Беспалые руки поймали оргазм,
Беззубые рты гоготали до ночи,
Слепые прозрели, увидевши нас.
Растрепанны, грязны, на стоптанных ветках,
В руках тесаки, а в глазах полымя,
Стояли в тени предвечерних рассветов,
Забыв свои жизни, забыв имена.
«Касанием холодных тонких пальцев…»
Касанием холодных тонких пальцев
Обязан всемогущей силе сна,
Под шепотом ни с кем не опоздавший
И восседающий у темного окна.
Все улицы посыпаны мельченным,
Процеженным сквозь сито, кирпичом,
До горизонта тени падают на крыши
И ударяются о здания лицом.
Потеряна игра, забытая когда-то,
На стенах нет ковров, скрывающих дыру,
За полками закопаны котята,
И тараканы плавают в спирту.
Последний коробок, сырые спички гаснут,
Бычок от сигареты на полке с колбасой,
Поломанные двери, раскиданные стулья,
Помятая купюра, забытая тобой.
Безвыходность судьбы и леность индивида,
Бессмысленность маршрута «квартира-магазин»
Приводят к повседневным разногласьям —
Селедка-водка или пива и сардин.
Такая работа
Лотки, провода, подвесной потолок,
Рукава на потертых футболках,
Запах пота и пыль окружают меня.
Что поделать – такая работа.
Тянем новый сегмент, коридоры в тени,
Кабинет вышел после ремонта,
От запаха клея и краски мутит.
Что поделать – такая работа.
Наступает обед, запускаю кино,
Через час одолела зевота,
Если что, то я сплю на втором этаже.
Что поделать – такая работа.
Все расчеты верны, ЛВС правит бал,
За неделю окончена квота.
Уставший, голодный бреду я домой.
Что поделать – такая работа.
К завершенью подходит пятничный день,
Через восемь часов уж суббота,
В электричке трясусь, еду я к лошадям.
Что поделать – такая работа.
Год прошел впопыхах, время гонит свой шаг —
Я мотаюсь весь год на два фронта —
Всех почистил, седлаю, сажаю: «Вперед!»
Жизнь такая – такая работа.
Печальная девушка
Разлетаются ноты – дуэт саксофонов,
Ударяются в стекла слезами дождя,
На дорогах перина из листьев осенних,
И кровавое зарево ушедшего дня.
Лесопарки покрылись цветным одеялом,
Остывшие реки бегут под мостом,
Короткие дни опоясались грустью…
И печальная девушка за закрытым окном.
К памяти воспоминаний
Намокшие руки мусолят бумагу
И рвут половинки застиранных слов,
К навязанной памяти воспоминаний
Искрят воспылавшие складницы дров.
Текст режет страницы на полосы света,
Икон обрамляющих в нимбах святых.
Никто не забыт из родных на погосте
У рек серебрённых в обрывах кривых.
А время нещадно стирает мгновенья —
На каждый год жизни по тысяче лет.
Авторский слог пронесен через вехи
Той трудной жизни, в тот сложный век.
Окно сквозь эпоху истории личной
Любовно хранится в семейном кругу,
И в сборнике этом представлено в мере,
Юлой закрутив жизни бег в чехарду.
Я – книга
Тридцать три буквы – вроде бы мало —
Разнообразие тысячи слов,
Сотни страниц, миллион предложений —
Вся моя жизнь на склоне веков.
Обложкой сокрыты пути тех героев,
Которые ждут первый шаг от чтеца.
Я подарю тебе мудрость народов,
Которая прячется в строках письма.
И лишь в этом мире невидящем света,
Я ненавижу всех тех, кто берет
Абзацы и строфы, чтоб урвать себе в лоно
Денежных средств, а не книжный почет.
Есть еще те, кто считает зазорным
Прочесть всю историю, скрытую в нас,
Книга для них – это мир идиотов.
Время рассудит кто прав – кто не прав.
Старость – хороший сторонник для жизни.
Чем я древнее, тем больше ценюсь.
А старость людей – маразм, скудоумость,
Тень, одиночество, ширма из бус.
Залогом для памяти будущих жизней
Может быть лист под обложкой моей.
Я сохраню все о вас, кем бы ни был —
Ты мой читатель забытых детей.
«Отряды колонн убегают к границе…»
Отряды колонн убегают к границе,
Где небо и почва срослись воедино,
Скрепляют широким стежком два начала,
Чтоб перед взором была середина.
Им кто-то сказал, что они беспощадны
К безумствиям, оргиям, плачам и крикам.
Они для себя стерли строки земные
В простом обращении к спаянным стыкам.
Лишь ранней весной, пред восходом поблекшим,
В зеркальном покрове из талых вод,
Под молодыми ветвями деревьев
Колонны ведут неземной хоровод.
«Помню дни, когда младые…»
Помню дни, когда младые
Годы призрачно текли,
Как мы тратили минуты
В эти благостные дни.
А теперь с седой брадою,
С серым цветом на виске
Я стою, уткнувшись в стену,
В серой, мертвой пелене.
Она плотная, тягуча,
Но пуста и холодна
В этот вечер над рекою
У замерзшего окна.
Под камином в черном пепле
Шевелятся в забытьи
Оголтелые пичужки
И смурные муравьи.
Во спасении духовном,
Во спасении души —
Разметаю по атла́су
Грязь и немощь духоты.
Дверь завалена цветами,
Пчелы кружат хоровод,
Соты медом истекают,
Заполняя небосвод.
Безмятежность и тревога —
Две сестры одной руки.
Побелевшие костяшки —
Пальцы сжаты в кулаки.
Острова последних мыслей
Мы покинули давно.
Они там, остались в прошлом,
Заронив в сердцах зерно.
Прошлой жизни не воротишь,
Не изменишь ее ход,
И как грустно будет позже
Понимание придет.
Но быть может в этом сила?
Вдруг упущенный момент
В нашей жизни закрепляет
Разнотипный элемент?
Скрепим руки в жесткой хватке,
Спрячем седину висков,
Вместе, рядом, через время,
Сквозь строи еретиков
Прошагаем без усилий,
И порвется пелена.
Обниму тебя и молвлю:
«Я – твой муж, ты мне – жена!»
«Быть может что-то стоит изменить…»
Быть может что-то стоит изменить
В тех строках, что написаны не мною?
Чтобы со временем в сознаньи очернить
Все автором начертанное кровью.
Быть может что-то стоит написать
Несущее тепло и радость жизни?
Чтоб чрез года на части разорвать
Те мысли о любви всем в укоризну.
Быть может что-то стоит истребить
На этом свете, не платившем по заслугам?
Чтобы в уме людей искоренить
Их принадлежность к раболепным слугам.
Зачем касаться святости того,
Что человечеством сотворено веками?
Волк волку – волк, но это все равно,
Ведь человеки человеку видятся глупцами.
Октябрь 2012
Взмах прощальный крыла улетающих вдаль журавлей
Над желтеющим полем сжатых колосьев пшеницы,
Над простором речным без величия мачт кораблей
И без прошлого дня, уходящего в мир вереницей.
Их печальный, курлычущий крик расстилается болью земной
В сердце того человека, кто услышал предание птицы
О жестоком безумце, тишину разорвавшем стрельбой,
Превратив гордого журавля в озорную синицу.
«Столпы городских фонарей…»
Столпы городских фонарей
Освещают зеленые лужи,
Нежной ряской покрыта сирень —
Синевой от посредственной стужи.
Красным потом укрылась земля,
Черноземом оделись деревья,
Жизнь продолжится благоволя
Тем ветвям, что пошли на поленья.
Скоро выпадет белый снежок
И затянется грязь мостовых,
Только впредь подготовлен прыжок
Сквозь огни лошадей ломовых.
Всем Вам, Друзья!
Я должен для Вас написать сто стихов,
Сто листов, сжатых под бумвинилом,
Центнер тысячи грамм разных букв-потрохов,
Преступивших границы горнила.
Это память моя и истории тех,