За столом беседа сразу стала вертеться вокруг Татьяниного литературного творчества. Антонина Прокофьевна и Лариса забросали ее вопросами, и Таня добросовестно на них отвечала, рассказывала какие-то забавные истории, шутила, пересыпала речь смешными словечками и неожиданными, но меткими сравнениями. Мы с Сергеем сели рядышком на другом конце стола и вполголоса стали обсуждать наши невеселые криминальные дела.
Надо отдать должное Сергею: он каким-то совершенно непостижимым образом ухитрился выяснить, куда ходила Ольга Доренко в последний день своей жизни. Оказалось, что какая-то ее московская подруга, узнав, что Ольга едет сюда на кинофестиваль, попросила ее передать небольшую посылочку своему дальнему родственнику. Вот к этому-то родственнику и ходила Оля в тот день, когда опоздала на пресс-конференцию. Более того, Сергей, пока я с постыдным эгоизмом лениво валялся на пляже, дозвонился в Москву, разыскал эту подругу и узнал у нее адрес и имя родственника, которому предназначалась посылка. Вот только навестить его он не успел, потому что договорился со мной на восемь часов, а оказаться невежливым хозяином ему не хотелось.
За окном то и дело раздавался треск — ураганный ветер ломал ветви деревьев в саду. Дождь лил стеной, и я плохо представлял себе, как мы будем добираться до своей Первомайской улицы. Я то и дело растерянно поглядывал на окно, за которым было темно и страшно. Заметив это, Лисицын поспешил меня успокоить:
— Это пройдет примерно через час, Владислав Николаевич, вы не беспокойтесь. Знаете, южные бури очень сильные, но короткие. Впрочем, как и южные романы, — добавил он, усмехнувшись.
Я подумал, что та, похожая на ангелочка, стерва, которая когда-то больно обидела Сергея, была, скорее всего, приезжей.
Сергей не обманул. Буря стихла даже раньше, чем мы успели допить чай с вкусными пышными пирогами. Антонина Прокофьевна тут же распахнула окна, и в комнату, где мы с Сергеем успели изрядно надымить, ворвался вкусный влажный воздух, пахнущий морем, тиной и какими-то цветами. Уж не знаю, в каком таком хитром месте сушила хозяйка нашу мокрую одежду, но к тому моменту, как мы собрались уходить, все вещи были абсолютно сухими, так же, как и обувь.
Уже стоя на пороге, я, повинуясь непонятному порыву, сказал Сергею:
— Дай-ка мне адрес того человека, которому Оля должна была передать посылку. Я сам к нему завтра схожу, чтобы тебе время не тратить, а ты займись окружением наших трех красавиц актрис.
Он посмотрел на меня с благодарностью и протянул бумажку с адресом.
Домой мы возвращались той же дорогой: сначала по темным улицам индивидуальной застройки, потом через шумный сияющий огнями многолюдный центр города и снова по тихим немощеным улочкам.
— Танечка, я, кажется, нарушил ваш график.
— В смысле?
— Триста строк. Вы же их сегодня не написали из-за того, что пошли со мной в гости.
— Значит, завтра придется сделать шестьсот. Не пойду купаться, пока не сделаю, вот и все.
— Таня, это жестоко! — рассмеялся я. — Разве можно так себя истязать? Приехать на море и запереть себя в четырех стенах.
— Вы не понимаете, Дима. Во-первых, это для меня удовольствие, а не каторга. А во-вторых, не забывайте, это деньги. В издательстве мне платят по двести долларов за авторский лист, то есть за двадцать четыре страницы на машинке. Триста строк — это примерно восемьдесят долларов, или в переводе на наши деревянные — триста пятьдесят тысяч. Сделала триста строк — заработала. Понимаете? Очень стимулирует. И в-третьих, у меня Ирочка. Она согласилась пожертвовать своей квартирой, чтобы я могла не разменивать свою, только потому, что я пообещала ей заработать на новое жилье. И если я ленюсь и не пишу, а Ира в это время стоит у плиты или стирает, можете себе представить, как я себя чувствую.
— Кстати, ваша Ирочка не обиделась, что вы бросили ее сегодня и отправились развлекаться?
— Надеюсь, что нет. После нашей с вами вчерашней прогулки она немного погрустила, поняв, что здесь ей не обломилось, но сегодня утром она присмотрела очень симпатичного курортника из соседнего дома, так что вечер, который я ей освободила, она проведет с толком. У нее, вообще-то, отличный характер, легкий, уживчивый, и хозяйка она прекрасная. Повезет кому-то!
— Что-то долго никому не везет, — с шутливым сомнением произнес я. — Сколько ей лет?
— Двадцать шесть. Она моложе меня. Я так понимаю, вы плавно подбираетесь к вопросу о моем возрасте?
— Таня!
— Да бросьте вы, Дима, я женщина без комплексов. Если вам интересно, давно бы уже спросили и не мучились.
— Считайте, что я спросил.
— Мне тридцать четыре.
— Не может быть! Правда, тридцать четыре?
— Правда. А что вас смущает?
— У вас такая кожа гладкая… Я бы больше двадцати восьми не дал.
— Димочка, вы прелесть. Кожа у меня гладкая потому, что я толстая. Вот и весь секрет.
— Таня! Ну что ж вы меня все время ставите в неловкое положение!
— Да почему же? Да, я толстая, ну и что мне теперь, повеситься из-за этого? Или делать вид, что я — юная газель, а все, кто видит мою полноту, просто дурно воспитанные хамы, лишенные чувства прекрасного?
— Тетя Таня, — внезапно вмешалась Лиля, которая до этого молча шла рядом, держа меня за руку. — А почему вы зовете папу Димой?
— Потому что в полном имени Владислав есть буквы «Ди», и твой папа мне разрешил звать его Димой, — объяснила Татьяна.
— Понятно, — сказала Лиля и снова умолкла.
Благодаря ее вмешательству разговор на опасную тему внешности можно было свернуть. Я всегда боялся таких обсуждений. Станешь говорить правду — окажешься невежливым, станешь хвалить и говорить комплименты — есть риск, что дама примет все за чистую монету и твои джентльменские охи и ахи будут восприняты чуть ли не как признание в любви.
— Танечка, я вот о чем подумал. Если вы завтра собираетесь ваять свою «нетленку», может быть, вы позволите оставить с вами Лилю? Мне нужно сходить в одно место, и я не хочу таскать ее с собой. У меня появилась возможность выяснить, почему Ольга Доренко опоздала на пресс-конференцию.
— Конечно, Дима, о чем разговор. Не беспокойтесь, Ира пойдет на пляж, а мы с Лилей посидим в саду. Кстати, Лиля, когда придем домой, напомни мне, пожалуйста, чтобы я поставила аккумулятор на подзарядку, а иначе нам завтра придется вместо сада сидеть в комнате и включать компьютер в сеть.
— Хорошо, тетя Таня.
Да, мой ребенок многословием не страдает. Иногда я задумываюсь над тем, что же происходит в ее кудрявой головке, когда она молчит? Какие мысли там рождаются? Какие вопросы, которые некому задать, потому что родителей вечно нет рядом? Какое впечатление на нее производят прочитанные книги? Что она понимает, слушая разговоры взрослых?
Возле нашей калитки стояла Ирочка с каким-то бородатым седым типом в дорогих очках. По ее лицу стало понятно, что вечер не прошел впустую: она наконец нашла себе объект для курортного флирта. Ну и слава богу.
Наутро я покормил Лилю завтраком, сдал ее с рук на руки Татьяне и отправился навещать Николая Федоровича со странной фамилией Вернигора. Это для него Ольга Доренко везла из Москвы небольшую посылочку от каких-то дальних родственников.
Судя по адресу, жил Николай Федорович не очень далеко, и я действительно дошел до его дома минут за двадцать. Домик был кукольно-красив и ухожен, покрашен в белый и красный цвета, и сразу было видно, что хозяин — человек с нормально устроенными руками, которые растут из того места, из какого надо.
Я вошел в калитку, поднялся на крыльцо и подергал ручку двери. Заперто. Обошел вокруг дома, заглядывая в окна, но хозяина не обнаружил. Поиски Николая Федоровича в саду успеха тоже не принесли. Я решил ждать. В конце концов, пожилой человек далеко уйти не мог, тем более с утра пораньше. В крайнем случае, отправился на базар и вернется в течение часа.
Я уселся за стол под навесом, точь-в-точь такой же, как во дворе нашего дома на Первомайской, с удовольствием закурил и принялся разглядывать растущие вокруг деревья. Так прошло минут сорок.
— Молодой человек, — послышался женский голос с улицы, — вы случайно не Юрий?
— Нет, я не Юрий, — ответил я.
И кто же этот Юрий, интересно знать? Сын? Тогда почему соседка не знает его в лицо? В первый раз приехал из другого города?
— Вы не муж Леночки? — продолжала допытываться настырная соседка.
— Нет. Я не муж Леночки. Я просто жду Николая Федоровича. По делу.
Женщина подошла ближе и остановилась, ухватившись руками за забор.
— Разве вы не знаете? — спросила она каким-то изменившимся голосом, и мне сразу стало не по себе. Похоже, мой пацан с крылышками запустил свои пухлые пальчики в барабан и уже тянет наружу билетик, на котором написано слово, которое я очень не люблю.
— Что я должен знать?
— Николай Федорович умер.
— Когда?!
— Вчера. Мы вчера же телеграмму отбили в Мурманск, там его дочка живет, Леночка, она замужем за подводником. Я вот и подумала, что, может, это они уже прилетели. А вы кто же будете?
— Так, никто. Зашел узнать кое-что, да, видно, не судьба. А вы здесь рядом живете?
— Через два дома.
— Вы хорошо знали Николая Федоровича?
— Ну как… — Женщина пожала плечами. — По-соседски ходили друг к другу, если одолжить что надо, и вообще… Николай Федорович в одиночестве не скучал, компанию не искал. Все чем-то занят был. И по хозяйству сам управлялся, он ведь давно уже вдовец.
— Отчего же он умер? — спросил я.
— Да отчего старики помирают? От старости. Сердце, врач сказал, остановилось. Ему ведь уже за семьдесят было, чего же удивляться.
— А когда похороны?
— Ждем, когда дочка с мужем прилетят. Николая Федоровича в морг отвезли, так что как только дети приедут — так сразу и похоронят. Ой, молодой человек, а вы очень торопитесь?
— Да нет, куда мне торопиться, я на отдыхе.
— Знаете, я вас вот о чем попрошу. Мне надо в поликлинику сбегать на процедуры, может, вы посидите здесь, покараулите, вдруг Леночка с Юрой приедут. Так-то я каждые десять минут в окошко выглядываю, чтобы их не пропустить. У них ведь даже ключей от дома нет, приедут усталые, с вещами, и будут тут мыкаться, не знать, куда приткнуться. Я, конечно, записку вчера еще написала и к двери приколола, что, мол, ключи в доме номер шестнадцать, но я смотрю, вроде нет уже записки.