— Да, хорошенькая карусель, — согласился я, наблюдая за невозмутимым лицом Мэри, которая старалась не смотреть на меня, когда продевала запонки в рукава моей рубашки. Обе мои кисти были перевязаны, пальцы едва двигались. Я продолжал:
— Конечно, теперь нашей публике будет о чем поговорить, кроме футбола, — о последнем сообщении по телевидению, о последних новостях. И начнется сенсация.
Я рассказал о случившемся прошлой ночью, умолчав только о моей поездке в Лондон к Шефу. Под конец Харденджер серьезно сказал:
— Очень и очень любопытно. Собираетесь меня убедить, что проснулись среди ночи и, ни слова не говоря Мэри, затеяли телефонные разговоры и расследование в Уилтшире?
— Я же вам объясняю: старые полицейские методы, да и вы с ними согласны, требуют застать подозреваемых врасплох и — будешь на полпути.
Вообще–то я и не собирался спать. Пошел один, потому что вы возразили бы против моих приемов и, не колеблясь, воспрепятствовали бы мне вести расследование.
— Да, вы правы, но если бы я остановил вас, то ваши ребра остались целыми. Все до единого, — холодно возразил он.
— Конечно, но тогда не отпало бы сразу столько подозреваемых.
Осталось пятеро. Я каждому намекнул, что мы скоро раскроем это дело, и один из них, довольно нервный, решил меня остановить. — Это только предположение.
— Черт возьми, но предположение толковое. У вас имеется что–либо получше?.. Сначала я сразу же принялся за Чессингема. У него довольно много грешков и…
— Я забыл спросить, — перебил меня Харденджер, — вчера ночью вы звонили Шефу?..
— Да, — без тени смущения ответил я. — Добивался разрешения действовать своими методами: знал, что вы не согласитесь.
— Вы дьявольски хитры, не правда ли? — Если он и догадался, что я обманываю, то на лице это не отразилось. — Просили узнать об этом Чессингеме, о его службе, о том, водил ли он машину в армии?
— Да. Хотите его арестовать?
— Намереваюсь. А как его сестра?
— Ее нельзя ни в чем обвинить. Мать также вне подозрений. Это точно.
— Итак. Остается четверо, с кем вы утром общались. Можете утверждать, что они вне подозрений?
— Нет, не могу. Возьмите хотя бы полковника Уйбриджа. У него доступ к секретным папкам, он мог бы легко шантажировать и привлечь к соучастию доктора Хартнелла…
— Вчера вечером вы считали Хартнелла невиновным.
— Да, но у меня имелись на него особые виды. Во–вторых, почему наш храбрый полковник, как подобает храброму офицеру, не вызвался войти в лабораторию номер один вместо меня? Не потому ли, что знал о выпущенном там вирусе ботулинуса? В–третьих, он единственный, не имеющий алиби на ночь убийства.
— Боже! Кэвел, не предлагаете ли вы арестовать полковника Уйбриджа?!
Должен сказать вам, что мы не очень красиво поступили, когда потребовали отпечатки пальцев у Кливдена и Уйбриджа сегодня утром у них дома. Кливден сразу же после этого позвонил помощнику специального уполномоченного.
— И тот схватился за голову?
— Как положено воспитанному человеку. Он на нас сейчас зол чертовски.
— Это еще ничего. Результаты исследования отпечатков пальцев в этих домах дали что–нибудь?
— Для этого нужно время. Ведь еще не полдень. Будут готовы только через два часа. Да и вообще, я не могу арестовать Уйбриджа: военный министр в сутки снимет с меня голову.
— Если этот тип пустит в действие дьявольский микроб, то военное министерство тоже через сутки перестанет существовать. И тогда вряд ли ваша судьба кого–нибудь заинтересует. Кроме того, вам не обязательно сажать его в тюрьму. Посадите его под домашний арест или как–нибудь в этом духе изолируйте. Назовите это как угодно. Что нового дали последние часы?
— Тысячу версий, и все пустые, — удрученно ответил Харденджер. Молоток и кусачки действительно использовались при налете. Но это и так ясно. Абсолютно ничего о «бедфорде» и телефонной будке, из которой звонили вчера вечером в Рейтер. Упрятали вашего Тариэла и его партнера. Ими теперь занимается комиссия по коррупциям и взяткам, будут сидеть, пока об их бизнесе мы не будем знать лучше их самих. Посидят не меньше недели, но я об этом не грущу. Во всяком случае, доктор Хартнелл является их единственным клиентом из лаборатории номер один. Лондонская полиция пытается напасть на след человека, который посылал письма на Флит–стрит.
Если мы зря тратим время здесь, то они делают то же самое. Инспектор Мартин все утро допрашивал работающих в лаборатории номер один, выяснял их связи друг с другом. Ему удалось только установить, что доктор Хартнелл и Чессингем обменивались визитами. Но это всем известно. Сейчас мы проверяем каждого, кто в течение года имел хоть какой–то промах. Наряды наших людей проверяют обитателей каждого дома в радиусе трех миль от Мортона.
Выясняют, не случилось ли чего странного или необычного в ночь убийства.
Авось что–то и наклюнется. Если широко забрасывать сеть, всегда что–то поймается.
— Разумеется. Через пару недель. Или через пару месяцев. А наш общий приятель с дьявольским микробом начнет действовать через несколько часов.
Черт возьми, старший инспектор, мы не можем сидеть и ждать, когда что–то наклюнется! Методичность даже в самом большом масштабе не поможет. Другой метод — курение пеньковой трубки в стиле Шерлока Холмса — нас также далеко не уведет. Нужно спровоцировать действие.
— Вы уже это сделали, — кисло сказал Харденджер, — видите, куда это вас привело. Хотите еще больших реакций? Так?
— Первым делом нужно проследить всякую финансовую операцию и каждый денежный взнос любого работающего в лаборатории номер один, каждый прошлогодний взнос в банк. Не забудьте при этом Уйбриджа и Кливдена. Пусть подозреваемые об этом знают. Пошлите наряды полицейских в их дома.
Переверните там все вверх дном. Составляйте список мельчайших вещей, какие там обнаружатся. Это не только обеспокоит человека, которого мы ищем, это может дать реальный результат.
— Если мы зайдем так далеко, — вставил инспектор Вилли, — то можем посадить кучу невинных людей. Это единственный способ заодно вывести из игры того, кого мы ищем?
— Бессмысленно, инспектор. Возможно, мы имеем дело с маньяком, но весьма талантливым. Такую вероятность он предусмотрел еще несколько месяцев назад. У него должны быть сообщники: никто из Мортона не смог бы отправить эти письма в Лондон сегодня утром, спокойно спорьте на вашу будущую пенсию, что сразу после кражи бактериологических культур он, должно быть, избавился от сообщников.
— Хорошо, тогда мы поторопимся, — неохотно сказал Харденджер, — хотя и не знаю, где отыскать столько людей, чтобы…
— Пусть они действуют поэтапно, от дома к дому. Не теряйте времени.
Вновь Харденджер неохотно кивнул и, пока я одевался, долго и обстоятельно говорил по телефону. Когда он положил трубку, то обратился ко мне:
— Не собираюсь спорить с вами до изнеможения. Идите. Но подумайте о Мэри.
— Вот именно. О ней я тоже думаю. Полагаю, если наш незнакомый приятель начнет неосторожно обращаться с дьявольским микробом, то вскоре и Мэри не будет. Тогда не будет ничего.
Казалось бы, я положил конец ненужным разговорам, но через некоторое время Вилли сказал задумчиво:
— Если этот незнакомый приятель действительно так поступит, интересно, закроет ли правительство Мортон?
— Закроет ли Мортон?! Наш незнакомый приятель желает сровнять его с землей! Невозможно и предположить, что сделает правительство. Разговор пока принял только угрожающий оборот, но никого до сих пор наглостью не запугивали.
— Говорите лишь о себе, — кисло произнес Харденджер, — а что вы намереваетесь делать, Кэвел? Если будете любезны и сочтете возможным сообщить мне, — добавил он с неуклюжей иронией.
— Конечно, поставлю вас в известность. Не смейтесь только, я собираюсь загримироваться. — Я указал на шрамы левой щеки. — Помощь Мэри с ее пудрой, и они исчезнут. Роговые очки, намалеванные углем усики, серое пальто, удостоверение на имя инспектора Гибсона из транспортной полиции, и — я уже другой человек.
— А кто выдаст вам документ? — спросил подозрительно Харденджер.
— Никто. Он у меня при себе, на всякий случай, — не замечая его взгляда, я продолжал:
— Затем вновь зайду к нашему другу доктору Макдональду. В его отсутствие, конечно. Добрый доктор при скромном заработке умудряется жить, как маленький восточный царек. Все есть, за исключением гарема. Впрочем, возможно, он держит и его где–нибудь. Тайно.
Кроме того, сильно пьет, потому что напуган дьявольским микробом, угрожающим безопасности его особы. Я ему не верю. Итак, я отправляюсь к нему.
— Зря потеряете время, — мрачно сказал Харденджер. — Макдональд вне подозрений. Выдающийся и безупречный жизненный путь. Я лично потратил сегодня утром двадцать минут, просматривая его дело.
— Читал и я. Некоторые светила несколько лет назад тоже имели безупречную биографию, пока их не разоблачили и не осудили в Олд–Бейли.
— Здесь он высокоуважаемый человек, — вставил Вилли, — немного заносчив, сноб, общается только с избранными, но все о нем хорошего мнения.
— Его биография гораздо обширнее того, что вы читали, — добавил Харденджер. — В биографии только упоминается, что он служил в армии во время войны, но случайно моим другом оказался командир полка, в котором служил последние два года войны Макдональд. Я звонил ему. По–моему, доктор Макдональд скромничает. Знаете ли вы, что в тысяча девятьсот сороковом году он, будучи младшим лейтенантом в Бельгии, не раз проявлял храбрость и закончил войну в чине подполковника танкового полка с вереницей медалей длиной с вашу руку?
— Нет, не знал, но не понимаю, — признался я, — к чему ему понадобилось производить на меня впечатление, будто он шизофреник, который если и совершит героический поступок, то никогда в нем не признается.
Значит, он хотел убедить меня в том, что он испуган. Не пожелал, чтобы я считал его храбрецом. Почему? Потому что хотел объяснить страхом свое ночное пьянство. Но, принимая во внимание биографию, трудно считать его трусом. Непонятно. Это первое. Вторая неясность: почему всего этого нет в его личном деле? Дерри составлял многие из этих досье и вряд ли упустил бы так много из биографии этого человека.