Было уже совсем темно, когда я встретился с человеком, которому оставлял послание в телефонной будке. Он оказался прямой противоположностью шеф-повару: худой, поджарый, подвижный и легкий. В темноте я не смог сразу точно определить его возраст, но, судя по голосу, он был далеко не первой молодости. К Коле Щипанову он относился чуть ли не благоговейно, поэтому сразу выразил готовность сделать для меня все, что нужно.
— Я в этом городе всю жизнь прожил, кроме тех лет, что сидел, конечно, — сказал он. — Меня каждая собака знает. Это, с одной стороны, не очень хорошо, но зато ведь и я каждую собаку знаю.
Интересно, подумал я, сколько раз он сидел благодаря Коле Щипанову? У меня в Москве был такой человек: я ухитрился упрятать его за решетку пять раз подряд. Когда на шестой раз его поймал другой сыщик, так чуть ли не смертельная обида была. «У вас, Владислав Николаевич, рука легкая, я после вас всегда срок хорошо мотаю. А после этого опера со мной в колонии обязательно что-нибудь случится. Давайте я вам явку с повинной сделаю, расскажу пару эпизодов, про которые никто не знает, чтобы считалось, что это снова вы меня упекли. А я вам за это отслужу верой и правдой», — заявил он, находясь под следствием в шестой раз. Сколько преступлений я раскрыл благодаря этому рецидивисту — не перечесть. Конечно, и у него были свои принципы, воров и мошенников он не сдавал никогда, но насилия и душегубства не признавал, поэтому по тяжким преступлениям информацию поставлял добросовестно. Похоже, мой нынешний знакомец был как раз из таких. Но спрашивать об этом у чужого агента было неприличным.
К себе на Первомайскую я возвращался голодным, как волк, потому что целый день мотался по городу и ничего не ел. В желудке грустно плескалась одинокая банка пива, которую я выпил на набережной, ожидая момента, когда можно будет заговорить с Толиком Гущиным. Было уже поздно, но я был уверен, что заботливая Ирочка оставила мне какой-нибудь еды. И еще меня грела мысль о том, что в доме на Первомайской меня ждет Татьяна. Чудеса все-таки иногда творятся с человеческой психикой! Сейчас, когда я, едва не потеряв ребенка, встал на тропу войны, моя влюбленность в Таню делалась сильнее с каждым часом, хотя по всем законам жанра мне должно быть совершенно не до нее. И что я в ней нашел, не понимаю. Вернее, я прекрасно понимал, что именно нашел в ней, но до сих пор мне и в голову не приходило, что эти качества могут быть для меня важными. Да что там важными — жизненно необходимыми. Поистине, чудны дела твои, господи!
Метров за двести до дома номер 8 я почувствовал, что в один из расставленных мной капканов кто-то попался. Звук шагов за спиной преследовал меня по меньшей мере минут десять. Я то убыстрял ход, то замедлял, но звук оставался все время одинаковым, не делался ни тише, ни громче, а это означало, что идущий за мной человек четко соблюдал дистанцию. Что ж, значит, день прошел не зря.
Во дворе я увидел картинку из серии «Ждут солдата с фронта». За накрытым столом сидели Татьяна, Ирочка и Юра Мазаев и напряженно молчали. Перед ними стояли чистые тарелки и нетронутые блюда с едой. И несмотря на повисший сзади «хвост», я на мгновение расслабился, чувствуя, как на лице расплывается идиотская улыбка. Они меня ждали. Они за меня волновались.
— Владик!
— Дима!
— Слава! — сказали они в один голос, а Ирочка почему-то расплакалась.
— Мы так волновались, — всхлипывала она. — Ты сказал, что придешь не поздно… Мы с восьми часов сидим как на иголках, а сейчас уже почти одиннадцать.
— Ерунда, — громогласно заявил я. — Что такое одиннадцать часов для отпускного периода! Детское время. Сейчас поедим и пойдем гулять.
— Ты еще не нагулялся? — насмешливо спросила Таня. — Чем же ты весь день занимался?
Ноги у меня гудели, я сидел на скамье за столом, и мысль о том, чтобы встать и куда-то идти, казалась мне непереносимой. Но мне нужно было обязательно вытащить на свет божий своего соглядатая, поэтому я продолжал громко нести всякую чушь о том, как полезно гулять перед сном, а особенно полезно дышать морским воздухом.
— В конце концов, я вас силком не тащу, — сказал я, скорчив обиженную мину. — Вы как хотите, а мы с Таней пойдем к морю. Пойдем, Танюша?
При этих словах я изо всех сил наступил на ногу сидевшему рядом Мазаеву. От неожиданности Юра сморщился и крякнул.
— Да уж, пожалуйста, идите вдвоем, поворкуйте, голубки, — ехидно ответил он. — А мы с Ирочкой уже достаточно взрослые, чтобы гулять, взявшись за руки. Мы и здесь найдем чем заняться.
Я собрался было расхохотаться, как полагалось по сценарию, но наткнулся на холодный взгляд Татьяны и осекся. Она не понимала моего замысла, и мое поведение казалось ей дурацким и пошлым. Протянув руку через стол, я взял Танины пальцы и поднес к губам, преданно глядя ей в глаза. Ее лицо смягчилось, губы дрогнули в чуть заметной улыбке. Я точно знал, что в густой бархатной темноте южной ночи, всего в нескольких метрах от нас кто-то стоит и внимательно слушает каждое произнесенное нами слово, поэтому не сказал больше ничего, только поцеловал нежные прохладные пальцы женщины, на которой собирался жениться.
Без нескольких минут двенадцать Татьяна спустилась из своей комнаты в широкой свободной юбке и тонком нежно-сиреневом свитере, и мы отправились гулять, помахав рукой Ирочке и Юре Мазаеву.
— Ты обиделась? — робко спросил я Таню, крепче прижимая к себе ее теплый округлый локоть.
— Нет. Но я не люблю, когда меня держат за «болвана», особенно если мои карты вполне позволяют вистовать.
— Ты играешь в преферанс? — удивился я. — Откуда такая терминология?
— Дима, но я же следователь, — усмехнулась она, — а не базарная торговка. Я не гоню самогон, но знаю, как это делается. Точно так же, как знаю технологию хищений в химической промышленности, хотя по профессии я не химик и не вор.
— Сейчас проверим, — весело сказал я. — Я пришел к уголовнику Жорику и велел ему узнать, у кого есть аппаратура для ночной съемки. Шесть пик.
— Ты хотел найти человека, который нас с тобой щелкнул во время непристойного прелюбодеяния в саду. Шесть треф.
— Я пришел к уголовнику Жорику. Шесть треф здесь.
— Ты хотел поставить в известность о своих намерениях местную уголовную среду. Шесть бубен.
— Я нашел человека, у которого такая аппаратура есть, и выяснил, что его младший братишка-балбес кому-то ее одалживал за приличные деньги. Шесть червей.
— Ты проинформировал о своих намерениях среду полукриминальных малолеток. Шесть без козыря.
— По дороге домой я понял, что за мной кто-то тащится. Семь пик.
— И ты предложил нам пойти погулять, чтобы выманить его за собой. Семь треф.
— Я не просто предложил вам пойти погулять. Семь треф здесь.
— Ты предложил мне пойти с тобой. Ты хочешь, чтобы Юра Мазаев тебя прикрыл. Семь бубен. Сдавайся, Стасов. У тебя красные масти слабые, а на восемь треф ты не потянешь.
Я рассмеялся и крепко прижал Татьяну к себе.
— Таня, а если я сделаю тебе предложение, ты его примешь?
— Какое предложение?
— Брачное.
От неожиданности она споткнулась.
— Ты с ума сошел, Дима. Мы знакомы всего неделю. Откуда такие бредовые мысли?
— Так что, ты мне отказываешь, что ли?
— А ты согласишься переехать в Питер?
— Запросто.
— А как же Лиля? Ведь если ты уедешь из Москвы, ты будешь видеть ее совсем редко.
— Тогда я заберу тебя в Москву.
— Да ну? В коробку упакуешь и отправишь в грузовом вагоне?
— Опять не годится? Тогда я заберу Лилю в Питер. Так пойдет?
— А как твоя Маргарита к этому отнесется?
— Плохо, конечно, — вздохнул я. — Но, в конце концов, нет неразрешимых проблем, есть неприятные решения. Я что-нибудь придумаю.
— Ну, думай, думай. Когда придумаешь, тогда и вернемся к этому разговору.
Перебрасываясь ничего не значащими фразами, мы дошли до моря. Здесь был не городской пляж, а просто прибрежная полоса рядом с железной дорогой. Сегодня я уже был в этом месте, осматривался и прикидывал, к какому месту лучше всего «подтащить» хвост, буде он появится, чтобы на него удобно было напасть сзади. Такое место я присмотрел и теперь целенаправленно вел туда Татьяну.
Достигнув заранее намеченной точки, я остановился, обнял Таню и тихонько сказал ей на ухо:
— А теперь давай разговаривать какие-нибудь глупые разговоры. С виду должно быть похоже, что мы обсуждаем что-то очень серьезное, но ни одного слова не разобрать. Если здесь есть кто-то третий, он должен все внимание переключить на нас с тобой.
— И о чем будем говорить?
— Да без разницы. Хочешь — читай стихи наизусть. Или прозу.
— Ладно. Домовой, страдающий зубной болью, — начала Татьяна. — Не кажется ли это клеветой на существо, к услугам которого столько ведьм и колдунов, что можно безнаказанно поедать сахар целыми бочками?
— Что это? — удивился я.
— Александр Грин, «Словоохотливый домовой». Мне продолжать или ты хочешь что-нибудь другое?
— Нет-нет, другое не надо. Продолжай, пожалуйста, — попросил я заинтригованно. Затеять оперативную комбинацию, стоять в первом часу ночи на пустынном морском берегу, знать, что тебе в затылок дышит невидимый враг, и при этом слушать сказку про домового — в этом что-то было.
— Но это так, это быль, — снова заговорила Татьяна мягким ласковым голосом. — Маленький грустный домовой сидел у холодной плиты, давно забывшей огонь. Мерно покачивая нечесаной головой, держался он за обвязанную щеку, стонал жалобно, как ребенок, и в его мутных красных глазах билось страдание. Шел дождь. Я зашел в этот заброшенный дом, чтобы переждать непогоду, и увидел его, забывшего, что надо исчезнуть…
В кустах за моей спиной раздался треск, послышалось тяжелое дыхание и шум борьбы. Через несколько секунд перед нами стоял Юра Мазаев, а рядом с ним — тот самый мускулистый бугай Леха, предводитель пацанов, которых я видел сегодня на набережной. Чего-то в этом роде я и ожидал. Юра крепко держал Леху за волосы.