– А при чем здесь болото? – возмутился Птах Арлиндский.
– А при том,– вдруг хлопнул себя ладонью по лбу Феликс.– Я все никак не мог вспомнить, где же я мог видеть этот унылый пейзаж. Это Гиг во всем виноват.
– При чем здесь Гиг?
– Это похабство из его замечательной поэмы «Заколдованный замок». Дальше идут строчки: «Там средь болот и хляби дикой встал исполин с гигантской пикой». Ждите теперь исполина.
Птах с Андреем обратили свои взоры на смущенного принца Мессонского.
– Исполина не будет,– покачал тот головой.– Это поэтический образ. Я так назвал замок, в котором томилась несчастная принцесса.
– В таком случае, где же замок? – спросил Птах.
– Взгляни налево,– посоветовал Андрей.
И было на что посмотреть. За зыбкой дымкой болотных испарений проступал серой глыбой замок. То, что замок заколдованный, сразу же бросалось в глаза. Хотя в чем его заколдованность проявлялась конкретно, сказать было трудно.
– Обратите внимание на дурацкий шпиль, который нужен замку как зайцу барабан. Это та самая пика, которая рифмуется с хлябью дикой.
– А зачем вообще понадобилась пика? – возмутился Птах.
– Деревня ты, хоть и принц,– махнул в его сторону рукой Феликс.– Пика нужна исполину, а исполин – это поэтический образ. Ну ты сам посуди, может ли исполин без пики вызвать страх и оторопь у читательниц и слушательниц?
Барон издевался над незадачливым поэтом, и Гиг Мессонский это отлично понимал. И это понимание все отчетливее проступало на его лице, свирепеющем прямо на глазах. Хотя сама по себе ситуация была абсолютно дурацкой – четверо молодых людей приятной наружности стоят по колено в вонючей грязи и рассуждают о поэзии, а вокруг торчат обугленные сучья, обросшие то ли тиной, то ли паутиной, то ли бесцветным мхом – словом, гадостью. И до заколдованного замка три версты с гаком.
– Пора возвращаться,– сказал Птах.– Иначе мы рискуем утонуть в поэтическом болоте.
– Возвращаться некуда, позади топь,– спокойно возразил Андрей.
– Точно,– вспомнил Феликс.– «И позади его болото, но путь вперед еще открыт, туда, туда, где за воротами нечисть глупая царит». За точность и размер не ручаюсь, но в целом верно.
– Я все же не понимаю,– взорвался Птах,– при чем здесь Гигова поэма?!
– Гиг ее не закончил, и, пока мы шли по веселым лесочкам, наслаждаясь зеленью и свежестью, наш поэт пытался завершить свой бессмертный труд, вдохновленный образом несравненной.
– Если ты не замолчишь, Феликс,– мрачно изрек Гиг,– я тебя убью.
– Убить меня ты всегда успеешь,– вздохнул барон.– А сейчас надо думать, как отсюда выбраться. Лично я надеюсь только на трефового кавалера, который в прошлый раз очень ловко развалил подобную дичь.
– Здесь образы устойчивее,– покачал головой ибсянин и неожиданно взмахнул мечом у плеча расстроенного Гига.
Рассеченная надвое гадюка упала к ногам Птаха Арлиндского. Птах не поленился нагнуться за отрубленным куском.
– Да она настоящая! – воскликнул он, заглядывая в пасть.
– В поэме гадюка тоже была и едва не ужалила главного героя. Правда, там он убил ее сам, не дожидаясь помощи трефового брата.
Шутки шутками, но пора было что-то предпринимать – на болоте быстро темнело. Посоветовавшись, решили двигаться к замку, потому как дороги назад не было. Недоверчивый Птах имел возможность лично в этом убедиться. Два шага назад, и он провалился в вонючую жижу по пояс. После чего принялся ругаться последними словами, к большому удовольствию Феликса Садерлендского.
Первым по опасной тропе двинулся Гиг Мессонский, который чувствовал себя виноватым в том, что спутникам приходится бултыхаться в придуманном им болоте.
– Могло быть и хуже,– утешил его Феликс.– Мы ведь не знаем, какие мысли бродили в этот момент в головах Птаха Арлиндского или Андрея Ибсянина. Может быть, в этом болоте для нас спасение.
Пораскинув мозгами, Гиг пришел к выводу, что барон Садерлендский, наверное, прав, тем более что оба кавалера, червонный и трефовый, скромно промолчали. Тропу Гиг нащупал сразу же и смело по ней пошел, почти стопроцентно уверенный, что до самого замка никаких сюрпризов не будет. Просто сюрпризы не укладывались в размер. Правда, сам замок оказался более громоздким и мрачным, чем он его представлял. И шпиль этот дурацкий мозолил глаза. Феликс, конечно, прав, можно было к «хляби дикой» подобрать более удачную рифму. Вот уж воистину, поспешишь – людей насмешишь. Хотел порадовать Лилию Фарлейскую новой поэмой, но негодяй Феликс опередил Мессонского принца и забрался в постель баронессы без поэтических изысков. Вот и пойми женщин. Ну а когда Гиг увидел на карте девушку невероятной красоты, то решил, что подарит поэму только ей.
– Гиг,– окликнул принца Феликс,– пора трубить в рог.
– Откуда у него рог? – удивился Птах.– С ума сошел, пиковый.
– Не учи ученого,– огрызнулся Феликс.– Храбрый витязь трубит в рог, и ворота, задрожав и заскрипев, распахиваются настежь.
Рог действительно висел у Гига на поясе, а когда он там появился, принц не заметил. Ему не оставалось ничего другого, как поднести рог к губам и протрубить сигнал.
Ворота замка, задрожав и заскрипев, действительно распахнулись, вняв призыву Мессонского принца.
– Теперь ждите сюрпризов,– усмехнулся Феликс.– «Полузвери-полулюди на героя громкий зов...»
Договорить барон не успел, поскольку вышеназванные полузвери-полулюди действительно хлынули гурьбой в образовавшийся проем, размахивая мечами. Гиг и сам не ожидал такого разнообразия отвратительных и злобных рож. Ну неужели вон то рогатое и волосатое чучело жило в его воображении? А уж про слюну, капающую из пасти, ему и в голову бы не пришло писать. Чудищ было десятка два, злобных и весьма уверенных в себе. Будь Гиг Мессонский один, еще большой вопрос, сумел бы он от них отбиться? Все-таки прав был, наверное, Феликс, неизменно призывавший Гига быть скромнее в поэтических фантазиях. Сюрпризом были и энергетические мечи в руках ублюдков. Когда писалась поэма, Мессонский принц понятия не имел об этом замечательном оружии. Видимо, вспомнил он о мечах в самый последний момент, что и выходило сейчас всем боком. Рогатого и волосатого Гиг завалил первым же ударом и почувствовал горячие капли крови на своем лице. Ни ужасаться, ни удивляться по этому поводу времени уже не было. Полузвери-полулюди насели на него со всех сторон, заставляя кружиться и приседать в безумном танце.
– В круг вставайте, чтобы со спины не лезли,– крикнул Птах.
Мысль принца Арлиндского оказалась удачной. Как только искатели несравненных встали спина к спине, всем сразу стало легче. Расторопный Феликс тут же завалил хрюкающего монстра, и уродливая голова подкатилась Гигу под ноги. Редкостной гадостности была та голова, обросшая жесткой негустой щетиной по розоватому темени. Гиг уложил в течение последующих пяти минут еще двух уродов, не менее свирепых и клыкастых. Правда, и сам при этом едва не угодил под меч, что было совсем не по сюжету его замечательной поэмы, где герой расправился с противниками в одной строфе. А четырем братьям потребовалось чуть ли не полчаса усердных трудов, чтобы двадцать свирепых существ полегли бесформенной грудой к их ногам.
– Начало положено,– сказал Птах.– Надеюсь, что после этого подвига несравненные забросают нас цветами.
– Держи карман шире,– засмеялся Феликс.– Подвиги только начинаются.
Разочарованный Птах в ответ на слова барона плюнул и поддел ногой свинячью голову.
– А что там дальше по сюжету? – спросил Андрей, поворачиваясь лицом к гостеприимно распахнутым воротам.
– Вряд ли события будут развиваться по-написанному,– усомнился Феликс.– Судя по этим монстрам, замок уже отстоялся и зажил своей жизнью, независимой от воображения Гига.
Птах Арлиндский первым направился в замок. И угораздило же его связаться с мессонцами. И планета какая-то дурацкая. То ли Релан, то ли не Релан. Да какое, в сущности, Птаху Арлиндскому до всего этого дело. Изволь теперь освобождать несравненную червонную даму. А что с ней, освобожденной, делать, позвольте вас спросить?
Птах и сам не заметил, как остался один. Только что, минуту назад, за его спиной звучали голоса веселых братьев, и вдруг все смолкло и наступила зловещая тишина. И случилось это в ту секунду, когда принц Арлиндский ступил на первую ступеньку каменной лестницы, с виду ничем не примечательной. Самым разумным было бы вернуться назад. Но все дело в том, что на планетах Темного круга действия в согласии с разумом всегда почему-то оборачиваются абсурдом. Здесь возносится только безумие, которое нечистая сила, оседлавшая эти планеты, приветствует безудержным ржанием, доводя невинные наши заскоки до размеров маразма. Ну что, казалось бы, плохого в тихом помешательстве Гига на поэзии? Кропал себе человек стишки и радовался. На Либии он мог бы их писать до глубокой старости, вызывая неискреннее восхищение придворных, а вот на планете Темного круга поэтические занятия оборачиваются кошмарной явью.
Непонятное существо взмахнуло крыльями над головой Птаха. Он отшатнулся к стене, выставив вперед меч. Скорее всего, это была сова. Во всяком случае, потревоженная ею паутина еще долго отвратительными белесыми нитями сыпалась червонному кавалеру на плечи. И что за мрачные фантазии у Мессонского принца? Мог ведь создать что-нибудь веселенькое с песенками и плясками миловидных поселянок на лугу!
Взору Птаха открылся мрачный зал, почти пустой, если не считать длинного стола, заставленного серебряной и золотой посудой, меж которой резвились крысы. Их писк действовал принцу на нервы. Внезапно на каменные плиты рядом с Птахом упала тень, кажется человеческая. Звука шагов арлиндец не слышал, и это его настораживало.
– Эй, кто здесь? – спросил он громко.
Крысы с писком бросились врассыпную. Над головой замахали перепончатыми крыльями летучие мыши, а из угла выкатился маленький человечек, до смешного похожий на Пигала Сиринского. В сущности, это была карикатура на просвещеннейшего магистра. Ибо настоящий Пигал при небольшом росте обладал фигурой безупречных пропорций. А у этого карлика все было не по размеру – и руки, и ноги, и голова, и даже нос, торчащий острым клювом. Счастье Гига Мессонского, что просвещеннейший не видит этого существа, иначе он никогда бы не простил незадачливому поэту издевательства над своим благообразным обликом. Карлик смотрел на Птаха острыми глазками, и на лице его страх мешался с любопытством.