— Вы что-то путаете! — попыталась с достоинством выпутаться отрицанием Ленца.
— Тише, детка, тише, — с иезуитской лаской прошипела Нора, доставая заветную бутыль. — Я никому не скажу. Кто без греха… Главное — вовремя прекратить.
— Вовремя — это пока никто не узнал, — усмехнулась Лена, презрев конспирацию.
— Вовремя — это пока не узнала жена, — поправила Нора. — Побереги Танюшу.
И Мегера Грантовна углубилась в истории из своей молодости, а Ленца хмелела, потому что на сей раз выпила больше своей обычной гомеопатической дозы. И не могла понять, какую же игру затеяла с ней эта опасная женщина. Опасная, как та самая грубая лесть, которую так яростно отвергал Ник. Ведь он прервал их отношения, когда Лена сковырнула тему его литературного таланта. Она была уверена, что талант нуждается в признании. Но признание было истолковано как женские маневры. Как и неловкие слова любви… Что за тип!
Лена выдержала эти окаянные дни черного телефона. Он молчал, проклятый, но выкарабкиваться из слезного желе тоски Ленце помогала странная уверенность в собственной правоте. Она любит, и она отступила. Это когда-нибудь зачтется. Ник — не похотливый бабник. Он уязвим. Такие мужчины страдают глубже женщин. Ведь страдал же Заболоцкий у своего черного телефона. Поэт и прозаик накрепко связались в Леночкином сознании. И поэт был, как ни странно, более понятен. Он бы ее не бросил из-за грубой лести. Он бы ее простил, он тоже пережил запретную любовь, — все знают, кому посвящен цикл стихов с «Черным телефоном». Не жене, другой женщине. Елена Царева — тоже другая женщина. И у нее для строптивого Ника припасена одна страшная новость. О, черный телефон пока молчит об этой новости. До поры до времени! Но она заставит посмотреть на другую женщину по-другому. А пока… в утешение дан Птенчик. Джазовая «Птаха». Его мелодию пока разобрать трудно, она еще только рождается. Но в ней определенно что-то есть…
Мир стоит на ките справедливости, просто этот кит — невидимый. И самый маленький из трех самый непостижимый. Потому нам кажется, что он давно уплыл.
Глава 10Злая Венера и черная вдова
— Можете мне не верить, но это эмблема тайной организации нацистского толка.
Давид так разволновался, что снова перешел на «вы». Таню выдавала предательская изумленная улыбка. Какой забавный мальчик — в бусах Люды Шнырь он обнаружил подвеску со знаком тайной организации! Не мальчик, а жемчужина в череде серых будней…
— Эти вполне способны на убийство, зря вы смеетесь! — прищуривался Давид.
— Я верю, верю. Но зачем тогда разбрасываться этими знаками на наших черных лестницах? Почему бы адепту лютого ордена Люде… — тут в Тане заклокотал смех, и она еле сдержалась, — не оставить свои ритуальные бусы рядом с телом? Это если тайная организация хотела поиграть в пять зернышек апельсина и себя гордо обнаружить. А если она не хотела обнаружить, тогда почему адепты столь рассеянны и забывчивы? Кстати, о Люде этого никак не скажешь. Она цепкая, как пиявка.
При всей комичности Давидовых изысканий Таня не могла отрицать, что бусы — важная находка на безрыбье. Если бы существовала некая признанная версия убийства, то она могла бы ее опровергнуть. Ведь, как известно, если деталь не вписывается в версию — значит, неверна вся версия… но версии никакой не было, во всяком случае обнародованной. Таня мусолила безделушку и вспоминала, как Нора пыталась эпатировать следователя-бодрячка. А он не эпатировался. Тоже мне невидаль — секс в кладовке! Может, и вправду у Штопина была интрижка со Шнырем? Нет, вряд ли… они слишком друг другу подходят. Нужны шероховатости противоположностей, чтобы зацепить друг друга. Настолько зацепить, что не совладать с влечением. И, возвращаясь к бусам, — почему они оказались в подвале? Почему не остались на месте прелюбодеяния, а затем преступления?
Давид же был охвачен жаждой разоблачения и взахлеб повествовал о сектах и тайных организациях, для которых жизнь человека не имеет никакой ценности. О том, как они орудуют рядом с нами, а мы даже не подозреваем об этом! И о том, как темные силы враждуют друг с другом, убивая неугодных. О, всем нам свойственно временами ниспровергаться в теории заговора и вожделенно искать там причины всех наших драм…
— О чем это вы? Начитались фэнтези? — В кабинет ворвалась Кира. Неуемный свежий ветер. Бэлла всегда категорически предупреждала: видишь Киру — заклей себе рот. Все, что ты скажешь, немедленно распространится по библиотеке и далеко за ее пределами. Поэтому Таня рефлективно умолкла. Но Давид об этом предупреждении не слышал и принялся изливать в благодарные уши рассказ о современных последователях ННРБА.
— Вот смотрите, на этих бусах знак этого ордена! — победоносно провозгласил Давид. И Таня подумала, что теперь улика, ее личная первая и последняя улика, точно не поможет следствию. Но Кира внезапно посерьезнела и принялась внимательно рассматривать знак и вдруг тихо пробормотала:
— Господи, неужели Юрик не бредит…
Всем было известно, что Юрик, ее муж, тихий пенсионер, «зашитый» алкоголик… конечно, бредит! С тех пор как он бросил пить, он был оптимистически полон утопий и завиральных идей. Некоторые из них умиляли и тешили Таню, но только лишь в силу ее непрактичности и отсутствия организаторской жилки. Например, предложение создать братство спиритуалистов при клубе «Грин». Или водить экскурсии по тайникам и кладам Подмосковья. Или организовать кружок любителей го и маджонга. Порой Юрик примыкал к разным организациям, но долго в структурах не задерживался — его манил дух спонтанного творения. Пока же он водил экскурсии по местам московских привидений, и, по увереньям Киры, имел успех.
— Юра тоже уверен, что нашего книгоненавистника грохнули спецслужбы с помощью близких к ним мистических союзов. У него, конечно, голова пухнет от теорий заговора, но что, если… сейчас он недалек от истины? Только Бэлле не говорите, она, конечно, в это никогда не поверит! А можно я эти бусы ему покажу?
— Нельзя, это улика! — в один голос прошипели Таня и Давид.
— О, ребятки, у вас уже улика! — хохотнул вошедший Птенчик.
— Давненько мы тебя не видели! Где тебя носит? — затараторила Кира, забыв и про улики, и про заговоры.
— Готовлю грандиозный вечер. А вы не в курсе? О нем должна быть большая статья. Приглашаем прессу. А Шнырюга уже дописывает обзор литературных площадок, и ей пока ни в коем случае нельзя наступать на хвост, а то она не пропишет нас лучшими.
— Какие тонкие ты плетешь интриги! А что за концерт? Ты-то сам порадуешь нас божественной импровизацией? Ведь взял сакс, чтобы тренироваться, я видела!
Птенчик было разлился руладами про любимый этно-, фри- и еще бог весть какой джаз, но осекся, повнимательней вглядевшись в обсмеянную им же улику.
— О, а это же Людкины! Откуда они здесь? Она же вечно ходит обвешанная какими-то веригами с помойки. Давайте ей отдам — задобрю злого духа.
Таня вдруг поймала на себе очень напряженный взгляд Давида. И поняла, что надо не только любой ценой отбояриться от выдачи легкомысленного вещдока. Но и от объяснений! Потому она понесла бодрую возмущенную околесицу о том, что путаная бижутерия — сокровище ее мамы, а Таня взяла ее на время, чтобы купить такую же для драгоценной племянницы, которая играет в школьном спектакле цыганку и страшно увлекается этно… этно… всем этим этноджазом. «Прямо как ты, Птиц!»
Словесный кульбит Славу озадачил, но спорить он не стал. Его слишком занимали концертные хлопоты, и особенно важно было подвигнуть Киру на оформление афиши, с которым она вечно опаздывала. И Таня в который раз слушала до боли знакомую перепалку о том, что сделать надо было еще вчера… а никто не сказал… а сроки бешеные… а Бэлла сказала заниматься сайтом — и далее в том же духе. Но теперь Тане не терпелось понять саму себя — почему она не доверилась Птенчику, с которым давно мечтала обсудить события последних дней наедине. Птенчику, который тоже любитель теорий заговора! Уж им с Давидом нашлось бы о чем устроить тайную вечерю… Неужто Таня так боится болтушки Киры? Что значил напряженный взгляд Давида? Конечно, как только народ схлынул, она запытала любителя мистики по всей строгости, но он делал вид, что не понимает, о чем она.
— Да какой взгляд, почтенная Татьяна! И так же понятно — улика не должна уйти из наших рук. Вы с задачей достойно справились… — В реплике прозвучала ирония, и Таня в отместку решила как-нибудь невзначай назвать Давида Додиком. — Но вот что с этой уликой делать, неясно. Если эта так называемая Люда Шнырь пока стратегически для нас важна, имеет ли смысл эту улику обнародовать? Ее начнут таскать на допросы, и ее позитивный настрой к нашему клубу иссякнет. Пусть сначала прославит нас, а уже потом нервничает.
— Даже если она убийца? — изумилась Таня прагматизму молодых.
— Она не убийца. Она, вероятно, свидетель, который почему-то пока молчит. Так мне кажется… а вот с супругом Киры я бы хотел пообщаться.
— Ты сначала с нашим Славой пообщайся! Он тоже знаток и любитель альтернативной истории. Кстати, почему мы не рассказали ему правду? Зачем нам эти тайны среди своих?
— А откуда мы знаем, кто свой, а кто чужой? — с резонной прохладцей возразил Давид.
— Так это что получается: ты подозреваешь Птенчика? — ехидно поинтересовалась Таня.
— Почему только я? Получается, ты тоже подозреваешь!
И Давид победоносно перешел на «ты», разыграв козырную карту. Получив очко в детской детективной игре… Он напоминал Тане сына — пестротой сознания и непостижимой логикой. От Птенчика затаимся, зато мужу Киры откроемся, расколемся постороннему — зачем? Но даже не это самое загадочное, а то, что взрослый и вполне здравомыслящий человек, каковым Таня себя считала, ощущает непреодолимую тягу бросить работу и погрузиться в Давидово расследование. Подростки тоже обладают магическим свойством вовлечения. Сколько раз Таня, в жизни не соблазнившаяся ни одной компьютерной игрой, завороженно наблюдала за первоклассной графикой и причудливыми героями с человеческими телами и головами кошачьих, бодро шныряющими по шедевральной сказочной стране… Так сын незаметно выпрашивал для себя лишний часик-другой, урезая драгоценное время сна, а мамаша погружалась в гипнотический транс, вместо того чтобы срочно пресечь безобразие.