Иннокентьевич уразумел намек. «Кого другого» – касается только его, последнего из Ухоздвиговых.
Над столом висела маленькая электрическая лампочка, но Иван Квашня не зажег ее, а велел старухе достать керосиновую лампу. Ставни закрыты наглухо, но хозяин на всякий случай завесил окошко в улицу суконным одеялом – береженого Бог бережет.
Допили вторую поллитру и не опьянели. А на зорьке, еще до того как раздался гудок обогатительной фабрики, гость Ивана Квашни с котомкою за плечами и двуствольным ружьем, с подтощалой Головешихиной Альфой подался пешком в тайгу.
Иван Квашня проводил его до таежной тропы, поясняя, как перевалить Сухой голец:
– За Сухим гольцом держитесь правого берега Кипрейной. С Богом, Иннокентич. За Филимоном – то гляди в оба. Кержак хитрый. Чуть чего – продаст. Сын у него возвернулся из плена. С геологами он сейчас в тайге. Вот по их следам и надо подпустить петушка.
V
Синь-тайга. Горы… Теснина…
Агния роет новый шурф невдалеке от безымянного ключа, впадающего в Большую Кипрейную речку. Бурый слой земли, переплетенный корневищами кустарника и травы, уже снят. Штыковая лопата Агнии врезается в зеленовато-глинистый пласт. Попадается кварцевая порода в изломе, сахарно-белая, крупитчатая. В одном из таких кусков Андрюшка обнаружил тоненькую золотую змейку, похожую на окаменевшую молнию.
Агния растирает на ладони горсть породы, пристально разглядывает в лупу под палящими лучами солнца. И – видит, именно видит, как по-особенному искрятся некоторые песчинки, до того крошечные, что их не узришь простым глазом.
Золото!
Это ведь оно мельтешит лукавыми, хитрыми лучиками! Седьмой шурф, и все идет золото. Надо бы Агнии с Андрюшкой ехать на Верхний Кижарт, где поджидает ее Двоеглазов.
У ключа, едва пробившегося из земли, где устроена маленькая запань, возится с лотком медлительный Андрюшка, по пояс голый, загорелый, мускулистый, черноголовый, как жук. Бросает лопату за лопатой на специально устроенный лоток, потряхивает его ногою, как зыбку, промывает породу под струями прозрачной, но тут же мутнеющей воды и снова берется за лопату. Агния то и дело покрикивает:
– Да шевелись ты, шевелись! Что ты, как сонная тетеря! Это я на тебя шурф загадала, – говорит мать и тащит волоком куль с новой пробой от шурфа к лотку. – Погляжу, какой ты у меня счастливый, Андрей Степанович.
Андрюшка зло скосил глаза на куль:
– Надоело.. Сказала же: неделю поработаем и уедем.
– Успеем еще отдохнуть.
Мать снова взялась промывать пробу из шурфа, загаданного на сына. И какова же была ее радость, когда в рубчике лотка задержался самородок в черной рубашке, величиною с наперсток.
– Гляди, гляди, самородок!
Андрюшка уставился на неприглядный черный камушек и ничуть не обрадовался.
Агния видит свое в самородке. Ей кажется, что именно здесь, в теснине между распадками гор Станового хребта, через год-два будет выстроен поселок, появится драга, обогатительная фабрика, подвесная канатная дорога. Становой изроют шахтами, и люди здесь будут жить богато и, кто знает, вспомнят ли о том, что она, Агния, с сыном проводила тут поисковую разведку.
«Смертное место» станет счастливым местом для людей. Здесь много золота. Весь хребет, куда вели давние чьи-то отметины, сложен из кварцевых пород. Сверху напластовалась земля, заросшая мохом и брусничником. Первые шурфы не радовали. Одиннадцать дней Агния с Андрюшкой топтались по берегам Большой Кипрейной и ничего не нашли. Потом Андрюшка случайно наткнулся на старый шурф в стороне от речки, сверху замаскированный валежником, как прячут волчьи или медвежьи ямы. Агния взяла там первую пробу, и пошло золото. Один за другим открыли десяток таких же замаскированных шурфов, уходящих к подножию Станового хребта. Потом Агния обнаружила глубокую выемку – шурф в самом хребте, где шла сплошная кварцевая жила…
Теснина лежала между хребтами. И странным казалось, что лес на одном из хребтов засох на корню и торчал теперь сухостойными скелетами, а на другом и в самой теснине – вековые заросли хвойника: тут и пахучие пихты, и стройные ели, и нарядные кедры, и разлапистые сосны.
В поисковом журнале Агния окрестила это место «Тесниною». Может, так и будет называться будущий прииск? Место красивое, диковатое!..
– Ну, хватит на сегодня! – Агния распрямила спину и вытерла тылом руки пот с лица.
Они хорошо поработали! В каждом рубчике лотка – изрядный осадок еще неприглядного, необработанного, на которое и смотреть-то неинтересно, золота.
VI
Откуда-то напахнуло гарью. Андрюшка еще не успел разложить костер, возле которого ночью спасались от гнуса, а пахнет дымом.
Ничего не сказав сыну, Агния вышла на берег речки, и здесь, у воды, еще сильнее тянуло гарью. Откуда бы. Неужели кто разложил костер? Но кто? Может, охотники? Но какая сейчас охота? Месяц глухой, покойный, тихий. На маралов и сохатых охотиться запрещено, да и место неблизкое от подтаежных деревень. За три недели Агния привыкла, что в теснине, кроме нее и сына, никого нет, что «смертное место» совершенно безлюдное.
Вернулась к шалашу. Андрюшка таскал хворост.
– Дымом несет, кажется?
Андрюшка фыркнул.
– Давно тянет. Я еще подумал, вроде кто костер развел. Так и несет.
– Лошадей смотрел?
– Там они, в пойме.
– А Полкан где?
– Черт его знает где. Носится где-нибудь или завалился под выскорь и лежит себе.
– А ты подумал, откуда дымом несет?
У Андрюшки округлились глаза: вот об этом-то он и не подумал!
– А что?
– А то, что нам пора собираться. Нас ждут на Верхнем Кижарте. Что надо было – сделали. Иди за конями. А я уложу сумы и инструмент. Надо ехать.
У Андрюшки как рукой сняло усталость – бегом кинулся к пойме, где паслись лошади.
Не прошло и часу, как они покинули берега Кипрейной речки. Поднимаясь на склон Большого Станового хребта, ахнули: в тайге пожар!.. Агния знала: если ветер вдруг повернет в их сторону, тогда им не спастись.
Шли всю ночь от пожара, на юг, к Саянам.
Агнию не пугают дебри тайги: она знает ее. Не страшат ее большие таежные переходы, ей ведомы затесы на деревьях и звериные тропы. Не подстережет Агнию хищная рысь на дереве – у нее зоркий глаз. Его люди! Разные люди по тайге бродят…
Остановились передохнуть в рассохе между гор. Андрюшка, как слез с лошади, упал в прошлогоднюю траву и уснул.
Сизыми сполохами начиналось утро над отрогами Саян. Далеко-далеко над бездонной синевой неба вспыхивала зарница, и звезды одна за другой гасли. А вокруг сонная благоухающая тишина, насыщенная запахом прели, ароматами хвойного леса и дымом пожара. Высокие лиственницы и кедры не шумели верхушками, а будто нашептывали друг другу тревожную весть.
Солнечная рань плескалась над тайгою. И дым, дым!.. Агния кинулась в низину за лошадьми и никак не могла сообразить: куда тянет ветер? В какой стороне Малый Становый хребет?
Сверилась с компасом. Надо пробираться на юго-восток. Где-то там приисковый кордон. Скорее бы уйти от пожарища!
Долго будила сына. Андрюшка еле поднялся. Лицо у него подпухло.
– Как ехать-то? Кругом дым. Сгорим вот, тогда узнаешь!..
Мать поторапливала:
– Шевелись ты! На коне-то усидишь? Чего ты раскис?
– Говорю – болит все. И руки, и ноги, и голова.
– Ешь да поедем.
Андрюшка категорически отказался от завтрака и с трудом уселся в седло.
Больше они не будут подниматься в гору и выедут если не на рудник, то к геологам прииска и там отдохнут. А сейчас надо ехать. И день, и ночь! И еще день!
За какой-то речкой, название которой Агния никак не могла установить по карте, на другой день спустились в низину, в буреломы, и только зоркий глаз Агнии сумел узрить тропу, по которой ездили геологи на вьючных лошадях. Еще бы какой-то метр, и они бы проехали мимо, и тогда кто знает куда бы их занесло…
Андрюшка теперь уже не сидел, а лежал в седле. Дымом заволокло всю низину. Агния шла пешком и вела за чембур лошадь.
Тропа уткнулась в берег, затененный высоченными елями. Это, конечно, Кижарт. На перекате вода бурливая, изрытая водоворотами. Надо брести на тот берег.
Агния наказала Андрюшке, чтобы он держал коня навстречу течению. У Андрюшки – муть в глазах.
Наконец-то вылезли на другой берег и остановились на привал. Передохнули, пообедали и пошли берегом Кижарта вверх по течению. И все лес, лес, дым и дым. Ни конца ни края. Да где же тот кордон, где работают геологи прииска? Может, они заблудились и не выберутся из тайги? Вот так и будут ехать неизвестно куда, пока идут лошади. Потом лошади упадут, и Андрюшка никогда уже не увидит ни Белой Елани, ни большого города на Енисее, куда мечтает уехать учиться, и – отца не увидит! Андрюшка все время ждет отца из Берлина. Приедет или не приедет? Должен же отец вспомнить, что есть еще Андрюшка!..
– Мама!.. Мама!..
Мать остановилась, оглянулась на сына:
– Ну?
– Может, заблудились, а? Уже вечер, а тропы нет.
– Нет, не заблудились. Скоро кордон.
– Где он, скоро?
– Потерпи! Или ты не мужик? Я же держусь…
Проехав еще с час, спешились.
– Покорми лошадей. – И Агния пошла смотреть тропу.
…Отдыхая на замшелой колодине, Агния обратила внимание на густой черный дым над отрогами Станового хребта. Дым столбом поднимался к небу. Верховка (как называют здесь ветер от Белогорья) дула вдоль Станового.
В густых сумерках вечера пламя металось из стороны в сторону, и горящие огненные кометы головешек, словно термитные снаряды, взлетали высоко в небо, выписывая дуги. Померкли горизонты; густо несло едучим дымом – не продохнуть.
Агния решила повернуть вдоль хребта на юго-запад, где меньше было дыма. Тяжело потрескивая по зарослям мелколесья, бежали какие-то звери. Агния, не выпуская ружья из рук, шла и шла вперед, протирая слезящиеся глаза. Так она прошла километра два и уже не соображала, в какую ее сторону занесло. Дыму стало меньше, но темень июньской парной ночи сгустилась. Переправившись через неведомую горную речушку, Агния хотела было двинуться дальше, в сторону чернеющего хребта, за которым, по ее предположению, должен быть кордон, но вдруг совсем близко раздался лай собаки. Агния поспешно притаилась в плотном пихтаче. Совсем рядом лезло что-то тяжелое, неповоротливое. Не надеясь на зоркость собственных глаз, Агния прилегла на землю возле старой пихты и, вырвав с корнем пук травы, спрятала в ней нос, чтобы обмануть нюх зверя, и в то же время дрожащею рукою сжимала ложу двустволки, не спуская пальцев со спусковых курков: если стрелять, так сразу из обоих стволов. Хоть и темно было, но Агния отлично видела, как на каменистую отмель, в тридцати-сорока шагах от нее, из-за кустов калинника и черемушника выбежал тяжелый красавец тайги сохатый, а следом за ним черная как смоль собака, маневрирующая вокруг зверя. Кто-то громко кричал: «Альфа! Альфа!»