Он отпустил ее, встряхнув напоследок. Потом зло сплюнул, развернулся и пошел прочь.
– Ладимир! Подожди! Куда ты без свечи? – кричала она ему вслед.
– Прощай, – донесло до нее тихое эхо.
4
Она оставила зажженную свечу. У самого лаза поставила на каменный постамент, проследив за тем, чтобы не смог ее опрокинуть случайный порыв ветра.
Погруженной в собственные мысли Донате не было никакого дела до заброшенной деревни, притаившейся в ожидании случайного прохожего. Как она не старалась поселить в душе страх, пуская в ход тупой скрежет дверных петель, гулкий шум обрушившейся крыши, да свист ветра в забытых людьми дымоходах – все без толку. Боль от утраты единственного человека, на котором держался мир, оказалась сильнее страха.
Только слепо шаря рукой по каменной стене в поисках тайной двери, Доната вдруг остановилась. Неожиданная мысль разом выбила тот стержень, на котором держались и визит к колдуну, и долгожданная свобода от черной напасти, и клятва, данная матери. Зачем все это нужно, если рядом нет Ладимира? Мысль была простой и ужасной одновременно. В какой-то момент, поддавшись звериной тоске по утраченному счастью, она развернулась и ринулась прочь от каменной стены, готовая бежать, догонять, звать, умолять, просить прощения…
Но тут внутри, внизу живота что-то потянуло и перевернулось, и Доната гневно пнула ногой тайную дверцу. Вошла как побитая жена, которой муж приказал избавиться от нечаянного плода запретной любви. И так же, как у изменившей женщины, которая мечется между мужем и любовником, душа металась между желанием тотчас броситься за Ладимиром, и решением избавиться от черного демона.
Выжженная земля у замка пылью оседала на сапогах, безжалостно подбираясь выше. Дверь, сорванная с петель порывом ветра, лежала рядом. Распахнутая пасть дверного проема исходила слюной влаги, что собиралась в трещинах на потолке, и мерно стекала вниз.
– Я пришла, – выдавила она, переступив порог дома.
Про себя надеялась, что сейчас увидит взлохмаченные космы, хитрую мальчишескую улыбку, и на душе станет легче. А вместо этого колдун явился в черном обветшалом рубище, подпоясанный стертой у концов веревкой. Постаревший лет на сорок, с мутным остановившимся взором и кривой улыбкой.
Не сказав ни слова, он поплыл вглубь дома, к лестнице, что еще хранила в пыли следы их прошлого восхождения.
Сжав зубы, задавив в душе страх, что именовался дурным предчувствием, Доната двинулась следом. Звук собственных шагов не казался ей утешением. Напротив, жалкое эхо издевалось над ней, подражая старческому шарканью. Но лестница тоже закончилась, как закончилось в свое время подземелье и заброшенная деревня, полная оживших призраков.
В круглом зале горели черные свечи. Они не давали света, да и нечего им было освещать, кроме плахи с железными кольцами, намертво вбитыми по ободу.
– До – нет ветрум, – тускло сказал колдун, и она разглядела в его руках протянутую чашу с пятнами ржавчины по краям. – Ты – выпей.
«Пусти!»
Раздался вопль где-то на задворках сознания, и нашел радостный отклик в душе Донаты. Ага! Испугалась, стерва! Что-то ты запоешь позже!
– Где моя мать? – заупрямилась Доната. – Ты обещал. Я хочу знать, где моя мать и жива ли она?
– Три садатум, – колдун закрыл усталые, покрытые сетью морщин глаза. – Она жива. Ты правильно шла. Она в Белом городе. Пойдешь туда обновленная. Без материнского довеска – будет радость для матушки. Пей!
Доната еще сомневалась, принимая из рук колдуна чашу, но новое «пусти, сука!» заставило ее буквально опрокинуть содержимое в рот.
«Пусти! Я – Ви…на».
И запнулось, закружилось, расползлось на части окружающее пространство. Пропал круглый зал, черные свечи. Остались безжизненные глаза колдуна и рот, приоткрытый в немом крике.
Целостное прежде сознание треснуло, и в эти трещины рухнули куски прожитой жизни, а на свободное место из черной пустоты тотчас поползли, как бабочки на свет, чужие воспоминания.
…В кромешной тьме распахивается дверь. Вытянув вперед руки с растопыренными пальцами, Доната идет на звук. Еще миг, и она спотыкается о нечто, отвечающее слабым звоном на прикосновение. Доната наклоняется и ощупывая каменный пол, находит связку ключей. Тяжелый железный обруч, на который навешаны ключи, холодит руки. Доната выходит в коридор, освещенный далеким светом факела. Ее встречают два ряда закрытых дверей. Монотонно обходя дверь за дверью, Доната подбирает к ним ключи.
Вот удача улыбается ей. Ключ входит в скважину. Легкий поворот, и дверь распахивается настежь. Сердце у Донаты уходит в пятки. На нее круглыми глазами сквозь прорези белого лица смотрит Ключник. Только бесконечно длинные пальцы не теребят связки ключей. Крик ужаса разрывает грудь, но изо рта вырывается слабое шипенье.
– Ты свободен, – не своим голосом говорит Доната.
Ключник наплывает на нее и тянет к ней худые пальцы.
– Ты, – шепчет Ключник, но губы его не двигаются. – Руку. Дай.
Доната хочет отшатнуться, но вместо этого протягивает ему безвольную руку. Белые пальцы смыкаются на ее запястье, и Доната чувствует боль, как от ожога.
– Я. Должен. Тебе, – Ключник отпускает ее руку. – Ты. Узнаю.
Ключник устремляется к выходу, и ветер гасит зажженный факел…
«Пусти меня! Я… на! Ви…», – комариный писк будит погрязшую в чужих воспоминаниях душу.
– Пусти меня, – вслед за призраком послущно шепчет Доната, и мертвенный холод пронизывает тело до костей. Она открывает измученные чужой болью глаза и видит перед собой белое, в заплатах старых морщин, лицо.
– Ло вобитум, ли де тиум, – лицо пугает ее незнакомыми словами. – Терпи, девушка, роды еще не начались.
Доната хочет поднять руку, чтобы защититься от пугающего лица. Но запястье болит, стянутое железным кольцом.
– Рано, девушка, рано, – бормочет лицо. – Имени ее не вспоминай, тебе его все равно не вспомнить. Терпи. Скоро все кончится. Только, – лицо передергивается от усмешки, – роды проходят с осложнениями. Жизнь матери, к сожалению, спасти не удастся, – огромный рот смеется, извергая из себя потоки брызг. – Но для любой матери дороже жизни ребенка ничего быть не может. Не беспокойся, мамочка… Я достану ее из тебя с великой осторожностью.
Доната хочет встать, но руки-ноги, прикованные цепями к плахе, не слушаются. Могильный холод, исходящий от камней, достигает сердца, пронизывая кости насквозь. Холодный ток крови готовит тело к смерти. Доната видит, что у смерти вместе с лицом есть руки, длинные руки, заканчивающиеся острыми ножами. Один взмах, и на обнаженном теле Донаты, растянутом на плахе, появляется алая полоса. Капли крови, не удерживаемые более тонкой кожей, струятся вниз, по камням, на пол, а дальше по дорожкам, выжженным колдовским огнем.
«Пусти… Я – …ли. Ви…», – крик подобен каплям крови, что стекают на пол.
…Она видит себя сидящей в кресле, в зале, полном черных зеркал, и как двойным кольцом окруженным светом сотен горящих свечей. Ее губы шепчут слова тайного ритуала, вызывающего из Иного мира того, кто откликнется на Зов.
Доната не знает, кто откликнется на Зов. Будет ли это сильный демон, с которым придется повозиться, прежде чем он окажется в обойме себе подобных, или слабак, на которого жаль тратить с таким трудом накопленную силу.
Тайные слова сказаны, и фиолетовое свечение расходится кругами как от камня, брошенного в воду. Силы тьмы приходят в волнение и Зов, исторгнутый Повелителем демонов, достигает ее глубины.
На измученное сознание обрушивается Боль. Разум поспешно покидает тело, оставляя его один на один с Болью, что несовместима с жизнью.
Доната с удивлением видит свое тело со стороны. Ее ждет сюрприз: то тело, из которого она вышла, принадлежать ей не может. Потому что это тело мужчины. Мускулистые плечи едва прикрыты тонкой туникой, золотые нити блестят в свете свечей, босые ноги с холеными ступнями отставлены вперед. Лицо… Постойте. Разве не те же глаза доводилось сотни раз видеть Донате, когда она гляделась в зеркало реки? Разве не такая же точно усмешка портит иногда и ее правильно очерченные губы?
Этот человек незнаком Донате. Но он ей близок. Она чувствует, что их связывает нечто большее, чем простое совпадение. Вполне может так статься, что именно ему обязана Доната своим появлением на свет.
Перед мужчиной, положив ему руки на колени, призывно сидит ослепительная черная женщина с белыми змеями волос.
– Имя! – кричит ей мужчина голосом Донаты.
Но черная демоница молчит. Ее кожа теряет притягательный блеск, на лбу жемчугом блестят капли пота.
«…на. Пусти!»
Стук капель, падающих на каменный пол.
– Пусти меня, – обреченно шепчет Доната.
– Рано, мамочка, рано, – колдун издевается над ней. – Терпи. Сейчас будет немного больно. Но не волнуйся, это в последний раз. Ты умрешь, и будешь свободна… от нее и от боли. Терпи, недолго осталось…
Ярко блестит лезвие ножа, и опускается Донате на грудь. Она чувствует скользящий удар, но боли нет. Боль ушла из тела вместе с теплом, вместе, кровью, вместе с жизнью.
Пламя черных свечей извивается, поднимается высоко, хохочет вместе с колдуном, мечется по залу.
Еще один взмах ножа, но кровь не выступает там, где порезана кожа. Кровь ушла вниз по выжженной дорожке. Она заполнила круг и соединила начало с концом.
– Пусти, – шепчут бескровные губы.
– Терпи. Сейчас будет очень больно. Но обещаю тебе – это будет последняя Боль.
…– Имя, сука! Ты потеряла много сил! Ты просто сдохнешь, если не останешься со мной! Имя!
Но черная женщина молчит. Колышущееся у ног Повелителя демонов сияние готовится принять ее в объятия вечного хаоса Иного мира.
– Имя, сука!
Были бы у Донаты силы, она помогла бы Повелителю схватить хрупкую тень за горло и вытряхнуть из нее повиновение.
– Лорисс-с… – шепчут мертвые губы. Но мужчина, и вместе с ним Доната, не верят ей.
– Лжешь! – рискуя, страшно рискуя, Доната подается вперед, прямо к мертвым, лишенным окраски губам. – Не может быть! Ты не можешь сейчас лгать, сука! Имя!