— Там? А какого вы о ней мнения, господин ван Систенс?
— Я думаю, монсеньор, что приманка в сто тысяч флоринов соблазнила ее.
— И она предъявляет свои права на тюльпан?
— Да, монсеньор.
— А что говорит в доказательство своих требований?
— Я только хотел было ее допросить, как ваше высочество изволили прибыть.
— Выслушаем ее, господин ван Систенс, выслушаем ее. Я ведь верховный судья в государстве. Я выслушаю дело и вынесу приговор.
— Вот нашелся и царь Соломон, — сказал, поклонившись, ван Систенс и повел принца в соседнюю комнату.
Принц, сделав несколько шагов, вдруг остановился И сказал:
— Идите впереди меня и называйте меня просто господином.
Они вошли в кабинет.
Роза продолжала стоять на том же месте, у окна, и смотрела в сад.
— А, фрисландка, — заметил принц, увидев золотой убор и красную юбку Розы.
Роза повернулась на шум, но она еле заметила принца, который уселся в самом темном углу комнаты.
Понятно, что всё ее внимание было обращено на ту важную особу, которую звали ван Систенс, а не на скромного человека, следовавшего за хозяином дома и не имевшего, по всей вероятности, громкого имени.
Скромный человек взял с полки книгу и сделал знак Систенсу начать допрос.
Ван Систенс, также по приглашению человека в лиловом костюме, начал допрос, счастливый и гордый той высокой миссией, которую ему поручили.
— Дитя мое, вы обещаете мне сказать истину, только истину об этом тюльпане?
— Я вам обещаю.
— Хорошо, тогда рассказывайте в присутствии этого господина. Господин — член нашего общества цветоводства.
— Сударь, — молвила Роза, — что я вам могу еще сказать, кроме уже сказанного мною?
— Ну, так как же?
— Я опять обращаюсь к вам с той же просьбой.
— С какой?
— Пригласите сюда господина Бокстеля с его тюльпаном; если я его не признаю своим, я откровенно об этом скажу; но если я его узнаю, я буду требовать его возвращения. Я буду требовать, даже если бы для этой цели мне пришлось пойти к его высочеству штатгальтеру с доказательством в руках.
— Так у вас есть доказательства, прекрасное дитя?
— Бог — свидетель моего права на тюльпан, и он даст мне в руки доказательства.
Ван Систенс обменялся взглядом с принцем, который с первых же слов Розы стал напрягать свою память. Ему казалось, что он уже не в первый раз слышит этот голос.
Один из офицеров ушел за Бокстелем.
Ван Систенс продолжал допрос.
— На чем же вы основываете, — спросил он, — утверждение, что черный тюльпан принадлежит вам?
— Да очень просто, на том, что я его лично сажала и выращивала в своей комнате.
— В вашей комнате? А где находится ваша комната?
— В Левештейне.
— Вы из Левештейна?
— Я дочь тюремщика крепости.
Принц сделал движение, которое как будто говорило: “Ах, да, теперь я припоминаю”.
И, притворяясь углубленным в книгу, он с еще большим вниманием, чем раньше, стал наблюдать за Розой.
— А вы любите цветы? — продолжал ван Систенс.
— Да, сударь.
— Значит, вы ученая цветоводка?
Роза колебалась один момент, затем самым трогательным голосом сказала:
— Господа, ведь я говорю с благородными людьми?
Тон ее голоса был такой искренний, что и ван Систенс и принц одновременно ответили утвердительным кивком головы.
— Ну, тогда я вам скажу. Ученая цветоводка не я, не я, нет. Я только бедная девушка из народа, бедная фрисландская крестьянка, которая еще три месяца назад не умела ни читать, ни писать. Нет, тюльпан был выращен не мною лично.
— Кем же он был выращен?
— Одним несчастным заключенным в Левештейне.
— Заключенным в Левештейне? — сказал принц. При звуке этого голоса Роза вздрогнула.
— Значит, государственным преступником, — продолжал принц, — так как в Левештейне заключены только государственные преступники.
И он снова принялся читать или, по крайней мере, притворился, что читает.
— Да, — прошептала, дрожа, Роза, — да, государственным преступником.
Ван Систенс побледнел, услышав такое признание при подобном свидетеле.
— Продолжайте, — холодно сказал Вильгельм председателю общества цветоводов.
— О, сударь, — промолвила Роза, обращаясь к тому, кого она считала своим настоящим судьей, — я должна признаться в очень тяжелом преступлении.
— Да, действительно, — сказал ван Систенс, — государственные преступники в Левештейне должны содержаться в большой тайне.
— Увы, сударь.
— А из ваших слов можно заключить, что вы воспользовались вашим положением, как дочь тюремщика, и общались с ними, чтобы вместе выращивать цветы.
— Да, сударь, — растерявшись прошептала Роза, — да, я должна признаться, что виделась с ним ежедневно.
— Несчастная! — воскликнул ван Систенс.
Принц поднял голову и посмотрел на испугавшуюся Розу и побледневшего председателя.
— Это, — сказал он своим четким, холодным тоном, — это не касается членов общества цветоводов; они должны судить черный тюльпан, а не касаться государственных преступлений. Продолжайте, девушка, продолжайте.
Ван Систенс красноречивым взглядом поблагодарил от имени тюльпанов нового члена общества цветоводов.
Роза, ободренная подобным обращением незнакомца, рассказала всё, что произошло в течение последних трех месяцев, всё, что она сделала, всё, что она выстрадала. Она говорила о суровостях Грифуса, об уничтожении им первой луковички, об отчаянии заключенного, о предосторожностях, которые она приняла, чтобы вторая луковичка расцвела, о терпении заключенного, о его скорби во время разлуки; как он хотел уморить себя голодом в отчаянии, что ничего не знает о своем тюльпане; об его радости, когда они помирились и, наконец, об их обоюдном отчаянии, когда они увидели, что у них украли черный тюльпан через час после того, как он распустился.
Всё это было рассказано с глубокой искренностью, которая, правда, оставила бесстрастным принца, если судить по его внешнему виду, но произвела глубокое впечатление на ван Систенса.
— Но, — сказал принц, — вы ведь только недавно знакомы с этим заключенным?
Роза широко раскрыла глаза и посмотрела на незнакомца, который отклонился в тень, избегая ее взгляда.
— Почему, сударь? — спросила она.
— Потому что прошло только четыре месяца, как тюремщик и его дочь поселились в Левештейне.
— Да, это правда, сударь.
— А может быть, вы и просили о перемещении вашего отца только для того, чтобы следовать за каким-нибудь заключенным, которого переводили из Гааги в Левештейн?
— Сударь, — сказала, покраснев, Роза.
— Кончайте, — сказал Вильгельм.
— Я сознаюсь, я знала заключенного в Гааге.
— Счастливый заключенный! — заметил улыбаясь Вильгельм.
В это время вошел офицер, который был послан за Бокстелем, и доложил, что тот, за кем он был послан, следует за ним с тюльпаном.
XXVIIТретья луковичка
Едва офицер успел доложить о приходе Бокстеля, как тот уже вошел в гостиную ван Систенса в сопровождении двух людей, которые в ящике внесли драгоценный предмет и поставили его на стол.
Принц, извещенный о том, что принесли тюльпан, вышел из кабинета, прошел в гостиную, полюбовался цветком, ничего не сказал, вернулся в кабинет и молча занял свое место в темном углу, куда он сам поставил себе кресло.
Роза, трепещущая, бледная, полная страха, ждала, чтобы ее тоже пригласили посмотреть тюльпан.
Она услышала голос Бокстеля.
— Это он! — воскликнула она.
Принц сделал ей знак, чтобы она взглянула сквозь приоткрытую дверь в гостиную.
— Это мой тюльпан! — закричала Роза. — Это он, я его узнаю! О, мой бедный Корнелиус!
И она залилась слезами.
Принц поднялся, подошел к двери и стоял там некоторое время так, что свет падал прямо на него.
Роза остановила на нем свой взгляд. Теперь она была совершенно уверена, что видит этого незнакомца не в первый раз.
— Господин Бокстель, — сказал принц, — войдите-ка сюда.
Бокстель стремительно вбежал и очутился лицом к лицу с Вильгельмом Оранским.
— Ваше высочество! — воскликнул он, отступая.
— “Ваше высочество”! — повторила ошеломленная Роза.
При этом восклицании, которое раздалось слева от него, Бокстель повернулся и заметил Розу.
Увидев ее, завистник вздрогнул всем телом, как от прикосновения к Вольтову столбу[65].
— А, — пробормотал про себя принц, — он смущен.
Но Бокстель сделал колоссальное усилие и овладел собой.
— Господин Бокстель, — обратился к нему Вильгельм, — вы, кажется, открыли тайну выращивания черного тюльпана?
— Да, монсеньор, — ответил несколько смущенным голосом Бокстель.
Правда, эту тревогу могло вызвать волнение, которое почувствовал садовод при неожиданной встрече с Вильгельмом.
— Но вот, — продолжал принц, — молодая девушка, которая также утверждает, что она открыла эту тайну.
Бокстель презрительно улыбнулся и пожал плечами. Вильгельм следил за всеми его движениями с видимым любопытством.
— Итак, вы не знаете эту молодую девушку? — спросил принц.
— Нет, монсеньор.
— А вы, молодая девушка, знаете господина Бокстеля?
— Нет, я не знаю господина Бокстеля, но я знаю господина Якоба.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что тот, кто называет себя Исааком Бокстелем, в Левештейне именовал себя Якобом.
— Что вы скажете на это, господин Бокстель?
— Я говорю, монсеньор, что эта девушка лжет.
— Вы отрицаете, что были когда-нибудь в Левештейне?
Бокстель колебался: принц своим пристальным, повелительно-испытующим взглядом мешал ему лгать.
— Я не могу отрицать того, что я был в Левештейне, монсеньор, но я отрицаю, что я украл тюльпан.
— Вы украли его у меня, украли из моей комнаты! — воскликнула возмущенная Роза.
— Я это отрицаю.
— Послушайте, отрицаете ли вы, что выслеживали меня в саду в тот день, когда я обрабатывала грядку, в которую я должна была посадить тюльпан? Отрицаете ли вы, что выслеживали меня в саду в тот день, когда я притворилась, что сажаю его? Не бросились ли вы тогда к тому месту, где надеялись найти луковичку? Не рылись ли вы руками в земле, но, слава богу, напрасно, ибо это была только моя уловка, чтобы узнать ваши намерения? Скажите, вы отрицаете всё это?