– Ну, давай-давай! – фальцетом заверещал младший, непрерывно вертя головой по сторонам.
Таня не сомневалась, что должна сказать то единственное слово, в котором нуждалась женщина, – ведь ситуация серьезная. Она задышала ртом, пытаясь прогнать нервный спазм. Ей бы чуток времени… но амбалы торопились.
– Скажешь, коза? – рыкнул старший, и в руках его словно из воздуха возник нож с тонким жутким лезвием.
– Да, да… – сипло выдавила девочка. Получилось тихо и невнятно, едва ли ее услышали.
– Она не скажет, – на удивление спокойно произнес Платон.
Завел назад руку, сжал на мгновение Танино запястье, потом слегка оттолкнул, словно понуждая бежать. Но она знала, что из этого ничего не выйдет: ноги сделались ватными, перед глазами группировалась темные шары и точки, мешали видеть.
Старший что-то заорал, шагнул вперед, но Таня не разобрала слов из-за нарастающего гула в голове. Она из последних сил отыскала глазами женщину, открыла рот, собираясь сказать: «Прощаю», но полная тьма подступила быстрее.
Очнулась она уже в другом месте, елки и березы окружали ее со всех сторон. Таня лежала на траве, шею и руки холодила роса. Тетка в перепачканной куртке, опустившись рядом на корточки, трясла ее за плечи и лихорадочно шарила руками по одежде. В паре шагов от них стоял, чуть подавшись вперед, Платон – старший амбал заломил ему руку. Второго что-то было не видать, хотя нет, валялся под кустом.
– У тебя есть с собой таблетки? – поймав взгляд Тани, пояснил Воронцов действия тетки.
Девочка слабо дернула ужасно тяжелой головой. У нее так давно не было приступов, что таскать таблетки с собой стало казаться глупым. Но только не для мамы: та регулярно обновляла рецепт и распихивала блистеры по всем дочкиным карманам. Только в спортивный костюм положить забыла.
– Так, все, – приказал старший. – Говори, что нужно, и мы уходим. Учти, если помрешь сейчас, то мы и парня с тобой прикопаем, свидетелей не оставим.
Таня посмотрела на застывшую женщину, перевела глаза на друга.
– Платон, в последний раз…
– Это не будет последний раз, сама знаешь.
– Ну все, парень, ты меня достал, – взревел амбал, с силой толкнув Воронцова.
Тот упал лицом вниз рядом с девочкой, даже не сделав попытки выставить руки. Таня в ужасе вскрикнула.
Мужчина шагнул следом, наклонился, намереваясь схватить Платона за волосы и приставить нож к горлу. Но парень вдруг сделал стремительный кульбит, перевернулся на спину и ногой выбил нож. Тот сверкнул в воздухе и каким-то образом оказался в руке Платона, который не слишком ловко, но вскочил на ноги. Шагнул вперед и притиснул ошалевшего типа к березовому стволу, приставив лезвие ему к горлу. Мужчина от неожиданности только глазами быстро-быстро моргал.
– Слушайте внимательно, – вежливо сказал Воронцов, осторожно касаясь острием чужой мощной шеи. – Здесь находится яремная вена, если я еще немного увеличу давление ножа, то кровь брызнет фонтаном и смерть наступит примерно через десять секунд. Помощь не успеет. Понимаете?
– Я понял, – прохрипел амбал. – Что мне сделать, чтобы ты от меня отвалил?
– Ну, велите своей подруге уйти прочь.
– Слышала, вали… – Дальше последовал набор непечатных, но убедительных слов.
Женщина вскочила на ноги, попыталась что-то ему возразить.
– А ну, живо, а то ж я всю твою родню…
Тетки и след простыл. Платон размахнулся и швырнул нож в самые заросли.
– Теперь можете отвести на мне душу, но это ничего не изменит, – сказал он мужику.
Тот с хриплым рыком оттолкнул парня, подхватил за шкирятник своего едва ворочающегося дружка и потащил прочь. А Воронцов склонился над Таней. Бросил рядом с ней на траву свою куртку, усадил на нее, не позволяя встать.
– Как ты?
– Все нормально, – отмахнулась Таня. – Это не сердце, просто плохие сосуды. Что вообще случилось?
Платон сел на траву рядом с ней, и девочка заметила, как он потихоньку растирает плечи и с трудом шевелит руками. Пугало выражение его лица, слишком мрачное, хотя вроде все закончилось хорошо.
– Когда ты отключилась, они здорово перетрусили. Женщина эта поволокла тебя прочь с дороги, мужчины заломили мне руки и повели следом. Из их милого обмена любезностями я понял, что эти типы – ее знакомые и она им за помощь пообещала крупную сумму. Но они-то не ожидали осложнений, так что дружба рушилась на глазах. Младший вообще вдруг заявил, что уходит; думаю, сердце ему подсказало, – хмыкнул невесело Воронцов. – Дружок его со злости вырубил и стал вслух размышлять, как и куда прятать тела, если ты умерла. Но тут ты пришла в себя.
– Как ты с ним справился? – спросила Таня. Дурнота окончательно отступила, разве что звенело в ушах. – Эй, ты забыл нам рассказать про свою сверхсилу?
– Тань, это ты кое-что забыла. Я ведь детдомовский. Кое-чему за свою жизнь научился. Обычно в драках меня сразу роняли, так что освоил несколько приемов и подсечек из позиции лежа. А в общем, просто повезло.
– Платон, я не понимаю, – нерешительно заговорила Милич. – И мне даже страшно, потому что впервые я абсолютно тебя не понимаю. Мы же оба ужасно рисковали! Не проще ли мне было сказать одно-единственное слово, это ведь ничего не решало?
Молчание. Она пыталась заглянуть в лицо другу, но он упорно смотрел в сторону. Когда ее снова начало трясти, все же заговорил:
– Таня, я мог бы тебе сказать, что нельзя изменять однажды принятому решению. А оно было правильным – мы ни в коем случае не должны демонстрировать наши способности. Особенно твои – они слишком… привлекательны для очень многих.
– Так что, лучше умереть?!
– Я был уверен, что до этого не дойдет. Они ведь не убийцы.
– Откуда знаешь?
– Просто наблюдал за их реакциями. – Понедельник пожал плечами, словно удивляясь, что для нее это не очевидно.
– А, ну да. Но ты сказал: «Я мог бы сказать». Значит?..
– Значит, это не совсем правда. – Голос парня звучал глухо, напряженно. – Но давай об этом поговорим после. Иначе ты простудишься, а нас начнут разыскивать.
Как ни было тревожно, но Таня согласилась:
– Ладно, надо привести себя в порядок и все же идти к финишу.
– Тебе точно не надо в больницу?
– Точно. А тебе?
Платон все растирал плечи.
– Нет, ничего серьезного.
– Очень хорошо, потому что я лучше еще раз встречу этих придурков, чем допущу, чтобы Вовка все узнал. Иначе уже через час буду сидеть в уносящем меня вдаль поезде или самолете. – Таня даже вздрогнула, представив себе эту картину.
А потом наступила самая страшная ночь в моей жизни. Я плохо запомнил, что было вечером на острове. Какие-то дурацкие конкурсы, потом хором горланили песни, а я все не мог толком согреться после купания в реке. И в палатке первым заснул под весь этот ор и гогот.
Сперва казалось, что мне снится кошмар: вдруг рывок, я не могу дышать, ничего не вижу, только чувствую чужие руки на своем теле, на лице. Я не могу закричать, не могу разжать губ, меня куда-то волокут. Потом всплеск, жуткий холод… я задыхаюсь. Теперь рот свободен, но в него хлещет вода… я ничего не соображаю, только отплевываюсь и пытаюсь дышать.
Через какое-то время могу оглядеться. Я лежу на песке на берегу реки, надо мной склонились темные фигуры. Небо такое звездное, что аж слепит, я не понимаю, кто это такие, но от страха и потрясения не могу говорить. Руки и ноги чем-то связаны. Не сразу, но понимаю: это те, кто был сегодня со мной в лодке, даже доходяга Сид. Нет, на одну девчонку больше – Энн прихватила подружку.
«Что вы творите?» – Это первое, что получается сказать.
Джек прикладывает палец к губам.
«Заорешь – снова заклеим. И опять придется искупаться. Или тебе понравилось?»
Я в ужасе трясу головой.
«Не будешь орать? Хороший мальчик. А теперь признавайся, это ведь ты подстроил, чтобы лодка перевернулась?»
Трясу головой еще отчаяннее.
«Да ты, ты, не запирайся. – Энн тычет в мое бедро носком кроссовки, подружка со смехом поддерживает ее под руку. – Я видела, как ты подсунул мне под ноги черпак, просто не успела среагировать».
«Я тоже видел», – вставляет обычно молчаливый Питер, и голос его полон угрозы.
От страха я не могу с ними спорить.
«Мне плевать, чего ты этим добивался, – склонившись, улыбается мне в лицо Джек. – Убить Сида, подставить меня или таким образом покончить с собой. Сейчас я разрежу пластырь на твоих руках, подпишешь признание. – Он достает из кармана джинсов сложенный вчетверо помятый листок, крутит перед моим носом. – Мы все тут написали о том, что видели и что по твоей вине чуть не произошло. Хочешь, прочитаю вслух?»
Я мотаю головой, я хочу лишь, чтобы все побыстрее закончилось. Понятно уже, что мне не отвертеться.
«Так подпишешь? – уточняет Кортес. – Если нет, то придется снова купаться, и снова, и снова… в общем, пока не образумишься. А до рассвета еще далеко».
«Подпишу», – едва могу выдавить я.
Питер резко наклоняется, у меня темнеет в глазах… Но он достает перочинный ножик и разрезает склеенные обычным пластырем руки. Девчонка, подруга Энни, снова мерзко хихикает и роняет мне на живот полотенце, которое все это время висело у нее на шее. Я догадываюсь, что должен тщательно вытереть им мокрые руки. Затем Джек протягивает мне бумагу и кусок картона, чтобы подложить твердое, – они хорошо подготовились.
«Пиши: я, такой-то, подтверждаю, что все это проделал. Поставь подпись и дату».
Я все исполняю, он аккуратно складывает листок, убирает в карман. Заходит мне за спину и – я и сообразить ничего не успеваю – опять заламывает мне руки назад и обматывает липкой лентой. Питер то же самое проделывает с ногами. Я пытаюсь возражать, черт, да я их просто умоляю этого не делать! Я же все выполнил, что велели! Но Кортес своими мощными ручищами хватает меня поперек тела и ставит в воду, в метре примерно от берега. Вода доходит мне до колен, под ногами – я в носках, как залазил в спальник, – острые мокрые камни. С трудом удерживаю равновесие.