Таня ждала его в кафе с любимой ехидной фразой о том, что по детективным правилам его должны были прикончить по дороге к ней.
Разве можно по телефону признавать себя разгадавшим убийство!
— А что же я должен, в любви признаваться, чтобы вытащить вас… тебя… из лона семьи в эту забегаловку? Я всегда честен, и это мне еще ни разу не повредило.
— Просто ты еще слишком молод, — усмехнулась Таня. — Все впереди. Итак, насколько я понимаю, на сегодня у нас убийца Птенчик… Точнее, снова он! Ты ведь его давно подозреваешь…
Давид досадливо отмахнулся — вовсе нет! Таня его неправильно поняла. Раньше он всего лишь старался ей объяснить, что не стоит никого выделять из круга подозреваемых, в том числе и тех, к кому мы расположены. Например, Славу Птенцова, который как будто невзначай хотел прибрать к рукам пресловутые бусы и передать их Людмиле с отвратительным прозвищем… Но Тане уже был неинтересен экскурс в прошлое. В ее словах сквозило нетерпение. Перед встречей она явно накалилась в какой-то своей личной драме и пыталась это скрыть язвительностью, что очень мешало Давиду сосредоточиться и звучать значительно. Какой смысл было нестись сюда, чтобы опять выслушивать насмешки! Может быть, надо сначала выслушать женщину? Однако на вопрос о том, что случилось, Таня недоуменно подняла бровь:
— Ничего из ряда вон выходящего. Обычное лоно семьи. Жесткое и неудобное. И брось свои комплексы. Я очень рада тебя видеть. И слышать. И самое главное, я тебе доверяю. Но что нам делать с твоей версией? Слава Птенцов — мой драгоценный друг. А друзей у меня почти не осталось. С тех пор как мы стали работать вместе, дружба как будто бы растворилась в едкой рабочей суете, но это лишь ощущение, которое лежит на поверхности. Птенчик не подведет. Он противоречивый, в чем-то невыносимый, в чем-то даже нелепый. Но именно так неправильно и выглядят лучшие люди. Даже если он убил Штопина… значит, он был прав. Слушай, а может быть, он просто заметал следы и спасал Рашида? Мужа Малики — помнишь? Может быть, все-таки Рашид добрался до своего заклятого врага…
— Послушай, давай по порядку! — в отчаянии воскликнул Давид, защищаясь от женского хаоса, вторгнувшегося в логику событий. — Я ведь сразу сказал: вряд ли Слава убийца. Он, скорее всего, соучастник, который скрыл следы преступления. А скрыл он их очень остроумно — вынеся статую почитаемого нами Александра Грина в футляре для саксофона. И кстати, почему ты не интересуешься, как это было технически?! — вырвалась наружу Давидова детективная обида.
— Интересуюсь-интересуюсь! — замахала руками Таня и даже поперхнулась кофе. — Просто ты меня настолько впечатлил этой странной картиной: Птенчик вместе с редакторшей Арсеньевой, которая еще и в розовом костюме… Сюр! Он затмевает любые детали. Может, там все-таки был не Птенчик, а его друг-саксофонист?
— Но голос-то я слышал…
— Ладно, действительно, давай по порядку. Создадим реконструкцию событий. Допустим, Штопин вместе с Людой по прозвищу Шнырь уединились в нашей кладовке, что уже смешно… Штопин и Шнырь! Какой-то тюремный роман! Ладно, прости меня за отступления. Это нервное. Давай дальше. Случайно в кладовку заглядывает Славка. Ну, допустим, за удлинителем или за туалетной бумагой. И вот он видит эту отвратительную сцену… потому что секс двух неприятных людей, наверное, вдвойне неприятен. Хотя… любители и здесь найдутся. Так, и что же дальше? Зачем Славке было лупить Грином по штопинскому черепу?
— Может быть, из ревности? Что, если Птенчик любил Люду, как бы нелепо это ни звучало для тебя. Как женщине тебе этого не понять. Но, поверь, даже на тех особ, что кажутся тебе отвратительными, найдутся охотники. Как ты метко заметила — любители на все имеются.
— Тогда Слава Птенцов просто чемпион по отвратительным особам! Люда Шнырь и редактор Арсеньева… просто-таки разнообразие кунсткамеры!
— Насчет редактора — мы ведь пока не знаем, в каких он с ней отношениях…
— Но с ней, поверь мне, любовная история более правдоподобна, чем с этой любительницей этнических бус. У Птенчика есть чувство юмора, а ни один мужчина с чувством юмора просто физически не сможет быть вместе с Людой Шнырь. Мне так кажется. И потом, этот роман Птенчик не сумел бы скрыть от нас, въедливых библиотекарш. Кстати, о бусах…
— Именно. Наконец, обратимся к объективным деталям и продолжим реконструкцию событий. Если ты помнишь, именно Слава Птенцов хотел ненароком умыкнуть бусы и отдать их Люде Шнырь. Полагаю, Птенчик — виновник того, что бусы пропали, а потом вернулись в твою сумку. Очевидно, что такой маневр мог сделать только свой человек. Зачем чужаку подбрасывать их обратно?
— А Славе зачем? — парировала Таня. — Тоже непонятно. Хотя ведет он себя странно, ты прав. На днях я видела его в церкви. Вот уж никогда не замечала в Птенчике богобоязненности.
— Полагаю, он ведет себя как человек с обостренным чувством вины. Но я бы не торопился приписать это вине за смертный грех убийства.
— Но уж если вина, то не перед вредной пронырливой Людкой. Скорее перед… кем-то, кого он так тщательно покрывает.
— Вина или… симпатия! — многозначительно изрек Давид.
— Да, старо как мир: как писала старушка Агата, истоки преступления — страсть или деньги, — усмехнулась Таня. — Но все же на чем основывается твоя уверенность в том, что статуэтка была вынесена в музыкальном футляре?
— На трости! — победоносно изрек Додик. — Помнишь, мне мерещилась группа лиц, которые в моем сознании превращались в преступную группу? И они искали трость. Так вот, они имели в виду вовсе не предмет опоры, а маленькую пластинку, деталь, без которой саксофон не может играть. Эта «преступная группировка» состояла из музыкантов и примкнувшего к ним Птенчика, который и потерял искомую трость, когда в спешке транспортировал бронзового Грина. Трость наверняка лежала во внутреннем кармашке футляра. Судя по всему, она была запасная. И когда саксофонист отдавал Птенчику свой инструмент…
— Что значит давал? — поинтересовалась Таня, не успевающая за ходом мысли.
— А ты разве не помнишь? В тот «скандинавский» вечер Слава хвастался, что его друг отдает ему свой старый инструмент. В безраздельное и бессрочное пользование. И теперь он тоже будет свинговать! То есть саксофон, который вчера играл на концерте, был отдан Славе. Потому тот и осмелился вольно обойтись с футляром. Увезя орудие убийства в некое безопасное место, Птенчик как ни в чем не бывало вернул футляр. Все это он провернул, пока шел концерт…
— Стоп! Наконец до меня дошло…
Таня, конечно, помнила бурлящую группу музыкантов, гибкого худощавого саксофониста, который ей даже понравился… разговоры о том, что он приобрел нового «красавца» — какой-то невероятный концертный инструмент, а Славке теперь достается по наследству старый добрый верный друг… Птенчик на радостях собирался играть в переходе для того, чтобы дома никому не мешать! А потом, несколькими днями позже, Кира его спрашивала, как успехи, — как раз это было во время той самой сцены с бусами…
— Я поняла! Из-за того, что Славе во всеуслышание был подарен саксофон, его фигура с футляром ни у кого не вызвала вопросов!
— Да! — забыв о посетителях кафе, ликующе возопил Давид. — Именно так. И даже я, сто раз просмотрев фотографии Егора, не смог зацепиться взглядом за чей-то силуэт с футляром, выходящий из дверей. Он на заднем плане снимка и почти незаметен. Но пока я тут тебя ждал, я все же поймал вора за хвост! Вот, смотри…
Таня взглянула на фото в Давидовом ноутбуке и сразу узнала «Птенчиков хвост»… «Гениально!» — восхитилась она Давидовыми догадками. И тут же сникла: значит, она потеряет последнего друга. Что будет, если Славке предъявят обвинения? Его посадят в тюрьму? Большего абсурда нельзя и придумать! И ведь как она сама не замечала подозрительных перемен, главная из которых — Слава Птенцов начал выполнять обязанности завхоза. Невиданный аттракцион… Такого еще никогда не наблюдалось. Бэлла не увольняла Птенчика только потому, что боялась получить еще более худшего кандидата. Также потому, что он долгое время, пока не пришел Давид, был единственным мужчиной в едком бабьем коллективе. А еще, конечно, потому что продолжала симпатизировать Птенчику. Ведь он — символ клуба «Грин» с его вечным фонтаном идей, срывающимся в каскад импровизаций. Бэлла говорила: «Я могу найти сколько угодно тех, кто не будет меня устраивать как завхоз. Но тех, кто не будет меня устраивать настолько виртуозно…»
Неужели теперь мы навсегда лишимся Птенца и его джазовых трелей?! Разве можно сажать в тюрьму птиц…
— Да, вляпались мы, — вздохнула Таня. — Я-то думала, что Птенец прекратил со мной общаться, потому что… потому что… пожалуй, я толком и не искала причины для этого. Не успела. Думала, у него свои заботы. У него ж дочка в школу должна была пойти! Если я все правильно считаю… они с женой в разводе. Бог с ним, спрошу… Но тут вон как обернулось… и не до школьных хлопот. Что же нам делать теперь?
— Нам надо его вызвать на откровение. Чтобы ему помочь, мы должны узнать о том, кто убил Штопина, раньше, чем следователь.
— Скажешь тоже — вызвать на откровение… а с чего он будет с нами откровенничать, если так тщательно защищает своего соучастника?
— С того, что для любого живого существа, наделенного речевыми органами, молчание — тяжкий крест. Тяжкий золотой крест. Насколько я успел понять Славу, он…
— Давид, не знаю, что понял ты, но если Птенчик пообещал молчать, то он будет молчать. При всем внешнем легкомыслии Слава Птенцов один из тех немногих, кто оказывается рядом в тот момент, когда тебе плохо. И он не предает. Простите за немодную нынче патетику…
— Я за модой не гонюсь. И с вашим мнением согласен. — Давид опять заволновался и перешел на «вы», что Таню почему-то стало успокаивать. — Но нам все равно стоит узнать, как все произошло.
— И что мы будем делать с этим знанием?
— Знание — сила! Даже общество такое есть.
— По мне, его давно пора переименовать в общество «Многие знания — многие печали».