– Обрати внимание, магистр, на плиту в дальнем конце зала.
– Это что же, та самая дверь?..
Пигал не договорил, но Семерлинг его понял:
– В преисподнюю, ты хочешь сказать. Нет, это пока еще не та дверь, но это выход туда, где она находится. Видишь следы вестианской грязи у плиты? Грязь свежая, значит, кто-то успел нас опередить.
– Чернопалый? – похолодел магистр.
– Думаю, что нас обошли и князь, и его расторопные отпрыски. Не хочу тебя пугать, просвещеннейший, но место, куда мы с тобой собираемся проникнуть, не для слабонервных. И, скорее всего, хода назад уже не будет.
Ранее Пигал был уверен в своей готовности пожертвовать жизнью ради спасения человеческой цивилизации. Тем более что другого выхода у него все равно не было. Либо он жертвовал собой и спасал цивилизацию, либо не жертвовал собой, но погибал в результате вселенской катастрофы, выигрывая у смерти всего несколько часов. И вот теперь внезапно выяснилось, что даже этими несколькими часами Пигалу Сиринскому жертвовать жаль. К тому же его до последней минуты поддерживала надежда, что кривая вывезет. Увы, он ошибся: из преддверия ада не вывозит даже кривая. И там, за гельфийской плитой, оказалась пропасть, ледяное дыхание которой Пигал ощущал на лице.
Император Ках и капитан Бэг подались назад, всем своим видом демонстрируя нежелание умирать раньше времени, а Пигал все-таки остался, хотя для этого ему пришлось собрать в кулак все свое мужество, в наличии которого он не сомневался, но не предполагал, что его окажется так мало. Плита дрогнула, повинуясь решительному жесту кентавра Семерлинга. Просвещеннейший Пигал затаил дыхание и с ужасом наблюдал, как из образовавшегося проема заструился голубоватый свет. А потом в этой голубизне совершенно неожиданно растворились крепкие каменные стены огромного замка Релан, а им на смену стало проступать Нечто, неясных и зыбких очертаний. Переход в никуда был столь неожидан, что за спиной магистра послышались громкие вопли императора Каха и капитана Бэга, не успевших, видимо, покинуть зал. Пигал обернулся и, кроме вышеназванных благородных господ, никого за спиной не обнаружил. Видимо, императорские гвардейцы оказались более расторопными людьми, чем их непосредственные начальники, а возможно, просто были ближе к выходу. Голубоватый свет или, точнее, туман стал потихоньку рассеиваться, открывая взору довольно странный пейзаж, не столько испугавший Пигала, сколько удививший. Вокруг, насколько хватало глаз, стояли хрустальные деревья. Именно хрустальные, это определение почему-то сразу же пришло на ум магистру. Создавалось впечатление, что какой-то волшебник, маг и чародей одним мановением руки превратил зеленеющий лес в нагромождение полупрозрачных столбов, способных, возможно, порадовать нетребовательное сердце своей изысканностью, но пугающих безжизненностью и нереальностью.
– Позвольте,– обрел наконец дар речи император Ках,– на каком основании вы меня затащили сюда, досточтимый Семерлинг? Я протестую и от своего имени, и от имени капитана Бэга.
Капитан вслух своего мнения не высказывал, но по лицу было видно, что с императором он согласен. Пигал пусть и не совсем от души, но посочувствовал угодившему в переделку благородному Каху. А некоторая неискренность этого сочувствия проистекала отнюдь не от жестокосердия, а от осознания того факта, что ведь и магистру никто не сочувствует, словно он авантюрист, охочий до дурацких приключений. Что же касается императора Каха, то он по долгу службы должен быть там, откуда грозит опасность его империи.
– К сожалению, ваши протесты запоздали, благородный Ках,– холодно отозвался Семерлинг.– Я всех предупреждал, что отсюда нет выхода. Во всяком случае, я его не знаю.
– Но позвольте,– возмутился Ках,– это вы во всем виноваты, кентавр. Вы не дали мне времени на то, чтобы покинуть зал.
Пигалу пришло в голову, что император прав в своих претензиях и кентавр Семерлинг коснулся ладонью двери в преисподнюю раньше, чем следовало, не случайно, а с расчетом прихватить с собой не только сиринского магистра, но и вестианского императора. Очень может быть, что если бы Пигалу дали хотя бы еще одну минуту на размышление, то он последовал бы не за Семерлингом, а за рогатыми гвардейцами. Но теперь уже поздно горевать по этому поводу. И сиринскому магистру остается только одно – выпить до дна горькую чашу, поднесенную в недобрый час неискренним другом. Кентавр Семерлинг, не обращая больше внимания на возмущенные вопли вестианского императора, двинулся вперед, стараясь при этом не касаться переливающихся всеми цветами радуги хрустальных столбов.
– Похоже на заколдованный лес,– не удержался магистр от поэтического оборота в стиле принца Гига.
– Колдуном выступила Черная плазма,– бросил, не оборачиваясь, Семерлинг.
С этим утверждением умнейшего из кентавров спорить, пожалуй, было трудно, и Пигал почувствовал дрожь в коленях, сжимавших теплые бока гнедого жеребца. Гнедой, вяло переступая ногами, тянулся след в след за кентавром Семерлингом, не делая попыток уклониться в сторону. Очень может быть, животное чувствовало вечный ужас, исходивший от этого немыслимого в своей мертвой красоте пейзажа. Семерлинг обогнул застывшего в позе готовящегося к прыжку изысканно-благородного оленя. Животное готовилось к прыжку уже не одну тысячу лет, но магистр с горькой уверенностью отметил про себя, что этому прыжку уже никогда не состояться. И еще подумалось просвещеннейшему из мудрых, что, очень может быть, наступит страшное мгновение, до которого, кстати говоря, рукой подать, когда и Пигал Сиринский застынет на веки вечные в качестве хрустального памятника самому себе. Вот такая странная ирония судьбы. А может быть, и наказание за тщеславие. Если говорить уж совсем откровенно, магистру мечталось, что его изображение останется потомкам на аллее сиринской славы. И эта мечта не была такой уж несбыточной. Не приходилось сомневаться, что его заслуги были бы оценены если и не конной статуей, то хотя бы скромным бюстом от благодарных сопланетников. Другое дело, что есть все-таки разница между вашей каменной копией в тенистой роще Сирина и заледеневшей от ужаса натурой в совершенно немыслимой дыре, где некому даже слезу уронить на холодеющий труп.
Благородный Ках от хриплого лая в адрес кентавра перешел на паскуднейший визг, чем чрезвычайно раздражал обладающего редкостным музыкальным слухом сиринца. Пигал не выдержал плача чужой испуганной души и бросил через плечо:
– Перестаньте же наконец визжать, почтеннейший, вы не в свинарнике.
Разумеется, просвещеннейший сиринец никогда бы не позволил себе столь резкого выпада, сторону коронованной особы в обстоятельствах обычных, но сейчас было не до церемоний. Император Ках в долгу не остался и назвал магистра сиринской макакой. Пигал на этот выпад даже не обиделся по той простой причине, что макаки на Сирине никогда не водились и подобное сравнение могло прийти на ум только совершенно ничтожной личности, которой, конечно, не место на императорском троне. И вообще, по мнению члена Высшего Совета, самозванца Каха следует судить судом межпланетного трибунала за содействие поркам в их чудовищных планах, грозивших гибелью Вселенной.
– От пособника Сагкхов слышу,– не остался в долгу незадачливый претендент.
К сожалению, в этих словах ничтожнейшего из гельфов была все-таки доля правды, хотя и мизерная. И очень может быть, непредвзятый суд не захочет взять в расчет доброго сердца Пигала Сиринского, а выдаст ему по полной программе за проявленную двадцать лет назад в замке Крокет слабость. Впрочем, как раз суда в данную минуту просвещеннейший боялся менее всего. По той простой причине, что даже планета Тартар была куда менее ужасным местом, чем то, где он находился сейчас.
Хрустальный лес закончился так внезапно, что Пигал даже вздрогнул, увидев из-за спины кентавра громадное мрачное сооружение очертаний настолько несуразных, что на ум сразу же пришел вечно пьяный либийский архитектор Джавша Сиплый, немало в свое время намудривший с замком Крокет.
– Это сооружение в вестианских хрониках называется лабиринтом Вэла Великого, или, еще проще,– замочной скважиной.
За спиной магистра в ужасе сопел лжеимператор Ках, наверняка читавший гельфийские хроники и имевший представление о том, что можно ждать от этого сооружения.
– Но это же безумие, досточтимый Семерлинг,– зашипел Ках над самым ухом магистра.– Неужели мы вчетвером сможем противостоять силам, которые сейчас бесчинствуют за теми стенами?!
– А что вы предлагаете, почтенный?
– Надо договориться с порками и остановить Чернопалого. Порки в любом случае лучше, чем Сагкхи.
В принципе Пигал мнение вестианского ничтожества разделял, смущала его только неясность целей высокомерных порков. Но в любом случае Чернопалого следует остановить, и если не с помощью порков, то при участии его отпрысков. Вряд ли молодые люди согласятся погибнуть во цвете лет, а их связь с Черной плазмой гораздо слабее связи их отца, находившегося долгое время в контакте с Сагкхом.
– В таком случае давайте разделимся,– предложил Семерлинг.– Благородный Ках и капитан Бэг отправятся на поиски порков, которые наверняка пасут проклятого князя, а мы с вами, просвещеннейший Пигал, займемся дамами и кавалерами.
Лабиринт Вэла Великого, в отличие от замка Релан, был сложен из голубых блоков. Пигал сразу же обнаружил слабую вибрацию стен и указал Семерлингу на этот бесспорный признак присутствия в гельфийском лабиринте носителей Сагкховой тени.
– Эта вибрация поможет нам отыскать отпрысков.
Кентавр совету магистра внял и ускорил шаги. Спешиваться магистр не торопился, поскольку особой необходимости в этом не было. Размеры сооружения позволяли без труда передвигаться верхом. Ках с Бэгом отстали, а потом и вовсе свернули в боковой проход. Слабо верилось, что им удастся договориться с порками, но нельзя было упускать даже ничтожный шанс. Если судить по усиливающейся вибрации, то Семерлинг верно выбрал направление. Вибрация потихоньку перерастала в рябь, и магистр невольно ежился, кося