– Извините, детектив, – произнес Хенрик. – Понимаете, это очень взволновательный момент. Кто убил мою сестру?
– Его зовут Джон Джеймс Брабанд. Она даже не знала его.
В трубке снова замолчали, Босх поспешил заполнить паузу:
– Хотел предупредить вас, Хенрик, что арест может вызвать повышенный интерес прессы. Но у меня есть договоренность с журналистом из вашей «БТ» в Копенгагене. Он очень помог мне в расследовании. Я должен буду сразу же позвонить и ему тоже.
Снова молчание.
– Хенрик, вы меня?..
– Этот Брабанд… Почему он убил ее?
– Потому что рассчитывал добиться поддержки одной очень влиятельной семьи. Это убийство помогло скрыть еще одно преступление, совершенное против вашей сестры.
– Он уже сидит в тюрьме?
– Пока нет. Сейчас он в больнице, но его скоро переведут в тюремный госпиталь.
– В больнице? Вы подстреляли его?
Босх понимал эмоциональную подоплеку вопроса и прозвучавшей в нем надежды.
– Нет, Хенрик. Он пытался бежать на вертолете. И потерпел крушение. Он уже никогда не сможет ходить. У него раздроблен позвоночник. Медики считают, что он останется парализованным на всю жизнь.
– Я думаю, это хорошо. Вы тоже?
Босх ответил не колеблясь:
– Да, я тоже так думаю, Хенрик.
– Вы сказали, он убил Аннеке из-за власти. Как?
В следующие пятнадцать минут Босх кратко изложил ему фабулу дела, пояснив мотивы всех участников сговора. Рассказал, кем они были и что совершили. Пояснил суть военного преступления, которое расследовала Аннеке. И закончил рассказ описанием последних событий – гибели Бэнкса, Доулера и Косгроува, обыска, проведенного в двух домах и в складском помещении, принадлежавших Брабанду в округе Станислас.
– Мы нашли там записи, которые вела ваша сестра во время своего журналистского расследования. Это как дневник. Брабанд много лет назад сделал перевод. Скорее всего он разделил записи на части и отдал разным переводчикам, чтобы ни один не мог узнать историю полностью. Он сам был кем-то вроде полицейского и, должно быть, заявил, что перевод ему нужен для дела, над которым он якобы работал. Перевод тоже у нас, и там описано все, что случилось на том корабле. По крайней мере то, о чем она тогда все же сумела вспомнить. Мы считаем, что дневник она оставила в номере гостиницы, и Брабанд завладел им после убийства. Потом это стало для него орудием против всех остальных, бывших на том корабле.
– Я могу получить дневник?
– Пока нет, Хенрик, но я сниму с него копию и отправлю вам. Он послужит вещественным доказательством, когда Брабанд предстанет перед судом. И это еще одна причина, заставившая меня позвонить вам. Мне понадобятся образцы почерка, чтобы эксперты подтвердили подлинность записей. У вас остались письма сестры или что-то написанное ее рукой?
– Да, у меня есть письма. Но могу я посылать копии? Они мне очень важны. Это все, что осталось на память о сестре, – письма и фото.
Вот почему Босх стремился встретиться с Хенриком лично. Но О’Тул громогласно заявил, что это попытка отдохнуть за границей за счет американских налогоплательщиков.
– Хенрик! Вынужден просить вас доверить мне оригиналы писем. Нужны именно подлинники, потому что почерковеды делают свои выводы на основе таких важных деталей, как нажим на ручку при письме и так далее. Пришлите их нам на время, пожалуйста. Я обещаю все вернуть в целости и сохранности.
– Да, хорошо. Я верю вам, детектив.
– Спасибо, Хенрик. Но нужно, чтобы вы отправили их как можно скорее. Уже назначены предварительные слушания Большим жюри, и нам бы хотелось заверить подлинность дневника, чтобы иметь возможность предъявить его в качестве улики. Кроме того, дело уже взял государственный обвинитель, и он просил меня узнать, не пожелаете ли вы прилететь на время суда в Лос-Анджелес.
Последовала еще одна пауза, прежде чем Хенрик ответил:
– Да, думаю, я должен лететь. Ради памяти сестры.
– Я и надеялся на такой ответ.
– Когда мне нужно лететь?
– Боюсь, что еще не очень скоро. Как я уже сказал, назначено заседание Большого жюри, после чего всегда следуют различные юридические проволочки.
– Так когда же?
– Состояние здоровья Брабанда может послужить причиной отсрочки суда, да и его адвокаты будут тянуть как можно дольше… Понимаете, наша система дает преступникам очень много возможностей, чтобы откладывать даже неизбежное наказание. Извините, Хенрик. Я понимаю, что вам и так пришлось ждать слишком долго. Непременно дам вам знать, как только…
– Жаль, что вы не застрелять его. Жаль, что он не умер.
– Понимаю ваши чувства, – кивнул Босх.
– Он должен был умереть, как другие.
Босх невольно подумал о возможности, представившейся ему на склоне холма, когда Менденхолл оставила его с Брабандом наедине.
– Я вас прекрасно понимаю, – повторил он еще раз.
Ответом ему снова стало молчание.
– Хенрик? Вы слушаете?
– Простите. Не вешайте трубку.
И на линии вновь установилась тишина. Снова приходилось жалеть, что его сейчас не было рядом с человеком, понесшим такую утрату. Но О’Тул упрямо цеплялся за тот факт, что Аннеке Йесперсен нет в живых уже двадцать лет. Он был уверен, что любые душевные раны за это время успели затянуться, и не видел причины отправлять своего сотрудника в Копенгаген всего лишь для того, чтобы добавить немного человеческого участия к заурядному сообщению родственнику покойной об аресте виновного.
Дожидась возвращения Хенрика к телефону, Босх выглянул через перегородку кабинки, как солдат выглядывает через бруствер окопа в сторону противника. О’Тул в этот момент стоял в дверях своего кабинета, осматривая помещение с видом барона-феодала, озирающего владения. Он по-прежнему считал, что в их деле важны только цифры и статистика. Этому человеку не дано было понять, в чем заключался подлинный смысл работы его отдела. Он представления не имел о значении слова МИССИЯ.
Их взгляды на мгновение встретились. И слабейший поспешил отвести глаза. О’Тул зашел в кабинет, закрыв за собой дверь.
Пока они стояли у холма, дожидаясь спасателей, Менденхолл поделилась с Босхом подробностями своего расследования. Услышанное удивило его и причинило боль. Оказалось, О’Тул всего лишь с радостью ухватился за представившуюся возможность, но первоначальная жалоба исходила все же не от него. Ее написал из тюрьмы Сан-Квентин Шон Стоун, заявив, что Босх подверг его опасности, пригласив на свидание в комнату для допросов. Стоун считал, что после этого его заклеймят стукачом. Но после бесед со всеми участниками конфликта Менденхолл пришла к выводу, что Стоун боялся не столько обвинений в стукачестве, сколько потери внимания матери из-за Босха. Он надеялся своей жалобой рассорить Ханну и Гарри.
Босх еще не разговаривал с Ханной на эту тему и сомневался, что когда-нибудь вообще заведет такой разговор. Он опасался, что таким образом лишь поможет плану ее сына осуществиться – пусть и не сразу.
Менденхолл наотрез отказалась обсуждать с ним только одно: ее собственные мотивы. Она так и не объяснила, зачем ей понадобилось выслеживать его за пределами своей юрисдикции, и ему ничего не оставалось, кроме бесконечной благодарности за это.
– Детектив Босх?
– Да, Хенрик, я у телефона.
Понадобилась еще одна пауза, пока Хенрик собирался с мыслями и пытался сформулировать по-английски то, что ему хотелось выразить.
– Даже не знаю, как объяснить, – начал он. – Я ожидал все иначе. Понимаете?
Его голос слегка дрожал от волнения.
– Не совсем.
Разговор снова ненадолго прервался.
– Я двадцать лет ждал такого звонка… И думал, что тогда это уже пройдет. Я знал, что всегда буду оплакивать сестру. Но думал, что то, другое, уже исчезнет.
– Что другое, Хенрик? – спросил Босх, хотя уже знал ответ.
– Злость… Я еще очень злой, детектив Босх.
Теперь уже Босх замолчал, всматриваясь в поверхность своего стола, где под стеклом лежали фотографии жертв преступлений. Лица – напоминания. Со снимка Аннеке Йесперсен он перевел взгляд на другие. На тех, кто еще взывал к отмщению.
– Я тоже, Хенрик, – наконец сказал он. – Я тоже.