риковать любой компромат. Прежде всего против тех, кто в пределах досягаемости и совершенно беззащитен, то есть сотрудников «Грина». И тогда плакала улика! Балла может потрясать ею сколько угодно, но за то, что она не была предъявлена вовремя, ее начнут трясти куда жестче, чем сейчас.
Впрочем, Давид мало что знает о работе полицейского ведомства. Он просто старается держаться от него подальше. И потихоньку вести свое собственное расследование. Родионушке об этом знать не обязательно. Он кадр свойский, но ненадежный, а также невероятно глумливый. И потому о суете вокруг проклятых бус ему тоже лучше не знать — обхохочется! То их теряют, то их находят, то Давид сам пухнет от готических фантазий насчет этой бижутерии. И настаивает на доморощенной экспертизе в лице безумного Юрика, которого таки Кира присылает в «Грин». И тот, аккуратно, сквозь лупу разглядывая безделицу, которую теперь Бэлла не выпускает из цепких лап… сочувственно констатирует, что рисунок, показавшийся Давиду зловещей руной, не что иное, как трещины в кусочке пластика, нанизанном на веревку. Вот и вся тайна бус Люды Шнырь! Просто как в анекдоте: Фима, то, что мы принимали за оргазм, оказалось бронхиальной астмой… Фу, черт, опять эта астма, только ее не хватало…
А фотографии пока не рождали новых идейных импульсов. Ну да, судя по снимкам, Люда Шнырь сидела за тем же столиком, что и Семен Штопин. Допустим, что они и вправду уединились в кладовке. Или прошли на черную лестницу ради того, чтобы познать друг друга на фоне встревоженной, внезапно-импульсивной, как стая птиц, взлетающая от испуга, скандинавской прозы. Допустим, бусы соскользнули, — доверимся эротичному следственному эксперименту Киры. Но зачем Шнырю убивать Штопина? Люда — фигура малоприятная, но субтильная. Она могла разве что подстроить случайное падение достославного Грина жертве на макушку. Но это из области фантастики…
— А это кто у тебя?! Это ж Ленка Царева! Откуда у тебя эти фотки? — Родион спьяну был бесцеремонен и навязчив.
— Ты ее знаешь? Воистину мир тесен, — пробормотал Давид, еще не осознавая, что ему сулит эта теснота. — А откуда? Может быть, вы, батенька, тайно хаживайте в библиотэку?
— Да нет, это ведь Лена мне ребра сломала, — вдруг простодушно сознался Родион, окунувшись в непривычную для него элегию. — Я с ней долго пробыл. Она даже мою пальму из окна выкинула.
— Ну если пальму… тогда это срок, тогда все серьезно! — хохотнул Давид. — Обязан жениться! И вообще… не знал, что ты любитель комнатных растений.
— Пальма была бабушкина! — взорвался детской обидой Родион и погрузился в мстительные воспоминания. О Ленце, которая имела свой фетиш — черный телефон. Который звонил не всегда, когда ей хотелось. И по нему она сверяла свое чувство Бога. Телефон звонит — Бог есть, не звонит — Бог исчез.
— Как же мне надоела тогда эта бабская дурь! — сокрушался Родионушко. — Ну не звонят тебе — подожди устраивать истерику. Поживи спокойно денек-другой, и будет тебе дадено, как говорится! Но нет, надо же начать самой трезвонить, рыдать, приставать с вопросом «ты где?»… Что за мерзкая привычка — это вечное «ты где»?! В Ревде, ёпстудэй… город такой прекрасный и счастливый. Ну вот ты что отвечаешь, когда тебя долбят «ты где»?
— Правду, друг мой, одну только правду!
— Шел бы ты, друг мой… почему бабы такие приставучие, обидчивые, мелочные? Вечно им надо к чему-то придраться… Видите ли, Бога она проверяет на детекторе лжи, твою мать! И ведь еще поэта какого-то все приплетала, который якобы про ее черный телефон написал.
— Заболоцкого, видимо.
— Значит, он существует?! Я думал, она его выдумала.
— Нет, не выдумала. «И кричит душа моя от боли, и молчит мой черный телефон»…
— Вот именно — душа кричит, а не глотка! Сидит себе мужик и ждет. И никому мозг не сверлит. Не долбит каждые полчаса «ты где, ты где»…
Давид слушал и чувствовал, как его забирает дрема. Ноут он убрал в сумку и все раздумывал над абсурдной безделицей — над тем, какой же телефон Леночка называла черным — домашний или мобильный? К Заболоцкому подходит домашний. Этакий фигуристый, под старину. Но по домашнему звонишь на домашний, а по нему не спрашиваешь «ты где?». Похоже, для Ленцы черный телефон — метафизический символ ее беспомощности перед обстоятельствами… беспомощности… — и какая-то мысль, уже не имевшая отношения к этому разговору, рыбкой ускользала из сознания. Рыбкой… которую мог задавить чей-то злой каблук. А потом Давид на несколько минут заснул, и ему приснился моментальный образ веселого — от чего? — Заболоцкого с айфоном. Это же такая парадоксальная реклама, твердил уплывающий сонный абсурд…
Дача Родиона оказалась на удивление милейшим местом. Действительно, рядом река, а вовсе не грязная лужа, как обычно оказывается. И — сосны! И дорогое всем нам дежавю откуда-нибудь из недр детства. Когда-то мы все были в этой сказке… Домишко оказался волшебным — снаружи были комары, а в нем не было. Без всяких комариных отпугивателей! Учитывая смягчающие обстоятельства, Давид позволил себя поэксплуатировать и весь следующий день помогал Родиону разгребать чердачные завалы и собирать яблоки. А потом у Родионушки закончились сигареты, и они побрели в дальний лабаз. По дороге снова выплыла тема женского коварства, но уже под биометафизическим углом.
— Вот ведь странность, — сетовал Родя. — Они даже беременеют как-то… в Москву через Владивосток! Я когда узнал, долго не мог поверить. Вот скажи, почему бы нашему брату сперматозоиду не зайти через широкие ворота и не оплодотворить яйцеклетку уже на месте назначения. Пускай бы она и ждала его в матке. А то несется к нему на встречу из какого-то яичника, а потом они вместе пробираются какими-то узкими окольными путями, где могут застрять… и кранты!
Кто-кто, а Давид знал, что на эту тему с Родионом шутить не стоит. Какая-то трагедия в их семье связана с внематочной беременностью…
— Видишь ли… это же ярчайшее подтверждение того, что Господь любит окольные пути. Человек не может быть создан просто. Божественное таинство всегда имеет тенденцию к усложнению, а не наоборот.
Давид сам от себя не ожидал такой проповеди, потому испуганно умолк, отвлекшись на спасительный пейзаж с архитектурой. Дома здесь были разношерстные — и дорогущие, помпезные, и простенькие, без излишеств. Соответственно им и заборы — с размахом и высотой либо старенькие, через которые все имение гостеприимно просвечивало. Из-за одной такой ограды неслись голоса и смех.
— Сыграй, ты обещал! — услышал Давид обрывок женской реплики.
— Обещать я мог только не ворочаться в гробу! — ответил ей насмешливый мужской голос. И этот голос был явно знакомым. Давид присмотрелся. Он увидел только дачный плетеный столик, женщину, а на столе — большой футляр. Очень знакомый… Женщина тоже была знакомой. Редактор Арсеньева! Надменно-кокетливая тетка, с которой удалось перекинуться словом на роковом «скандинавском» вечере. Во дела! В дурацком розовом спортивном костюме… Она что, тоже облюбовала эти места? Соседка Родиона. И такое соседство пропадет зря — ведь Родик не литератор…
И вдруг невидимый из-за деревьев насмешник заиграл. Это были звуки саксофона. Мелодия не вполне стройная, но узнаваемая. «Рок вокруг часов»… Ну конечно! Давид прекрасно знал и того, кто играл… ему было необязательно его видеть. Но самым важным для него в это мгновение стал раскрытый футляр из-под инструмента. Он вдруг понял, кто убил Семена Штопина. Точнее… кто участвовал в этом убийстве. Только вот неясен мотив. Но с такими жертвами, как Штопин, так ли это важно… тирана убивают за то, что он тиран, какие еще нужны мотивы!
Вот они, окольные пути Господа… Надо было приехать на дачу Родиона, чтобы многое понять. Но понять — не самое страшное. Вот доказать то, во что самому не очень-то хочется верить. То, что всего лишь догадка. Остаться бы с нею наедине. Использовать ее как сюжет, основанный на двойном значении слова «трость». Только теперь волны ассоциаций выбросили из недр сознания подсказку. Спасибо Черному телефону! Телефон, домашний и мобильный, большой и маленький… Трость, которая впилась в Давидову память, тоже слово с двойным дном! Трость — это еще и маленькая деталь в саксофоне. Как было бы чудесно написать основанный на этом изящный детектив! А потом еще один… ведь это именно тот жанр, величие которого не испорчено претензиями на большую литературу.
Но видимо, даже таким непретенциозным мечтам преграждают путь надменные тетки в розовых костюмах, которые на людях одеваются с безупречным вкусом, но тайно любят плебейские оттенки. И чтобы их хорошенько имели где-нибудь за баней…
Нет, долой грубые житейские мысли. Давиду нет никакого дела до Арсеньевой. Ему сейчас важно другое — донести свою версию до Бэллы Максимовны. Потому что если версия верна, то некто в опасности. Некто… один или двое. Насчет второго Давид не был уверен. Хотя о чем это он! Он в принципе не может располагать такой роскошью, как уверенность!
И пожалуй, сейчас ему нужна вовсе не Бэлла. Давид вообще не очень доверял начальникам, ибо они накрепко повязаны с системой, какими бы ни казались прогрессивными бунтарями. Бывают, конечно, на свете боссы с человеческим лицом, в трудный момент протягивающие руку помощи. Но рука дающая легко превращается в руку карающую. Кроме того, Давид полагал, что Бэлла не воспримет его догадку всерьез. И даже если воспримет — что с того? Наверняка будет настаивать на законности. А дальше — страшно и подумать. Штопин сломает жизнь добрым людям. Убийцу надо спасать от жертвы. В данном случае именно так! Но окажутся ли все, причастные к этой истории, единодушны в этом намерении? Победит ли высшая справедливость неумолимую коррумпированную Фемиду?
Давид взглянул на часы. За сколько он доберется до города? Вчера с ветерком доехали на тачке, легко расставшись с деньгами на кураже, а сегодня придется киселя хлебать на электричке или на маршрутке. Но сегодня еще суббота, а ее вечер разве не звездный час человечества? Он набрал номер и приготовился к уговорам, но о встрече договорился неожиданно быстро. Любопытство — страшная сила, давно обогнавшая красоту.