Часть третья
Будучи живым ребенком, в детском саду я никогда не хотел спать. Когда укладывали после обеда, наступало мученье. Спи или хотя бы делай вид, что спишь. Ничего не поделаешь: мертвый час...
На одной из интернет-конференций среди самых популярных вопросов к В.Путину был такой: «Как вы относитесь к пробуждению Ктулху?» Об этом «приколе» не стоило бы вспоминать, если бы в молодежных субкультурах вновь не нарастал интерес к хаосу, к Кроули, к основоположнику американского «черного жанра» Лавкрафту. Кто читал его «Зов Ктулху»?
Безумный визионер Говард Лавкрафт придумал расу древнейших на земле существ. Он вывел ее не из подземного тартара, а, согласно фантазиям Дарвина, из-под воды. Там, в Тихом океане, на вершине подводной горы, спит мертвым сном и ждет своего часа осьминогоподобное и отчасти антропоморфное чудовище Ктулху — чешуйчатое, с рудиментарными крыльями. Пока, из-под толщи воды оно лишь может вызывать у людей ночные кошмары и сумасшествие. Однако, освободившись, опираясь на права своего «первородства», оно захватит власть на земле. Поработит человеческое сознание — тотально.
Названная сущность — из сферы интереса «глубинной психологии» школы Юнга. И, кажется, со дна бессознательного действительно поднимается... нечто. Словно лавкрафтовский Ктулху всплывает из глубин человеческой психики. И все сильнее влияет на наши сны. Бесконечным сновидением теперь стало телевидение.
Недавно я вспомнил, как пятнадцать лет назад после премьеры первой серии «Тайн века» мы с Александром Дугиным решили отметить успех. Поначалу мой соавтор с увлечением рассказывал об интересе новейшей физики ко всему хаотическому и турбулентному.[52] Оказывается, они подчиняются строгим закономерностям лишь до определенного момента реального времени. За этим порогом начинается то, что названо фамилией русского ученого— «время Ляпунова». Протекающие в нем процессы — хаотические и непредсказуемые. Некоторые люди попадают в это специфическое время, оказываясь в «пограничном состоянии» — (алкоголь, наркотики). Мой собеседник привел пример. «Ищущие личности» нажрались водки, оказались во «времени Ляпунова» и стали вести себя «турбулентно» — ни с того ни с другого набили друг другу морду... Теперь, в своей очередной книге, Дугин делает по поводу управляемости нынешних хаотических процессов в обществе такой многозначительный намек: «...это будет повторяться до тех пор, (в ускоренном ритме), пока какая-то социальная формация не возьмет на себя ответственность за опасную и увлекательную научно- практическую работу с хаотическими структурами». Уже взяла, Александр Гельевич, давно взяла...
А тогда мы сидели и обсуждали планы на будущее. Дугин предлагал исследовать мистику коммунизма. Это было интересно. Но ближе к полуночи, по мере нарастания «турбулентного процесса» в общении, он начал выдвигать для будущих эфиров все более нестандартные варианты «мирового заговора». Каждый из них Александр Гельевич тут же аргументировал. Жонглировал известными и неизвестными фактами он виртуозно. Кончилось в стиле Лавкрафта: «А что, если сделать сериал о том, что миром управляют подводные существа, и наш фантаст Беляев со своим «человеком-амфибией» был пророком?!»... Тут-то и стало ясно, какие сюрпризы может преподнести «время Ляпунова»...
Человеческая фантазия — единственное место, где Бога нет. Преподобный Никодим Святогорец говорил: «Знай, что как Бог есть вне всех чувств и всего чувственного, вне всякого вида, цвета, меры и места, есть совершенно безобразен и безвиден, и хотя везде есть, но есть превыше всего, то Он есть и вне всякого воображения». И далее: «...быть погруженным в образы или жить в них и под влиянием их есть свойство неразумных животных, а не существ разумных».
Я тогда начинал воцерковляться. Становилось ясно, что вокруг нас действуют не только люди, но и силы бесплотные. Да и сам человек — это дух, облеченный плотью. Значит, по определению, за обманчивой завесой видимого мира — незримая реальность. Приходящее оттуда и является предметом конспирологии. Главными «факторами» здесь являются Всемогущий Господь и данная Им каждому из нас свободная воля. С помощью Божией — все в наших руках и в наших силах. Если этого понимания нет, то всякая теория заговора лишь порождает чувство неуверенности, одиночества и страха. Как раз это и нужно манипуляторам...
Карл Юнг как предтеча Ктулху
Ктулху — не единственное божество лавкрафтавского инфернального пантеона. Среди прочих есть еще и Азатот, которого сопровождают слепые флейтисты. Хаос не только абсурдно-глух, но и слеп.
Одним из таких флейтистов был Карл Юнг, исследователь сновиденческих глубин. Он нырнул в хаос изменчивых, текучих первобытных вод, и до конца земной жизни так и не понял, что утонул.
Юнг утверждал, что ночные видения — это истинный путь к глубочайшему содержанию человеческой сущности. Конечно, сны его интересовали сугубо патологические. Всю жизнь он смаковал, например, свой детский кошмар: огромный ритуальный фаллос, стоящий на троне в темной комнате. Тут уж действительно, наверно, без «ктулху» не обошлось. Только это чудище воздействовало на мальчика с тяжелой духовной наследственностью,[53] конечно, не со дна океана. Оно находилось в нем самом.
Юнг, как антихристианин, конечно, не верил, что спастись в бушующем море человеческих страстей можно лишь на Апостольском Корабле, либо на его обломках, которыми называют писания святых угодников Божиих. Один из них, прп. Максим Исповедник утверждает, что «когда душа начнет чувствовать себя здравою, тогда начнет сновидения иметь чистые и безмятежные». Но здравою душу Юнга, конечно, не назовешь, а христианская традиция отношения ко сну, не была для него авторитетом. Меж тем свт. Игнатий (Брянчанинов) писал, как будто и о Юнге: «Демоны, имея доступ к душам нашим во время бодрствования нашего, имеют его и во время сна. И во время сна они искушают нас грехом, примешивая к нашему мечтанию свое мечтание. Также, усмотрев в нас внимание к снам, они стараются придать нашим снам занимательность, а в нас возбудить к этим бредням большее внимание, ввести нас мало-помалу в доверие к ним».
Не ведал Юнг и поучения блаженного Диадоха о том, что «хорошо не верить никакому сонному мечтанию», ибо мечтания есть мост для бесов. И вот по этому мосту заструились змеиные лукавства. Излюбленным символом Юнга стал гностический Абраксас. Бестия с головой петуха и хвостом змеи (или рыбы). Она во всем из противоречий: «истинный Гермафродит, “святой творец”, любовь и убийца любви, святитель и его предатель, “наиярчайший свет дня и самая мрачная ночь безумия”». Это «единство доброго и злого, истины и лжи» как бы уже своим видом доказывает, что ничего невозможного в мире нет. Абраксас, таким образом, явился для Юнга символом освобождения от этики и морали... Что ж, для нас действительно все возможно. Только не все полезно — вот чего не хотел знать знаменитый психоаналитик. Кто — как, а я суп из любимого Юнгом «петуха» есть бы не стал.
Ученый считал, что нами, сознательными существами, руководит бессознательное, которое таится и в снах. Но что это такое — бес-сознательное? Ответ дает высказывание самого болящего целителя: «Мы должны (кому — должны!? — Ю.В.) выпустить древних богов человеческой культуры из забытья коллективной памяти». Но в христианской традиции «древние боги» — суть демоны. Вот и получается, что подсознательное, в котором таятся демоны-архетипы — инфернально.
Со дна своего грехопадения Юнг булькал что-то о необходимости потери совести и усиления эгоизма. Но без цемента совести ум разваливается на фрагменты. Так человек перестает быть умным, то есть целомудренным. Вот на что замахнулся отец аналитической психологии!
Впрочем, кого-то петух еще клюнет. Кому-то — прокричит. И хотя бы после третьего крика у некоторых совесть заплачет. Она ведь несет воспоминание и том, что все мы — дети Отца Небесного. Однако есть сущность, которая заинтересована, чтобы совесть не просыпалась. Чтобы «мертвый час» длился вечно. Чтобы сон разума Гипнос привел своего близнеца — Танатос. Чтобы Ктулху поднялся из глубин.
Рев медиа-вируса
Спрут мировых масс-медиа давно уже не спит. Кстати, в сфере контроля над умами происходит нечто, напоминающее «борьбу» между масонами — «шотландцами» и «египтянами». Между упорядочением мирового контроля и взрывами хаоса.
Нобелевский лауреат Ноам Хомский пишет: «Либеральные интеллектуалы 30-х и 40-х гг. считали, что широкие массы слишком глупы, чтобы понимать, с какими сложностями связано управление страной. В связи с этим избранной группе пекущихся об общественном благе интеллектуалов нужно определить наилучший курс действий, а потом «сфабриковать» согласие граждан на меры, которых они не желают, но которые принимаются в их же интересах. Вместо того, чтобы убеждать общественность с помощью интеллектуальных аргументов, пиар-эксперты стремятся примитивизировать проблемы и вызвать у зрителей чисто эмоциональные реакции».
Во время первой войны в Персидском заливе был запущен слоган «Поддержите наши войска». Он отвлекал массы от подлинного вопроса: нужна ли сама война? И ее противники боялись выступить со своим мнением: в созданной инфосфере это означало «подвергать опасности наши войска».
Теперь, кажется, время пиара проходит. Во всяком случае, человеческое сознание все более активно атакуется медиа-вирусами.
Вирус-мейкеры объясняют, что вирус — это нечто, идеально приспособленное для выполнения специфической работы. А работа его — войти в клетку вашего тела и сказать ей: «Скопируй меня»... Так что «специалисты» начали по-разному примеряться к этой идее, придумывая, как войти людям в мозг и сказать: «Скопируй меня. Реплицируй меня. Передай эту идею дальше».
Если преступный пиар просто взламывает двери человеческого сознания, то преступный вирус заставляет людей открывать эти двери добровольно. Но, поскольку конечные цели манипуляторов одни и те же, на рекламу вирус-мейкерства лучше не смотреть даже в глазок стальной двери. Или, во всяком случае, четко понимать: если за дверью не стоит опрятно одетый агент пиар-компании, то там — нечесаное чудище из мира хаоса.
Вирусы — это промоутеры хаоса, они якобы «борются против приемов, разработанных фирмами пиара для создания пассивного, легко поддающегося манипуляции населения... Простейший способ отличить медиавирус от старого доброго трюка пиарщиков — это определить, упрощает ли он вопрос, сводит ли его к эмоциям, или, напротив, делает его устрашающе сложным».[51].
Так вместо упрощающего слогана «Просто скажи «нет» наркотикам!» возникает шокирующий вирус «Умные наркотики». Его задача — вызвать замешательство. Это подход НЛП. Умные наркотики? Люди мгновенно впадают в озадаченное состояние, которое есть открытое состояние... Это называется «открытость для ввода данных».
Так стоит ли отпирать двери? На этот счет православная антропология устами афонского старца Ефрема Катунакского говорит: «Не открывайтесь!» Этот его совет означает уклонение от новых впечатлений, идей, забот, которые рассеивали бы ум и препятствовали духовной работе.
Задача вирус-мейкера иная. Он наполняет информационный вирус мемами или предпосылками... «Приняв этот поверхностный смысл, человек автоматически усвоит вместе с ним так называемые предпосылки». Мемы — это концептуальный эквивалент гена, который в вирусе прячется за привлекательной оболочкой. (В случае «умных наркотиков» — обещаемое самосовершенствование, улучшение умственных способностей). Медиавирусы распространяются тем быстрее, чем больший вызывают интерес. Наша зачарованность означает, что мы не обладаем иммунитетом к новому вирусу.
С православной точки зрения, это очень похоже на создание рукотворных прилогов, намеков на будущий грех.
Ой! Что это кольнуло? Это прикол — излюбленная оболочка медиа-вируса.
«Столкнувшись с приколом, человек должен сконструировать понятийную модель, которая допускала бы возможности реальности прикола, иначе он не сможет даже воспринять его. Даже если потом человек отбросит эту модель, способ, которым мозг обрабатывает информацию, оказывается изменен — по крайней мере, так утверждает теория».
Это называют «сатирическим пророчеством». Как-то в Америке была выдумана история о том, что один больной СПИДом плюнул в кого-то и был обвинен в покушении на убийство. Через несколько лет история произошла на самом деле и наделала порядком шума — по тем же причинам, что и медиаприкол: она спровоцировала культурную реакцию на страх перед СПИДом». [51 ].
Популярный консультант по маркетингу Джоди Рэдзик делится своими соображениями которые сделали бы честь хармсовскому «рыжему человеку»: «Сейчас меня привлекает идея создать нечто, ничего не производящее, никак не выступающее — полное ничто. Просто чистый мем, чистый вирус... это просто оболочка. Ее нельзя атаковать, потому что она ничего не весит. О ней можно думать, как о рок-группе, журнале, религиозной секте — как о чем угодно. В силу этого она сможет пройти через всю медиасистему, не будучи остановлена или идентифицирована». Задача — манипулировать образами, подчинять рекламу и политику своим интересам.
Редзик начинал с настенных надписей. «В один прекрасный день мне пришло в голову назвать свою банду “КБФ”, что означает “Культурно бунтующие фаги”, и сделать одной из фирменных меток слово “вирус”. Я назвал себя “Святой вирус”... Я хотел показать, что я — вирус, но что я не хочу никому вредить. Я просто хочу делать все возможное, чтобы помочь эволюции. Идея заключалась в том, чтобы мы, граффити-банда «Культурно бунтующие фаги», были такими культурными террористами, которые шляются везде, заражая неадекватные социальные структуры маленьким кусочком информации, которые затем разрушат этот социальный феномен». «Это разновидность урбанистического шаманства. Везде, где я ставил метку, я ставил как бы маленькое физическое подслушивающее устройство. Установив сеть меток в своей географической зоне, я как бы подпитывался от них энергией».
«Так что я взял свою личную духовную идеологию, создал ее графическую интерпретацию и начал штамповать футболки. Я комбинировал граффити, тантрическое искусство, духовность и хаос».
Вирусы делают мир наших понятий запутанным и хаотическим пространством. В нем возможно все.
И еще один знаковый звук из недр масскультуры. Не так давно пресса определенного сорта с удовольствием сообщила: в 1999 году, как раз в том месте Тихого океана, на которое указывал Лавкрафт, зафиксирован мощный подводный звук животного происхождения. По силе он не сопоставим ни с чем. Что это было? Зов Ктулху? Или рев медиавируса?
Целомудрие и постмодернизм
По «зову Ктулху» слова и знаки давно уже сорвались с мест и кружат в бреду Страшный «полтергейст»! В холодной бездне модифицированной человеческой психики все превратилось во все. Таков главный признак постмодернизма. Вот его стихотворный перл: «Наша говорю я на-низм ты говоришь кому —ыкант наливает муз-иноктриса по шла к-сотка улыбнулась кра-вать советуем уби-лам сломалась жизнь попо». Весь этот бред впору подписать датой, которой заканчиваются гоголевские «Записки сумасшедшего»: «Чи 34 ело Мц гдао...» и т.д.
Философ Георгий Емельяненко пишет: «Состояние ума характеризуется сегодня “онтологическим безумием”. Его поведенческий симптом таков: всеобщий бунт против Бога Творца, Отца Небесного. А значит — против бытия на планете. Лукавый уже ввел в подсознание человечества программу на самоуничтожение. Но как?
Ответ дает открытие функциональной ассиметрии и специализации полушарий головного мозга. Суть состоит в “разделении труда” между ними. Левое специализируется на разделительной функции аналитического и оперативно-тактического характера. Правое — на объединительной: синтезирующей и стратегической. Исследования показали, что такой механизм ябляется приобретенным. И он непрерывно развивается в ногу с “прогрессом”. Это развитие идет за счет усовершенствования только левого полушария и его доминирования над правым».
Немного осталось цельных умов, о которых писал своему корреспонденту святитель Игнатий (Брянчанинов): «Большая часть умов человеческих имеют свойство анализа и по этому свойству способны хитрить, ловко устраивать свои дела, строить козни. Твой ум без работы видит, обнимает предметы. Этот ум — для духовного видения...»
Действительно, «настоящий ум теснейшим образом связан с верой в Бога. «Мы имеем ум Христов (1 Кор. 2:16). И напротив, — не неопытность в слове, но неимение веры».[54]
Обнаруженная учеными перестройка мозга оказалась фактом фундаментальной его дегенерации. Она ознаменовала дальнейшие озверение человека и утрату им целостного мировосприятия. Произошло то, о чем знает каждый христианин: кто не любит Господа и идет против Него, у того отнимается разум. У него просто «срывает крышу». Безголовая мумия Иеремии Бентама — убедительный символ. В сугубо талмудическом мышлении «знаменитого философа» и поклонника «бога ануса» целомудрие отсутствовало напрочь: «Способ Бентама можно назвать кратко методом подробностей, расследования целых величин путем раздробления на части, разложения отвлечений на факты, классов и общих понятий — на элементы, из коих они составлены... Он считал, что человеческий ум не способен обнимать сложные вещи, пока не рассмотрены их части». [7]. Бентаму следовали и Фрейд, который пытался проникнуть в тайны души через анальное отверстие, и Юнг, как основатель «аналитической психологии».[55]
«На апостасийном, богоборческом пути всеобщего развития функция разделения мозга с ускорением нарастала, — пишет Г.Емельяненко. — Она опережала и как бы побеждала функцию объединения. Высокоразвитый Адам (нынешнее человечество) стал живым трупом, испустившим дух. В его мыслительном аппарате не осталось ни капли сил для синтеза — объединения правым духом.
Нормальный мозг можно уподобить древнему ремесленнику, у которого в левой руке сноп огня (а ныне лазер), а в правой — паяло-олово. И когда он рассекал нечто, то и соединял... ибо было чем. Современный интеллект — это левый мозг плоти — луч лазера. Куда бы он ни направился, к чему бы он ни прикоснулся — он только разрывает, разделяет, отнимает»...
Но пока жива божественная этимология — понятно, кто действует в мире. Ибо диавол означает «разделитель». Именно диавольское лжеслово рассекает лежащий во зле мир. Истину — на научные дисциплины, семью — на индивидуальности, народ — на отцов и детей, Россию — на независимые (от Бога?) государства-курьезы, тело человека — на запчасти для трансплантации, Церковь — на секты...
О восстановлении целомудрия говорит святитель Григорий Богослов: «Ум в Адаме не только пал, но первый был поражен, и что преступило, то наиболее имело нужду в спасении». Это означает, что ум в первую очередь должен быть очищен и восстановлен». [56].
Христианство в том числе тем и ненавистно адептам Отрытого Заговора — сколько сил приложили они для совершения над человечеством нехирургической лоботомии, и вдруг появляются люди, которые Духом Святым начинают понимать все. В том числе их, заговорщиков, козни!
Отдел логофобии
Представьте себе специальные команды, которые имеют право ворваться в любую квартиру, где есть книги. Представьте поисковые компьютерные центры, которые «прочесывают» Интернет. Они ищут незаконные тексты. Запрещенные книги. Говорят, недавно в одной библиотеке — нашли. Куда их? В спецхран? Нет, никаких спецхранов больше не будет — найденные тома приказано уничтожить на месте.
О чем речь? Что за социальная фантазия? Погодите. Обо всем по порядку...
Сумароков еще в XVIII веке (тогда на Россию шла мощная волна иностранщины) предостерегал: «Восприятие чужих слов, а особливо без необходимости, есть не обогащение, но порча языка». Понятие «порча» в данном случае может восприниматься двояко — и как неприятное засорение, и Как бесовское наваждение. Кто же насылает на язык порчу?
В рассказах Льюиса про Баламута старый умудренный бес пишет своему младшему «товарищу» о филологическом отделе, который исправно трудится в аду. Там придумывают, например, слова-заклинания вроде слова «демократия». Да, на каждом шагу видны результаты его деятельности. Только название «филологический» этому инфернальному подразделению не подходит. Не любовь к слову (тем более — к Слову) движет им. Он обуян страхом и ненавистью. Итак, несколько слов о работе «отдела логофобии» и его сотрудников (наподобие мэтров из Тавистока) в мире людей.
Афонский монах Афанасий пишет: «Имя должно наиболее точно, полно и образно выражать сущность означаемого явления, лица или предмета, давать о нем представление и определять у людей соответственное к нему отношение. Таковыми были имена, данные Адамом в раю Божиим тварям. Сатана же, лжемудрствуя все в подвластном ему мiре, стремится к обратному — ввести человека в заблуждение. Он или пытается словам, обозначающим грех и человеческие страсти, придать другие значения (например, обаяние, очарование — изначально колдовство, а сейчас — располагающее к себе поведение; прелесть — когда-то заблуждение, сейчас — чуть ли не красота и т.д). Или дать проявлениям греха и категориям грешников новые имена, что позволяет избегать устоявшегося негативного отношения к ним большинства людей».
В России, — пишет монах Афанасий, — где еще каких-то 10— 15 лет назад не было оскорбительнее слова «пидарас», — за такое оскорбление, бывало, и убивали, — эти подонки стали хозяевами жизни. И для наших детей они уже «геи», и ими быть модно и престижно. Ведь средствами массовой информации создан образ романтического «гея» в антураже дорогих машин, шикарных ресторанов, импозантных нарядов».
«Не каждый знает, кстати, как расшифровывается слово «гей», придуманное самими гомосексуалистами. Непосвященные считают, что это от английского «веселый» (gay), и, наверно, недоумевают, в чем уж там особое веселье... Но немногие осведомлены, что это аббревиатура: «gay» расшифровывается как «good as you» — «такой же хороший, как вы». На этом основании они и добиваются для себя таких же «хороших» прав. И уж совсем мало кто знает, что, добившись равноправия в Европе и Америке, извращенцы идут дальше и выдвигают лозунг «better than you» — («мы лучше вас»).[33J. Члены клубов геев уже добились льгот при поступлении в некоторые американские университеты. Теперь они требуют преимущественного права преподавания в школах. Действительно, какой педофил не мечтает стать педагогом ?!
Да, только лексикон православного человека называет вещи своими именами. Для опознания тяжелого грешника его не нужно раскрашивать ни в голубой, ни в розовый цвет; достаточно сказать: «содомит» — происходящий из Содома.
Корни — вот что уничтожает «отдел логофобии». Выращенный на искусственном грунте овощеподобный народ-язык не должен соприкасаться с живой исторической почвой. «Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык перешли в огромном количестве слова-«амебы», прозрачные, не связные с контекстом реальной жизни. Они... могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово прогресс). Это слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами...» [27].
Пустота инфернального мира проецируется в сферу языка. «У всех психиатров есть характерная склонность давать определения [искусственно созданным] понятиям и затем рассматривать их так, как будто они представляют собой “что-то” существующее в объективной действительности... Термин “шизофрения” “не объясняет, что не в порядке у пациента, а лишь оправдывает то, что... психиатр делает с ним”». [52].
Термины термитами подтачивают корнеслов. С.Кара-Мурза обращает внимание на то, как в СМИ слово руководитель стремительно вытесняется словом лидер: «это слово (руководитель — Ю.В.) исторически возникло для обозначения человека, который олицетворяет коллективную волю, создан этой волей. Слово лидер возникло из философии конкуренции. Лидер персонифицирует индивидуализм предпринимателя».
Да, в первую очередь уничтожаются «корневые» слова: «Точно так же происходит настойчивое вытеснение слова избиратели и замена его на слово электорат. Когда депутат говорит “мои избиратели”, скрытые смыслы слова указывают, что депутат — производное от того коллектива, который его избрал (иными словами, создал). Выражение “мой электорат” воспринимается как “мой персонал”».
Среди средств информационной войны — «влияние на терминологию (пример чему дает радио “Свобода”: “бои российских войск с чеченскими” — как будто это два государства и на российской стороне вообще нет чеченцев) и даже влияние на языковые нормы (например, для закрепления расчленения Третьего Рима: “в Украине” вместо “на Украине”)...».[56]
Эта замена идет давно. «Каждый крупный общественный сдвиг ускоряет этногенез и усиливает словотворчество. Превращение народов средневековой Европы в нации привело к созданию принципиально нового языка с “онаученым” словарем. Теперь слова стали рациональными, они были очищены от множества уходящих вглубь веков смыслов. Они потеряли святость и ценность (приобретя взамен цену). Это “онаучивание” языка стало, как выражается Иван Иллич, одной из форм колонизации собственных народов буржуазным обществом. Это же стало и среде-, твом “пересборки” этих народов на новой основе. Создание новых “безкорневых” слов (слов-амеб) стало способом ослабления связующей силы национальных языков и инструментом атомизации общества, необходимой для сборки западных гражданских наций». [26].
Технология, как видим, все та же — порядок из хаоса.
Так же менялся и наш народ. Русский человек называл злодея определенного рода душегубом — преступник ведь сам губит свою душу. Советский человек выражался уже более нейтрально — убил кого-то, значит, — убийца. Россиянина научили слову «киллер». Для русского уха оно звучит, как название респектабельной профессии и ничуть не напоминает ни о смерти, ни о душе. Так же блудница превратилась в (профессиональную) проститутку, а затем — в (романтическую) путану.
После революции 17-го года русских людей буквально атаковал новояз. Словно в булгаковских «Роковых яйцах» жуткими анакондами поползли каббалистические аббревиатуры. Гении неологизмов, всевозможные маяковские и маньяковские, тоже немало помогли создать новый народ...
Чего хотели и чего добиваются рогатые лингвисты? Чтобы язык связывал сознание человека не с Богом, а с адом. Не с истиной, а с ложью. Человек ведь видит мир с помощью слов. Замечательный языковед адмирал А.С.Шишков писал: «Когда мы с богатым языком своим, имея премножество слов, сделаем их от невникания в коренной смысл пустыми, брошенными звуками и станем заимствовать слова из языков чужих.., то из каких бы мы ни стали черпать источников, ничего не почерпнем, и все, как решето, прольется прежде чем мы поднесем ко рту». (Цит. по: [78]). Ох, не любили же Шишкова масонские литераторы! «Арзамасцы», например, на своих театрализованных действах даже «убивали» чучело славного адмирала.
Когда язык превращается в «пустые звуки» — это не пустяк. Действительно, звуки — это только плоть языка, а есть у него и дух, соединенный с языком разум. Когда иссякает дух, тогда человек оглупляется.
Называть вещи своими именами подобно Адаму, может только православный человек, так как Церковь свята, как и Адам до грехопадения.
Вот, например, что касается материнства, моды на женское худосочие и связанного с ним патологического развития плода. Длинную тощую женщину с узкими бедрами, которую теперь именуют «фотомоделью», традиционно называли худосочной. Действительно, если такая бедолажка и рожает ребенка, то питает его своими «худыми», болезненными соками.
Слово «тощий» тоже говорит о многом. Оно родственно слову «тщетный» — напрасный, бесполезный. А архетипическое «кощей» и вовсе происходит от славянского «кощный», то есть — адский. Священный греческий язык столь же выразителен. Слово «патология», например, происходит от «патос», что означает «страсти». Больной ребенок — плод родительского греха. Такого понимания и боятся респектабельные кощеи — пропагандисты «гламурной» жизни. Вот вам и «патос»... Монахи-святогорцы, кстати, не раз обращали внимание на то, что постоянные реформы греческого языка, призваны к тому, чтобы новое поколение не понимало языка Святых Отцов.
Во время воцарения антихриста этимология будет одной из наиболее запрещенных наук. Она вскрывает то, что диавол хотел бы скрыть. Взять то же «очарование». Оно ведь одного корня со словом порча. В свою очередь, понятие порча на греческом языке означает «лишаться ума, страдать последствиями отравы, чародейства, волшебного напитка»...
И вот взгляд в будущее: сотрудники «отдела логофобии», вышедшего на поверхность, рыщут. Уничтожают этимологические словари и соответствующие файлы в компьютерах.
Конечно, руководитель этого подразделения засекречен. Говорят, что это какой-то рыжий человек. Но, кажется, его не видел никто.
Явление ЛСД
Немецкий богослов Иоганн Вир в своем трактате «Об обманах» уже несколько веков тому назад писал об устремлениях диавола, который «опрокинул бы все человеческие вещи, если бы их не удерживала на своем месте Божья воля». Но иногда, по грехам нашим, Господь попускает нечистому толкнуть кого-то под руку.
...Одев белый халат, Альберт Хофман приготовился к рутинной манипуляции. Обезболивающее вещество, синтезированное пять лет назад, сегодня предстояло ввести крысам. Он снял с полки бутылочку, отвинтил крышку... Что такое! Рука дрогнула. Как будто кто-то толкнул его. Бесцветный порошок просыпался на тыльную сторону ладони. На глазах озадаченного исследователя вещество тут же всосалось в кожу. Прямо как стародавняя ведьминская мазь! Впрочем, долой мистику! На дворе 1943 год. И мы — в цивилизованной Швейцарии. В лаборатории уважаемой фирмы «Сандоз».
Хотя... Насчет того, что же толкнуло профессора Хофмана... А что вообще толкнуло его к изучению вызывавших эйфорию веществ? Может быть, то, что он входил в секту суфистов? Сразу после войны, задолго до психоделической революции, швейцарские мистики начали применять на своих радениях удивительный порошок Хофмана. На нем, как на помеле, сектанты улетали далеко. Очень далеко.
Об этом, скорее всего, знал еще один информированный человек. Знакомство с ведущими химиками из «Сандоз драг энд кемикал компани» свел находившийся в те годы в Швейцарии Ален Даллес. Среди его друзей оказался и доктор Альберт Хофман. Кажется, уже тогда Даллес, тесно общавшийся с Карлом Густавом Юнгом, начал обдумывать некий проект...
Интересно, что уже вскоре, став руководителем ЦРУ, Ален Даллес напишет: «Посеяв в России хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как?... Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства... В управлении государством мы создадим хаос, неразбериху... И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратив в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества».
До поры до времени возможность реализации этого проекта вызывала лишь снисходительную улыбку.
Стоит сказать и о «немногих», тех, которые «будут догадываться». Тут мне вспомнилось наше совместное интервью с известным писателем Виктором Николаевым на радиостанции «Радонеж». Мой коллега рассказал в эфире, что обладает убедительной информацией: в одной из крупных отечественных телекомпаний существует структура, специализирующаяся на целенаправленной компрометации православных деятелей культуры и искусства. На каждой творческой встрече с такими людьми, например, обязательно присутствует неприметный человек с портативной видеокамерой. Записывается все. А потом тщательно отбираются неудачные фразы, оговорки, позы, мизансцены, выражения лица... Возможны провокационные вопросы или действия, особенно после длительного выступления, когда автор оказывается в особом состоянии открытости. Названная структура финансируется из частных средств. Эта деятельность вписывается в четырехэтапный план работы с набирающими силу православными авторами.
Первый этап — замолчать их творчество.
Второй — соблазнить чем-либо и использовать в своих целях. Третий — скомпрометировать (здесь и требуются собранные материалы).
Четвертый — уничтожить...
Вполне в стиле «метафизического» мировоззрения. Ивее — по букве масонского устава, который, как мы помним, применяли и к Пушкину. Если человек тщеславен, труслив и продажен, то с ним надо поступать так, как предписывают первые пункты.
А что же мы? Мы осторожны и осмотрительны, но не боимся. Мы помним слова Священного Писания.
И Ангелу Филадельфийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, имеющий ключ Давидов, Который отворяет — и никто не затворит, затворяет — и никто не отворит: знаю твои дела; вот Я отворил перед тобою дверь, и никто не может затворить ее; ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего. (От. 3: 7,8).
Молитесь также и о нас, чтобы Бог отверз нам дверь для слова, возвещать тайну Христову... (Кол. 4,3).
Деграданс
Потом доктор Хофман будет вспоминать: «...В районе 12 часов я пошел домой, чувствуя необычную оживленность, сопровождаемую небольшим головокружением. Дома мне захотелось прилечь, и я погрузился в очень приятное состояние, характеризующееся резко усиленным воображением. Состояние было похоже на сон. Я лежал с закрытыми глазами и наблюдал, как привычные образы моего сознания постепенно превращаются в непрерывный поток фантастических картин, похожих на описания сюрреалистов. Видел, как обычные предметы в моем воображении превращаются в необычные». На другой день доктор Хофман задумчиво смотрел на бутылочку с загадочным веществом. На ней было написано «LSD-25».
Итак, яркие видения напомнили ему сюрреалистические картины...
Сюрреализм родился в Париже. В годы Первой мировой войны. Взрывы ее снарядов разрывали в клочья не только людские тела и природу. Каждый взрыв, как шок, словно потрясал и саму способность воспринимать внешний мир. Его картины как будто рассыпалась на разноцветный бисер. Гармония звучаний расчленялась на отдельные всполохи звуков. Течение художественной речи вскипало водоворотами абсурда.
Глава сюрреалистов Анри Бретон был проповедником творчества через автописьмо. Через особое состояние, родственное трансу. Конечно, впасть в такую специфическую прострацию может не каждый. Сюрреалистов это не смущало. Они предложили некую технологию — «эпидемии сна». Бретон рекомендовал своим последователям все те же идеи предельной открытости: «Погрузитесь сколько возможно в наиболее пассивное или восприимчивое состояние. Отвлекитесь от вашего гения, от ваших собственных талантов и от прочих... Пишите скоро, без предвзятого сюжета, достаточно скоро, чтобы не запоминать и не иметь соблазна перечитывать. Первая фраза придет сама собой».
По сути, эти модернисты вызывали у себя одну из форм кликушества — синдром альтернирующей личности. Он как раз проявляется в неосознанном говорении (или, в данном случае, — писании).
Современник этих поисков писал, по сути, об одержимости модернизмом, который входил в человека как бес. Вот по поводу сюрреализма и присущего ему психического автоматизма, «открывающего свободу мечте вне контроля разума, эстетики или морали»: «...в сравнительно нормальном состоянии человек, путем своеобразного искуса, может легко обнаружить в себе существо, весьма отличное, по своим вкусам, влечениям и творческим возможностям, от того, кто таит в себе это таинственное существо под маской современной культуры». [23].
Увы, видения, как и секты, не могут быть долговременными — по самой своей природе. Сюрреалистическая революция закончилась уже в 1929 году. Именно в тот год перестала существовать сплоченная выставками, манифестами и общественными акциями группа художников. Причиной ее распада послужило... вступление Анри Бретона во французскую компартию. Лидер сюрреалистов требовал, чтобы остальные члены группы сделали тот же шаг.
Бретон был убежден: коммунизм является единственным до конца последовательным политическим выражением принципов сюрреализма. Что ж, утопия, нечто ирреальное и даже абсурдное, действительно царствовала в величайшей стране мира 70 лет.
Кстати, «личный выбор» Бретона говорит нам все о той же духовной закономерности: слабый наркотик вытесняется более сильным. Мелкий бес — князем демонического мира. В данном случае Бретона обуял «призрак коммунизма».
Рычание Ринтры
Хаос нового искусства врывался в космос буржуазного мира. Пытался порвать с вещественностью. Разрушить слово. Взорвать язык.
В своей работе 60-х годов «Одномерный человек» Маркузе высказал мысль, что подлинными носителями «революционной инициативы» могут быть лишь аутсайдеры: безработные, студенчество, национальные меньшинства. Эта идея была подхвачена движением студенческого протеста 60-х и стала одним из лозунгов контркультуры.
Попячсо животне...
Что-что?
Вы не поняли, что сказал вам интернет ? Так знайте: пустота произнесла нечто пустое. А интернет лишь средство. Он просто служит запланированной деградации языка. Со всеми его превед (привет), зачед (зачет), мну (мне, меня), чмавк (чмок)... Этот язык называется «подонкафским». Он закономерно сопровождается матерной руганью.
Рунет заполоняет «упячка». Это слово мог придумать (отсутствующими мозгами) только «рыжий человек». Оно не обозначает ничего. Точнее, упячка — эта некая абстрактная радость, противостоящая «унылому говну». На пустом месте возникает мифология, в которой воины упячки во главе с Чаком Норрисом сражаются против «унылого говна» во главе с Михаилом Боярским.
Это безумие охватило значительную часть русскоязычного интернета. И уже приобрело лавинообразный эффект... А если придать вирусу пустоты информационную нагрузку? Вот вам и «подонкафская», то есть аутсайдерская, революция — все как Маркузе прописал.
Кстати, что такое царивший некоторое время назад в Рунете «превед, медвед» ? Подготовка «подсознания» к приходу в Кремль Медведева?
Под идею развоплощения мира была подведена научная база. Маркузе объявил себя идеологом протеста. Манифестантам «Великого Отказа» от традиционной культуры, которая, по мнению философа, является орудием тотального угнетения человека, которая подчиняет себе все его биологические и социальные инстинкты. В результате такого покушения на принципы гедонизма (как мы помним, основополагающего для адептов Открытого Заговора), якобы неизбежен рост общей агрессии. Рано или поздно она «вырывается из сдерживающих ее оков ... — вот тогда-то и возникают фашистские режимы, мировые войны, концлагеря, варварство, в чем... репрессивная культура отказывается узнавать свой истинный лик».
Теперь эту линию продолжают психотерапевты. Скрытые страхи, считают они, — это фашистский потенциал, а освобождающий эрос принадлежит демократии. Заказчики подобных исследований — высокопоставленные педофилы и педерасты, последователи Бентама и прочие «борцы с фашизмом» — рукоплещут.
Протест против «репрессивной культуры» сообщил искусству авангарда разрушительную силу.
Да, греховная человеческая природа порождает все новые несовершенства мира. Отсюда — поводы для протеста. Для всяческого протестантства. Даже вскинутые вверх два пальца — в виде буквы V — на языке популярных жестов означают уже не победу. Это знак протеста. Вечной войны. Битвы, в которой окончательной победы быть не должно.
Все идет «по Гегелю». Действительно, «Гегельянство — учение о непрекращающихся революциях как движущей силе истории. Это почувствовала интеллигенция, которая, не создав ничего позитивного, живет на волне вечного протеста... Даже крупные религиозные мыслители т.н. «серебряного века» философии, не смогли преодолеть демонических чар диалектики, которая по сути дела является методом логизации абсурда...»
В своем «Бракосочетании Неба и Ада» Уильям Блейк придумал Ринтру — бога духовного протеста. Его рычанием сопровождается всякое действие. Эта сила враждебна «деспотическому Богу», но не человеку.
Уже знакомый нам Моррисон специально изучал в университете философию протеста. И сам он был искренен, когда говорил: «...мне кажется, что необходимо находиться в революционном состоянии постоянно, иначе вы пропали». Галерея Открытого Заговора, по которой он шел, была такова: Монтень, Руссо, Юм, Ницше, Хайдеггер, Сартр...
Интересно, что «протестная культура» послужила, кроме всего прочего, и провокацией, на волне которой поднимался нацизм. «Пользовавшиеся широчайшей популярностью театральные постановки 20-х годов провокационно увлекались такими темами, как отцеубийство, кровосмешение и преступление. Характерным симптомом времени было высмеивание самих себя. Так, в заключительной сцене оперы Брехта и Вейля «Махагони» исполнители выходили к рампе и демонстрировали на плакатах лозунги: «За хаос в наших городах!», «За продажную любовь!», «Честь и слава убийцам!», «За бессмертие пошлости!».
В изобразительном искусстве революционный прорыв произошел еще до Первой мировой войны, и сам Гитлер был сторонним свидетелем этого сначала в Вене, а затем в Мюнхене. Но то, что первоначально воспринималось как оригинальничанье кучки фантазеров, видится теперь, на фоне потока полотен о перевороте, революции и избавлении, — объявлением войны традиционной европейской картине человека. Фовизм, «Голубой всадник», «Брюкке», «Дада» — все это кажется столь же радикальной угрозой, как и революция; это ощущение внутренней связи зафиксировано в популярном термине культур-большевизм. Соответственно и защитная реакция была не только такой же страстной, но и пронизанной все той же нотой страха перед анархией, произволом и бесформенностью. Как гласил характерный вердикт того времени, современное искусство — это «царство хаоса»...[57]
«Черный квадрат» на белом свете
Представьте: вот православный человек в недоумении остановился у «Черного квадрата». Скептически улыбнулся, почесал затылок. И вдруг вздрогнул. Из противостоящей ему плоскости донесся угрожающий рык. Из самой бездны мрака прозвучало обвинение в мракобесии. Таково свойство хаоса: он нагл и агрессивен. Он не знает разницы между истиной и ложью. Ему не ведом ни верх, ни низ; ни свет, ни тьма. Он — слепое экспансивное безумие.
Абстракционизм рождается только у тех, для кого и Сам Бог — абстракция, дефис между буквами «Б» и «г». Христианский публицист из Израиля Исраэль Шамир пишет о происхождении различных видов «современного искусства»: «Отрицание Богочеловека, одного из главных источников творчества, — фундаментальная причина еврейской ограниченности». [71]. Автор цитирует Айвена Массоу, директора лондонского Института современного искусства: «В Британии сегодня тоже есть свой официальный стиль — концептуальное искусство. Оно выполняет те же функции, что и соцреализм в СССР. Оно утверждается на Даунинг-стрит, оплачивается крупным капиталом, а отбирается и выставляется самодержцами от культуры... Цель заговорщиков — сохранить свои капиталовложения, защитить интеллектуальную валюту, которую они вложили в этот вид искусства, и поставить искусство на службу современным интересам». Это откровение стоило британскому мэтру его престижной должности... Впрочем, истоков формирования «концептуальной мафии» англичанин не выявил. Суть же состоит в том, утверждает Шамир, что концептуальное искусство не нарушает заповедь «не сотвори себе кумира» в ее иудейском понимании. Не случайно последовавшее этому пониманию протестантское иконоборчество вынесло иконы из храмов, которые все еще считаются христианскими. Точнее, как теперь говорят, иудео-христианскими.
Так Запад света белого невзвидел, так он остался без «окон» в горний мир. Зато есть окна (они же и двери) наподобие «Черного квадрата». Через них на нас смотрит, приходит к нам беспросветный мрак хаоса. «В церкви св. Николая в Копенгагене вместо вдохновенных образов Мадонны (удаленных из церкви добрыми протестантами), мы видели огромную цветную фотографию старой больной женщины, рядом женские гениталии размером с амбарные ворота, рядом натуралистический акт орального секса в гомосексуальном исполнении». [71].[58]
Осыпаемый черным снегом обыватель не понимает, что происходит. На его «белом листе» «Черный квадрат» числится шедевром.
Распыление бытия
Мирча Элиаде как-то назвал происходящее в искусстве перманентной революцией. Что ж, поскольку движущей силой всех революций зачастую являются люди поврежденные, то все сходится. «Служители муз» свихиваются сами и через свои произведения «посвящают» в сумасшедшие других.
Однажды профессор Ф.В. Кондратьев показал мне в Центре судебно-медицинской психиатрии имени Сербского произведения болящих художников. Можно быть уверенным: в «галереях современного искусства» Запада они могли бы вызвать фурор. Вот девочка с косичками, подобрав платьице, идет по гробам. Идет прямо в пасть огромному чудищу с как бы незрячими, без зрачков, медными глазами. Словно слепая сила хаоса заглатывает человека... А вот — удивительное дерево. Растут на нем глаза. Они смотрят на тебя отовсюду... Думай об этом что хочешь. Расшифровывай как знаешь. Ничего не скажешь — «концептуальное искусство»!
Авангард беспомощен как глухонемой бес. Несамодостаточен. Он постоянно требует комментариев. И вот комментаторы ищут смысла в бессмысленном: «...эти произведения являют собой замкнутые миры, герметические вселенные, куда проникают только ценой огромных усилий, сравнимых с испытаниями, через которые проходят посвящаемые...
По сути гипноз недоступности, непонятности произведений искусства выдает желание обнаружить новый, тайный, неизвестный до этого смысл мира и человеческого существования. Налицо желание «инициации», желание найти скрытый смысл этого художественного языка, всех этих «оригинальных» опытов...
Это как бы «новый мир, который реконструируется из обломков и загадок, мир, почти частный и свой, существующий только для узкого круга посвященных. Но престиж затрудненности в понимании и непонятности столь велик, что широкая публика вскоре вовлекается в этот процесс и провозглашает о своем полном согласии с открытиями элиты». [76].
Илья Сергеевич Глазунов как-то высказал важную мысль:
«Когда человек начинает видеть мир абстрактно, как говорят врачи, зашториваясь от реального мира, — это один из тяжелейших симптомов больной души. В основе так называемого абстрактного искусства лежит культ психики больного человека. И не случайно XX век принес право видеть в каждом художнике сумасшедшего, забывая, что великая духовность культуры создавалась абсолютно здоровыми людьми...»
В свое время Бердяев подметил это стремление художников (как правило, визионеров) к хаосу. Живопись, отмечал он, переживает небывалый еще кризис. Если глубже вникнуть в этот кризис, то его нельзя понять иначе, как дематериализацию, развоплощение... Уже на картинах Врубеля начинается жуткое распыление физического тела. У Пикассо колеблется граница изображаемых предметов, те же симптомы и у футуристов.
Откуда эта зыбкость, эта вибрация миража? Откуда передается этот тремор? От кого эта трясучка рук? Как будто от того, кто огромным усилием поддерживает свое собственное пребывание в устойчивом бытии. Словно демон, с трудом удерживающий перед глазами художника относительно стабильную и похожую на правду картинку, дрожит от изнеможения.
«Обуянные» художники и сами не выдерживали продолжительности, оказывались не способными к творческому потомству. Шпенглер напоминает в «Закате Европы»: «Сезанн и Ренуар оставляли многие из лучших работ своих незавершенными, поскольку не могли при всех усилиях и тщаниях продолжить их. Мане иссяк, написав тридцать картин». Вообще же импрессионизм еще продержался. Последующие стили привлекали внимание три года, два, шесть месяцев...
Младенцы вызывают умиление, но когда у трехлетнего малыша кожа становится морщинистой и обвислой, как у столетнего деда, все приходят ужас. С чем сравнить синдром преждевременного старения в мире «современного искусства»? Все происходит как в среде деструктивных культов. Секты быстро самоуничтожаются, но взамен них клонируются новые. Можно сравнить и с шутками, которые также имеют свойство быстро стареть. С бородой, избитая, — шутка выгладит жалко.
Все эти недолговечные гении как будто падали — каждый со своей творческой высоты. Карл Ясперс писал, что «современный человек не живет больше связью с Единым, которое есть Бог, но существует как бы в состоянии свободного падения... Единство распадается, и случай становится последней инстанцией, хаос — подлинной действительностью».
Удел всех тех, кто «улетает», соблазняя своими полетами других, — упасть. Вслед за Симоном Волхвом.
Как слёг улыбчивый Сергей Курехин, как последний раз в жизни упал Джим Моррисон, мы еще расскажем.
С чулком на шее
Европейские Сатурналии и «праздники дураков» служили, как известно, высвобождению или приобретению творческой энергии. С древности считалось, что хаос является неисчерпаемой потенцией. Это языческое заблуждение, привнесенное в современный мир, погубило многих творцов.
«Первыми из современников художники приложили все силы для действительного разрушения своего мира, для того, чтобы воссоздать заново вселенную творческого воображения, в которой человек мог бы одновременно жить, созерцать, мечтать». [76]. Зачастую оказывается, однако, что, «разрушив» существующую вселенную, человек оказывается не в новой, а в сумасшедшем доме. В отделении для буйных.
...Вошел Врубель. Сегодня он в одежде Садко. (Сшита по его эскизу). А вчера — удивил. Вместо галстука повязал черный чулок XVII века. Женский, кружевной. Привез его из Венеции.
Первые серьезные симптомы болезни обнаружились у него весной 1902 года. Сразу после работы над «Демоном поверженным». Живое лицо демона стало являться художнику во сне. Что это было? Образ психической болезни? Или - незримое, но вполне личностное начало, вторгшееся в его жизнь? Врубель переписывал картину прямо на выставке, и публика могла видеть, с каким мученьем на лице он приступал к работе.
В своих письмах сестре Врубель писал, что ощущает себя «душевной призмой». И он действительно говорит своим искусством как бы не от себя лично, а через себя — от кого-то. Сочувственный интерес к падшему ангелу — первому революционеру — был чем-то таким, что «носилось в воздухе». И что улавливал чуткий художник. И сама техника живописи Врубеля - как бы предчувствие грядущих мировых катастроф, которые не оставят от традиционных устоев камня на камне. «Распыление» физического мира, заметное на картинах мастера, — это еще и предчувствие...
Узнав о некоторых аномалиях в поведении Врубеля (рассказывал друзьям о смерти здравствующего отца и принимал пожертвования по этому поводу), знаменитый профессор Сикорский спросил его близких знакомых:
А не замечали ль вы раньше какие-нибудь странности в его поступках?
Услышав о нарочно раскрашенном зеленой краской носе и о его объяснении такого необычного поступка, Сикорский задумался, а потом сказал:
Да. Это весьма опасные признаки надвигающегося на вашего товарища безумия...»
В воспоминаниях Ильи Глазунова читаем, как он познакомился с росписями Врубеля в киевском Кирилловом монастыре. В то время там была психиатрическая лечебница.
«Вышедший к нам пожилой и усталый врач-психиатр сказал, что сегодня не сможет показать нам росписи Врубеля.
- Приходите завтра, после обеда, когда у наших будет «мертвый час».
- А почему сегодня нельзя?..
Врач посмотрел на нас недовольно:
- Дело в том, что сегодня я не смогу удержать наших больных, не пустить их вместе с вами, а почему-то от Врубеля они приходят в неописуемое возбуждение...»
Есть такое понятие: индуцированный психоз. Состояние художника передается и через его произведения.
Прежде живописец спорил: его Демон это вовсе не дьявол. По-гречески ведь, дьявол — душа. Но позже Врубель и сам стал относится к нему, как началу не только сугубо личностному, но и опасному.
«Уже тяжело душевнобольной Михаил Врубель знал, за что Господь попускает сатане портить его полотна (это была его бредовая идея). «За то, — открыл он тайну Валерию Брюсову, — что я, не будучи достоин, изображал Богоматерь».[59] Но бред — бредом, а в самом чувстве вины за то, что взялся работать такую работу, не будучи предварительно очищен постом и молитвой, в чувстве оскверненности кисти, — ничего неразумного или болезненного не было». [19].
Рассыпанный бисер
Царствовавший в начале XX века модерн много чего отрицал. В первую очередь, конечно, — Господа. Не случайно демоны безумия скакали на этих Сальвадорах дали — в фантазийные дали.
А если модернисты и постмодернисты действительно «так видят мир»? Тогда это похоже на симптомы приема наркотика типа ЛСД. «Равнозначность объектов и образов во время сеанса ЛСД — это неспособность человека логически объяснить, связать в единую смысловую систему свои переживания. Хаотически наплывающие образы приводят к ощущению, которое наши пациенты описывают, как потерю возможности ориентироваться в собственном внутреннем мире» или просто «потерю самого себя». Это приводит к тому, что место Я «может занять на какое- то время результат любого постороннего внушения». [21]. Или, добавим мы, место это надолго или даже навсегда занимает постороннее присутствие. Чье присутствие?
Постмодернист воспринимает сущее как хаос, из которого он лепит свой мир. На самом деле это диавол рассыпает в «левостороннем» сознании художника картину мироздания. И из фрагментов предлагает сложить что-то свое. Получается «игра в бисер».
Помните, что Герман Гессе придумал? Страну Кастилию, где науки и искусства развивать нельзя. Нужно пользоваться только накопленным. И «играть в бисер», составляя эти элементы в новые комбинации. По сути, автор описал тогда грядущий стиль постмодернизма.
Не случайно в работах Гессе постоянно мелькает понятие хаоса. «...хаос — то состояние, когда мир теряет четкие очертания и противоположности сходятся, — соотнесен писателем и с сознанием современных людей.., и с кризисом эпохи. При этом хаос означает не только распад; он понимается как беспорядок, не исключающий возможность нового творчества. Если человек не мог опереться на неколебимые нравственные заповеди, если таковых для него больше не было, то, отдав себе полный отчет о хаосе в мире и в собственной душе, он должен был искать новую опору».
В книге «Аспекты мифа» Мирча Элиаде о таких, как Гессе, пишет: «В отдельных случаях можно говорить о настоящем уничтожении всей вселенной искусств... Это более чем разрушение, это погружение в Хаос... Однако созерцая такие произведения, можно догадаться, что автор находится в поисках чего-то, что он еще не сумел выразить. Ему надо было уничтожить руины и обломки, оставленные в наследство предшествующими революциями в пластических искусствах; ему необходимо было подойти к зародышевым формам материи, чтобы начать с нуля историю искусств».
Да, «начать с нуля» — это по части психоанализа. И точно: «Личная жизненная трагедия и душевная болезнь привели Гессе в клинику Юнга, и эта встреча определила направление его дальнейшего творчества как призыв молодежи послевоенного «потерянного поколения» к перестройке общества в свете неоязыческих духовных начал. Гессе в своем главном интеллектуально-философском романе «Игра в Бисер» (за который он в 1946 году получил Нобелевскую премию) реализует проект «нового человека в новом обществе» — по сути, своеобразной алхимической реторте, описанной Юнгом». [41].[60]
Смотрите сами, что получилось из рассыпанного бисера. Нынешние «перемещенные предметы» постмодернизма у всех на виду. Напудренная задница фотомодели — лицо поп-культуры. За столом, где пируют привидения гениев русской словесности, «голубое сало» идет на закуску. Порнография воспринимается как голая истина...
Игра на расстроенном человеке
Человек играет на настроенном инструменте, а диавол на человеке — когда он расстроен. Тогда и получается какофония.
Развоплощается не только видимая материя (на полотнах художников), но и сама незримая волна звука. Как проекция повредившейся души, в музыку вошло что-то новое. «Начиная с Бетховена (и даже с Моцарта, если рассматривать его последние квартеты), композиторы намеренно вводили дисгармонию, главными образом ради большей музыкальной свободы и эмоциональности. Многие композиторы романтического периода хотели, чтобы их музыка охватывала весь опыт разума и чувства, чтобы зло в ней выражалось так же, как и добро — и для этого пользовались диссонансом. Некоторые, как Паганини и Франсуа Буальдье, автор «Инфернального вальса», иронически заявляли, что их вдохновлял Дьявол». [50].
Сначала закрались какие-то диссонансы, а затем ввалилась и какофония. Такие звуки в западноевропейской традиции считались «музыкальным оформлением» ада. Самый неблагозвучный музыкальный интервал — тритон — называли «дьяволом в музыке»; это название встречалось еще в XIX веке.
На старинной гравюре мы видим шабаш, на котором изображено чтение гримуара под своеобразный аккомпанемент. Исполнитель бьет по клавишам, а они ударяют по хвостам кошек, спрятанным в клавесине. Визг, рев, неразборчивые крики! В общем, рок-концерт.
Аналогом «распыления материи в живописи» стала атональная музыка. Миру ее предложила так называемая нововенская школа (Шёнберг, Берг и другие). Теодор Адорно глубокомысленно придавал всей этой звуковой абракадабре социально-философское значение. Он писал, что только торгашеское отношение к жизни позволяет считать музыку Чайковского понятной и приятной, а музыку Берга — интеллектуалистской, режущей слух, а иногда и вовсе немузыкой, набором звуков. Это всего лишь привычка, леность души, устремленность к слащавости и убогости. Вслушайтесь, — восклицает сидящий в Адорно демон распада, — Чайковский отвратителен!
В рассуждениях теоретика, не любившего гармонии и «прилипчивых» мотивов, видится уже знакомое нам стремление к хаосу. По мнению Адорно, «триумф тактовых акцентов», справляемый развлекательной музыкой, — это звуковой эквивалент отчужденной от личности упорядоченности социума, фальшивых ценностей. Но это не абсолютная победа — это всего лишь момент космической диалектики.
Диалектика гласит: точка наивысшего расцвета — это одновременно начало неумолимого распада. Существование музыки, ориентированной на абсолютную негативность, якобы диалектически необходимо. Музыка должна перестать быть аналогом социальных форм, а тем самым потерять форму вообще, избавиться от организованности, сломать законченность... «Преодоление» гармонии, целостности, завершенности — уже знакомая нам болезнь. Ею, как мы помним, страдали и художники-модернисты.[61]
Вспомним, что классическая музыкальная традиция опирается на тональную основу, где семь тонов — основные, а пять — вспомогательные. Нововенцы осваивают пласты диссонантных звучаний, опираясь на двенадцатитоновый звукоряд. Эти сторонники тотального равенства уравнивают все двенадцать тонов в правах. Они отвергают тональность, функциональность, риторичность музыкального произведения. И что получается? Самодвижение экспрессивных жестов, нервных импульсов и шоков.
Проще говоря — кошачий концерт. Адорно видит во всем этом аналог мира свободы.
Но уж очень характерные настроения передает и порождает эта «свобода»! Шёнберг, начавший свой путь с произведений, близких позднему романтизму, пришёл к настроениям безотчётной тревоги, страха перед действительностью, пессимизмом и скепсисом. Крайняя степень возбуждения сменяется у него душевной прострацией. Да, эта та самая Свобода, что появилась из пера падшего ангела.
Экспрессионистская музыка лишена равновесия, обращена по преимуществу к сфере подсознательного. Она чужда определенным, ясно очерченным образам и законченным формам. Композиторы этого направления отказались от широкой напевной мелодики, ясных тональных устоев...
В общем, хаотическая музыка являет собой социальный протест. И то, что она создается, как правило, людьми, духовно нездоровыми, характерно. Все взаимосвязано. Один их ведущих специалистов Тавистока Р.Д.Ланг «считал безумие одним из проявлений социального протеста, присущего особо сознательным, совестливым людям, чье поведение выпадает из рамок так называемого «нормального поведения». [34]. Такой гуманизм, как всегда, идет рука об руку с человекоубийством. Подобные взгляды легли в основу вербовки террористов из числа душевнобольных. Отлавливали их зачастую именно на рок-концертах.
Интересно, что Адорно был учеником Берга; имел определенный вес в музыкальных кругах и был приглашен консультировать Томаса Манна при написании «Доктора Фаустуса» (1947). Его влияние очевидно в диалоге сумасшедшего Леверюона со своим другом Цейтбломом о музыке. Герой говорит как раз о «неразличимости гармонии и мелодии».
Собеседник сомневается: «И ты надеешься, что все это услышат?»
« — Услышат? — ответил он. — Помнишь ли ты некую общеполезную лекцию, которую нам однажды читали, и из которой явствовало, что отнюдь не все в музыке надо слышать? Если ты под «слушанием» подразумеваешь какую-то конкретную реализацию тех средств, которыми создается высший и строжайший устав, звездный, космический устав и распорядок, то ее не услышат. Но самый устав будет или может быть услышан, и это доставит людям неведомое доселе эстетическое удовлетворение».
На все заумные пассажи композитора по поводу двенадцатизвуковой системы Цейтблом отвечает: «Перефразируя твои слова, я сказал бы, что твоя система скорее способна подчинить магии человеческий разум».
Эта идея — воздействия на сознание через дисгармоническое и даже неслышимое — словно провозвестие о психотронном оружии. Адепты идеи — пси-рыцари — идут в инфернальный поход на человеческое сознание.
Нет, не случайно главный герой Манна (адепт атональной музыки) получает славу как результат договора с диаволом. (В довесок — сифилис и безумие). А что отдает взамен? Способность к любви.[62]
Наконец отпущенные договором с диаволом двадцать четыре года истекают. Раскаяние и надежда в милосердие Господне звучит в последнем монологе безумного «монаха сатаны». Он приглашает друзей послушать его кантату. Те звуки, которые слышались ему из ада. И вот результат, ради которого сам диавол посулил Леверюону «дров подбросить под котел, чтобы посилен был труд»: «Мы видели, как слезы покатились у него по щекам и упали на клавиши; ударив по мокрым клавишам, он извлек из них сильно диссонирующий аккорд. При этом он открыл рот, точно собираясь запеть, но только жалобный звук, навеки оставшийся у меня в ушах, слетел с его уст. Склоненный над инструментом, он распростер руки, казалось, желая обнять его, и внезапно как подкошенный упал на пол».
Закроем двери туалета
Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими (Мф. 7, 13).
«Каждому веку, так или иначе, приходится терпеть своих «enfants tembles», Франсуа Вийонов и Артюров Рембо, бунтарей духа и мысли, одержимых, казалось бы, единственной страстью «открыть седьмую дверь»«. Шпенглер писал как будто и про Джима Моррисона.
«Двери восприятия» Блейка-Хаксли открылись в очередной раз. Вошел симпатичный и стеснительный парень из Калифорнии. В кожаных штанах. В рубашке со змеями на рукавах. Поэт, оказавшийся незаурядным артистом. Его сравнивали с богом вдохновения Дионисом.
Сам того не зная, Моррисон, конечно, был частью Открытого Заговора. Этот «новый Дионис» не только читал, впитывал, но и воспроизводил, в частности, идеи Ницше: «Мы верим в Олимп, а не в Распятого. Сексуальность, наркомания, огромная, радостная благодарность жизни и ее тираническим условиям — вот что составляет сущность языческой культуры. Я считаю наивысшей культурой пессимизм силы. Индивидууму больше не нужно оправдывать зло. Он наслаждается чистым злом, и именно бессмысленное зло кажется ему самым интересным. Если раньше человеку нужен был Бог, то теперь его манит мировой порядок без Бога, мир случайностей, в котором есть место и для ужасов, и для различных животных проявлений».
Название своей группы он позаимствовал у Блейка: «Если двери восприятия чисты, вещи видятся такими, какие они есть». Мориссон раскодировал «Doors» так: «Это поиск. Открывание одной двери, другой, третьей. Чувственность и порок — эти образы притягивают нас сейчас. Но это, как змеиная кожа, которая однажды будет сброшена... В данный момент меня больше интересует темная сторона луны, зло, сумерки. Но мне кажется, что в нашей музыке мы пытаемся прорваться к чему-то чистому, к освобожденному и неограниченному. Это как очистительный ритуал в алхимическом смысле. Сначала проходит период беспорядка, первоначального хаоса. Из этого кристаллизуются элементы, и обнаруживается источник жизни, который изменяет всю материю, пока, наконец, не проявятся все противоположности, весь дуализм, и вы не соедините их. После этого дело уже не в плохом или хорошем, но в едином, беспримесном...».
Подобное ощущение реальности требует особого мировоззрения. Специфического «Я», полностью разомкнутого на восприятие мифологического всеединства мира. Обычно исследователи творчества Моррисона говорят о его «дионисийском Эго», которое открыто и верху, и низу. Которое «... тождественно экстатически «изживающему» себя телу. Это путь преодоления социальности и нравственности, путь от политики к поэзии. Однако, возразим мы, такое мировосприятие больше подходит культу Пана. Ведь Пан означает «всё». Пьяница Пан. Состояние экстаза рассматривалось Моррисоном как вполне самодостаточная цель. Отсюда — увлечение ЛСД и алкоголем. За несколько лет они превратят стройного Диониса в разжиревшего Пана.
«More, more, тоге» (больше, больше, больше) — таким был девиз Моррисона. Больше впечатлений, больше наслаждений. Надо открыться. Надо испробовать в жизни все. Этот гедонизм идеально попадал в контекст Открытого Заговора. Его микробы, его споры носились в воздухе, и Моррисон уловил их. А кто-то — очень влиятельный — уловил то, что он уловил. Суть происшедшего вписалось в формулу того же Теодора Адорно: когда «художник пытается стать чистым голосом иррационального, невзирая на заданные ему условия... его произведения превращаются в идеологический феномен»... Не удивительно: несмотря на прессинг консервативных сил Америки, «идеологический феномен» Моррисона всегда находил и могучую поддержку. Его использовали. Правда, очень недолго. Всего три с половиной года.
Моррисон заявлял: «Меня интересует все, что связано с бунтом, хаосом, особенно с деятельностью, которая выглядит бессмысленной. Мне кажется, что путь к свободе заключается именно в этом; наружный мятеж — способ достижения внутренней свободы... Я вношу хаос в тексты, в то время как остальные пытаются навести порядок».
Его стихи собраны из мистических фраз, как из «бисера». Это разрушает всякое представление о классической рифме и поэтическом ладе. Это больше похоже на заклинания языческого колдуна. Да, бытует легенда о вселении в душу маленького Джима души умирающего индейского вождя. Или служившего ему демона? Некоторые склонны приписывать Моррисону нечто демоническое и называют «шаманом на сцене». Даже неизменныекожаные штаны Моррисона трактовались как облачение Посвященного (в индейских обрядах кожа молодого оленя означала разодранность души, погруженной в жизнь плоти).
Иногда хаотический «бисер» «Doors» собирался во вполне очевидные смыслы. Такова знаменитая песня «The End» — «Конец».
Убийца проснулся до рассвета
Одел башмаки
Взял лицо в древней галерее
И пошел по коридору
Зашел в комнату сестры
Нанес визит брату
И пошел дальше по коридору
И подошел к двери
И заглянул внутрь
— Отец?
— Да, сын.
— Я хочу убить тебя.
— Мать, я хочу...
Эту «эдипову часть» моррисоновского текста «The End» обычно интерпретируют психоаналитически. Как конфликт с отцом. Отрывок соотносится с проникновением в материнское лоно, т.е. с регрессией Вселенной к Хаосу. «Эдипова часть» представляет собой конструирование ситуаций «распад естества», попытку одолеть природу, сопротивляясь ей противоестественностью. Такой «ход назад» можно назвать адекватным акту ритуального разрушения.
Его друзья отмечали, как он любил «планировать спонтанность и контролировать хаос». Подобно жрецу, расчленяющему «первоначальное единство», Моррисон прагматично фиксировал реакцию публики на свои действия. Сам он писал: «Шаман ведет собрание. Чувственная паника, вызванная наркотиком, песнопениями, танцем, швыряет его в транс. Изменившийся голос. Момент судороги. Он подобен сумасшедшему. Этот профессиональный истерик, избранный благодаря склонности своей психики, однажды будет оценен. Он является медиатром между человеком и духовным миром. Его ментальные путешествия формируют религиозную жизнь племени». Именно такую роль избрал себе Джим Моррисон в магико-религиозной драматизации своих выступлений. Стоит отметить, что в университете будущий певец очень внимательно изучал психологию толпы.
Убить бога, чтобы самому стать богом — таково было послание «Дорз». «Артистизм Моррисона превосходил все, так как вы знали, что он умирает за вас там, на сцене, что он не просто играет... он умирает каждый день». Так писали восторженные комментаторы.
Однако вскоре выяснилось, что контролировать хаос невозможно. Если хаос впущен в душу, то уже он начинает контролировать тебя. Настоящий конец, настоящая смерть певца оказалась неприглядной. По официальной версии, Моррисон, скончался в 27 лет от разрыва сердца. В ванне своей квартиры.
Но 36 лет спустя бывший менеджер парижского ночного клуба поведал, что все было иначе. В книге под названием «Конец; Джим Моррисон» Сэм Бернетт пишет, что нашел Моррисона мертвым в кабинке туалета своего заведения. «Колоритный вокалист “Дорз”, красивый калифорнийский мальчик, превратился в безжизненный комок плоти, скукожившийся в туалете ночного клуба».
Бернетт сам не видел, чтобы в тот вечер Моррисон принимал героин. Но, по его словам, было известно, что певец нюхает этот наркотик, так как боится шприцов. После смерти два торговца наркотиками отвезли труп Моррисона в квартиру музыканта.
Бернетт, которому в 1971 году было 20 с небольшим лет, позднее стал известным радиоведущим, автором биографий рок-музыкантов и вице-президентом компании Disneyland Paris. Хотя много лет ему докучали журналисты, расследующие различные версии смерти Моррисона, Бернетт хранил молчание.
«Мне очень больно об этом вспоминать, — замечает Бернетт. — Когда мы нашли его мертвым, на носу у него были маленькие хлопья пены и немного крови, и врач сказал: “Наверно, передозировка героина”».
Все. Закроем двери туалета.
«418»
Когда мы еще общались с Дугиным (кажется, дело было в конце 1995 года), он рассказал мне, что вернулся из Питера, где выдвигался кандидатом в депутаты Госдумы. Известный музыкант Сергей Курехин был, по его словам, участником этого «проекта».
Под его знаком проходил и последний в жизни Сергея концерт «Поп-механики». Курехинские хаос звуков, смешение жанров и художественных стилей, были пополнены политикой. Курехин вывел ее на сцену вместе с коровами и курицами. Дугин стал вторым лицом этого хаотического Януса. Жесткий дугинский антилиберализм кроулианского толка с его лозунгом «делай что хочешь» закономерно сомкнулся со всеразрешающей мягкостью либерализма. Точно так же «противоборствующие» масонские ордена мирно уживаются под крышей одного «ложен-хауса».
— Все были в масках, — с Видимым удовольствием вспоминал тот концерт Дугин. — Как на венецианском карнавале. Или как скоморохи. В их смехе и смене масок было ведь что-то и не очень веселое. Они воспринимались как пришельцы «с той стороны». Не случайно в некоторых магических практиках с помощью смеха даже вызывают духов...
А на заднике, — многозначительно говорил мой собеседник, — стояло число 418...
— А что это за число?
— Это очень загадочное число, — произнес Дугин.
Мне стало даже обидно, что я не посвящен в такую важную тайну. Теперь в одной из своих книг Дугин пишет о том, что сквозь действо Курехина проступала какая-то особая реальность. «Причем, это не личность самого режиссера, организатора и манипулятора странного хаоса, но нечто иное, «магическое присутствие», размытые, но довольно зловещие черты «кого-то еще»...
Кроули утверждал в своей «Книге Законов», что только тот, кто знает смысл числа 418, сможет перейти в новый Эон, в котором наступит эра подлинного постмодернизма — без стонов и компромиссов.
Последняя «Поп-механика» проходила под знаком 418. Фактически это была кроулианская постановка, иллюстрирующая конец Зона Осириса.
Что-то подсказывает, что скоро мы увидим вокруг нас странные знаки.
Буря равноденствий.
«Поп-механика» Сергея Курехина играла в пришествии нового Зона особую роль...
9 июня 1996 года Сергея не стало. Страшный диагноз — саркома сердца. Когда Курехин в последний раз приезжал в Москву, мы говорили с ним о древнем гностическом символе — змее, обвившемся вокруг сердца, сердца Осириса, умирающего и воскресающего бога...»
Не так давно Дугин опубликовал «Манифест “Новых Магов”». В нем, в частности, говорится: «Отныне косвенного воздействия недостаточно, политика и искусство забыли о необходимости постоянного обращения к магии. Ситуацию может спасти только прямая и тотальная замена искусства и политики МАГИЕЙ».
Да, протоиерей Г. Флоровский говорил, что искусство не может оставаться нейтральным. Вне истинной веры оно обречено на вырождение и темную магию. И тогда оно начинает варить дурманящее варево из каких-то подозрительных корней, добавим мы. Уж не корешки ли это от «дерева Сефирот»?
Впрочем, преподобный Иустин Попович выразился насей счет яснее. Он точно определил инфернальных соавторов Открытого Заговора: «Тайна атеистической философии и анархистской этики открыта и засвидетельствована: эта тайна — диавол...
Так в таинственных границах нашего людского бытия, когда видимое претворяется в невидимое, обретает облик видимого, разыгрывается сложнейшая драма: некие невидимые силы, желанные или нет, тайно и искусно внедряются в мир человеческих мыслей, ощущений, желаний, намерений, соучаствуют с нами незаметным образом, сотрудничают при создании философии и этики, участвуют в полнокровной жизни человека и оставляют видимые и невидимые следы на всем, с чем человек связан». [25].
...На тех выборах Дугин набрал какое-то ничтожное число голосов. Мне почему-то вспомнилось, что политика (например, в лице Муссолини) досадливо отмахивалась от Кроули, а в английских спецслужбах его называли «крайне неудачливым агентом».
Мне до сих пор неведом смысл каббалистического числа. Не быть мне в «зоне Гора». Слава Богу!
Когда пасть улыбнется...
Хаос — это зев. Пасть, перемалывающая сущее. У римлян хаос отождествлялся с Аидом. Он поглощает всякое оформленное целое и превращает его в сплошную бесформенную массу. В сфере культуры такой дробилкой, а когда надо и мясорубкой, стал постмодернизм.
У этой пасти — бесчисленные зубы. И на всё у нее есть свой зуб. Истины, а, значит, Бога, постмодернизм не признает. Для него истина — лингвистический, исторический и социальный институт. Реальности бытия тоже нет. Существует только реальность различных философских практик. История? Хаос случайных событий. Методом игры в бисер эти события могут сколько угодно подвергаться пересборке.[63] Каждый раз получается новая, пригодная для духа времени конструкция. Типично метафизический подход.
Иногда зубы зияющей пасти обнажаются в ухмылке. При отсутствии основного Принципа происходит обращение к иронии, аллегории, игре. Пародия становится оружием против «пафоса», присущего героике и жертвенности нашей истории и культуры. Само слово пародия говорит о том, что она направлена против оды — торжественной песни...
Стоит затронуть подобные темы, опять возникает «еврейский аспект». Словари, изданные в Иерусалиме, сами выделяют феномен национального юмора. Вот, например, словарь «Еврейская цивилизация». Его авторы, Ж.-К.Аттиаса и Э.Бенбасса, пишут: «Еврейский юмор великолепен. Тот факт, что у многих всемирно известных еврейских актеров было комедийное амплуа, лишь усиливает это убеждение...» Далее перечисляются знаменитые артисты, к списку которых мы легко могли бы добавить немало отечественных «мастеров эстрады», авторов хохм и прочих шутов гороховых. (Кстати, этимологически слово «шут» связано со словом «бес»).
Да, они гордятся своим «великолепным юмором». Однако о его природе Отго Вейнингер, сам будучи евреем, писал не очень приятные вещи. «Еврей никогда на деле не считает что-либо настоящим и нерушимым, священным и неприкосновенным. Он везде фриволен, надо всем он острит».
И.Лютостанский цитирует «Кицер Шулхан-Арух» и поясняет: «“Все шутки и насмешки запрещены еврею; но шутки или насмешки над “Авойде-Зура” или “элылым” дозволены». Этот параграф разрешает евреям издеваться над верой и религиозными обрядами христиан». В наши дни, если приглядеться, объектом издевательства являются многие качества «гоев», которые являются производными христианской морали.
Происхождение иронии, столь характерной для этого состояния души, Вейнингер видит даже в «пониженной человечности» евреев. «Евреи фальсифицируют не только товары и продукты, они фальсифицируют самое общество христианское, постепенно заменяя его поддельным. Гениальность подменяется шарлатанством, героизм — идеями всепрощения и равноправия, религиозный восторг — скептической усмешечкой, честь и совесть — толкованиями свободы, которая будто бы разрешает все. Захватив вследствие преступной слабости христианских правительств нервные центры общества — печать, кафедру, судейскую трибуну, сцену, евреи ведут широчайшую пропаганду своей пониженной человечности и погружают арийское общество в опасный гипноз».[64] Да, как признавался Гейне, «Я не могу понять, где оканчивается ирония и начинается небо».
Так, между шуточками, эти смехотворцы и их ученики внушают нам, что снег — черный и, что сало (хи-хи-хи!) может быть... голубым! Эффект перемещенных предметов всегда вызывал приступы смеха. Теперь смотришь на эти кувыркания смыслов — и ужас охватывает. «И смех захватите с собой, проклятый, чтоб умерщвлять все живое», — писал, обращаясь к своим собратьям, поэт Хаим Бялик.
Какова природа такого убийственного смеха? Он пресмыкается, не способный дотянуться до высокого. «Прикольное» жалит «пафосное» снизу. Стремится низвести героическое до своего уровня. «Юмор существует на границе истинного и неистинного, его стихия — двусмысленность, которая питает двоемыслие. Юмор — мерцающее — и здесь, и там, и не здесь, и не там пребывание». [19][65]. Это словно потусторонняя сущность, болтающаяся на границе нашего и иного миров.
Кто-то хорошо отметил и такую особенность шутки: «...цель ее — не только обойти запрет, но и подкупить слушателя, подкупить смехом, создать в смеющемся союзника и этим как бы социализировать грех». Сатира и юмор — хихикают именно по поводу греха. Сатира, в нетерпении суча копытцами, подстрекает видеть только чужой грех, поэтому в духовном плане она заразна. Стоит только осудить глупость другого, как вляпываешься в еще большую глупость сам. Мне рассказывали, например, как один знаменитый сатирик, человек невероятно жадный, извел массу денег на различных гуру, «духовных учителей» и прочих проходимцев.
А юмор? Он представляет грех безобидным пустячком. «Что грешно, то и смешно». Один из столпов идеологии гедонизма Фрейд удовлетворенно констатировал: юмор — это победа принципа удовольствия.
Иначе говорит православная традиция. «Время войны, — обращается свт. Иоанн Златоуст к шутникам, — а ты занимаешься тем, что свойственно актерам».
Конечно, православный человек — не скучный зануда. Из житий многих христианских праведников мы знаем, сколь радостны и светлы они были. О старце Паисии Святогорце, например, говорится, что он любил рассказывать веселые истории с духовным содержанием, от сердца смеяться: «К сожалению, сегодня, — говорил он, — многие утеряли естественный смех». [38-2].
Действительно, духовная радость не нуждается в том, чтобы взбадриваться приколами. Такая радость может возникнуть, например, из-за капли освященной воды, попавшей во время крестного хода на детскую щечку. Батюшка взмахнул кропилом — и полетели сверкающие брызги. Вздрогнул от неожиданности малыш и рассмеялся. Легко и беззаботно. Стоящая рядом бабушка улыбнулась: вот и тебе досталось. Слава Богу! Эта капелька слово из рая прилетела. Там ведь бесконечно славят Творца и бесконечно радуются... Славят Творца — и пошутить нельзя? Людям, «подсаженным» на смехачество, подобная перспектива кажется непривлекательной. Они отворачиваются к телеэкрану и вот уже ржут над человеком, оказавшемся в шкафу у любовницы. Реакция, вызываемая подобным «великолепным юмором», напоминает: и юмор, и смех бывают разные.. В русском языке есть слово радость, но не было слов юмор, ирония, пародия. Они — заимствованные. Слова привнесены из иностранных языков, а стоящие за ними явления — из инфернального мира. (Ирония, например, — от греческого слова притворство).
Тот, кто «без ума смеялся», всегда находится где-то на границе духовного поражения и психиатрического диагноза. Знаменитый психиатр П.Б.Ганнушкин называл тех, у кого не затормаживаются зловонные остроты, «салонными дебилами». Та же гадость изливается из человека, когда у него поражены лобные доли мозга — так, отмечают медики, порождается специфический юмор на тему физиологических отправлений. Как видим, это может быть результатом «несчастного случая», а может — результатом «лоботомии», которую производит диавол.[66] Господь попускает совершить ему эту операцию по грехам человека. Грехи эти, например, смехотворчество, на первый взгляд могут показаться незначительными. Однако можно согласиться: «Начало цепочки — смех над чужой бедой, а конец — сумасшествие». [43].
«Друг мой, — пишет антигерой Томаса Манна, продавший душу диаволу композитор Леверюон, — почему я смеюсь? Почему почти все явления представляются мне пародиями на самих себя? Почему мне чудится, будто почти все, нет — все средства и условности искусства ныне пригодны только для пародии?..» [67]
На наших глазах не жизнь, а игра становится формой существования. Человек превращается в неживую марионетку, в подобие, в персонаж. «Многие виды искусства постмодернизма претендуют на то, чтобы называться спектаклем, поскольку они нарушают границы жанров. Театр становится действующей нормой для деканонизирования общества». [55]. Все превращается в комедию. Имя музы комедии — Талия — происходит от латинского слова. Оно означает — «возмездие». Когда Талия снимает улыбающуюся маску, на ее темном лице — злоба.