких танков «Тигр» и «Пантера» двигались навстречу неумолимо, как асфальтовый каток. До них было чуть более километра, и немецкие танкисты, крепко уверовавшие в превосходство своих пушек по дальности стрельбы, с ходу открыли беглый огонь. Теперь вместе с разрывами артиллерийских снарядов совсем близко от наших Т-34 стали рваться снаряды их танковых пушек.
– Вот тебе, бабка, и Юрьев день, – недовольным голосом, в котором отчетливо слышались неприкрытые тревожные нотки, пробормотал Дробышев. И даже заряжающий Ведясов, который в силу размещения своего боевого места внутри машины не мог видеть немецкие танки и уж тем более слышать рокота их моторов, что-то промычал.
Григорий с Ленькой вкупе с Ведясовым и Дробышевым, другими танкистами полка, которые не менее их были поражены вступившей с ними в противоборство механической железной армадой Третьего рейха, сколько угодно могли ругаться, но изменить соотношение сил они при всем своем желании не смогли бы. Никто из них не знал о том, что в результате игры двух разведок, со стороны советского командования как бы произошла утечка секретной информации о том, что на этом участке фронта Красная армия готовится к полномасштабному наступлению, и запаниковавшие немцы быстро перебросили сюда дополнительно три танковых полка, сосредоточив в этом месте более 140 машин.
У нас же в полку было 35 танков: три роты по десять машин, танки командира полка подполковника Рябчева, начальника штаба полка подполковника Кривеца и три машины управления бригады. Даже по самым скромным подсчетам выходило, что на один советский танк Т-34 приходилось четыре немецких, и исход предстоящего сражения зависел в основном от военного искусства самих танкистов.