Даффи пожал плечами.
— Что тут скажешь? Ты прав. — Он вылил остатки пива в кружку Блуто.
Шраб и еще двое мальчишек из прислуги вошли с лестницами и принялись развешивать защитные решетки перед настенными светильниками. Горбун наблюдал за ними.
— Что, сегодня вечером ожидается серьезная гульба?
— По всей видимости, — согласился Даффи. — Раньше, когда здесь был монастырь, бочки выкатывали на улицу и гуляли там. Подчас буйству не было предела. Пасха, темное пиво, приход весны для всех объединены в одно, и они вправду могли очертя голову кинуться в веселье после долгой зимы.
Блуто допил пиво и встал.
— Так, Дафф, теперь, должно быть, половина пятого. Когда мне снова подойти, чтобы занять место в числе первых?
— Не знаю. Думаю, ближе к ужину. — Даффи тоже встал на ноги и потянулся как кот. — Пожалуй, спущусь и спрошу Гамбринуса. Увидимся. — Не спеша он прошел к лестнице в подвал, втайне надеясь, что еще раз сможет отведать весеннего пива. Пока Даффи спускался, он расслышал в темноте внизу какое-то движение.
— Гамбринус! — позвал он, но ответа не последовало. Помня о найденной на двери пивоварни петарде, он сомкнул пальцы на рукоятке кинжала и оставшиеся ступеньки спускался как можно тише. Ступив на влажный каменный пол, он с опаской оглядел полутемный подвал — никого не было.
«Видно, вдобавок к видениям залитого лунным светом озера у меня начались слуховые галлюцинации, — горько подумал он. — Но стоп! Это кто?»
Из тени за кирпичным очагом выдвинулась высокая фигура и сейчас направлялась к двери на противоположной стене рядом с находящимися на возвышении медными трубами; быстро открыв дверь, фигура пропала в темноте. Ирландец разглядел незнакомца лишь мельком, заметив рыжие или светлые волосы и свободную накидку, прихваченную у горла металлической застежкой. Даффи выхватил кинжал и кинулся к двери.
— А ну выходи! — рявкнул он.
Из темноты за дверью не донеслось ни звука, только сильнее потянуло запахом солода. Даффи отступил к очагу, щипцами вытащил тлеющий уголек и поднес его к фитилю лампы Гамбринуса. Получив источник света, он вернулся к двери и осторожно заглянул в каменный чулан. Он никого не увидел и, решив, что незнакомец прячется за дверью, прыгнул внутрь с оглушительным воплем, размахивая лампой. Комната была пуста.
— Все, с меня хватит, — проворчал ирландец.
Он поставил лампу на пол и принялся исследовать стены в поисках потайной двери, но ее не было. Вместо пола была просто влажная земля, и во всей комнате не было ничего, кроме громадного деревянного чана, вполовину выше Даффи, боковые стенки которого покрывал мох, наросший за десятилетия или, скорее, столетия. Даффи уже готов был вернуться в трапезную и приступить к размышлению над новым симптомом своего помешательства, когда заметил на стенке чана три больших деревянных крана — на уровне груди, колена и последний всего в нескольких дюймах над грязной землей. Над кранами были прибиты латунные пластинки, он присмотрелся повнимательнее. Надпись на верхней гласила «СВЕТЛОЕ», на средней — «ТЕМНОЕ», а нижнюю сплошь покрывала патина, и пришлось соскребать ее кинжалом. Через минуту пластинка очистилась, и он смог прочесть единственное слово: «ЧЕРНОЕ».
«Черт меня возьми!» — подумал он, в замешательстве позабыв о неуловимом злоумышленнике. Подняв глаза, он увидел ряд трубок, выходящих из стены и соединяющихся с верхушкой чана. Может ли так быть, с брезгливостью подумал он, что одна эта емкость заменяет здесь бочки обычной пивоварни? Неужто все пиво «Херцвестен» бродит в этом громадном допотопном чане? Интересно, чистили его хоть раз?
Потушив лампу, он стал задумчиво подниматься по лестнице. «Возможно, — размышлял он, — этот белокурый человек, кто бы он ни был, намеренно завлек меня в эту комнату, чтобы я увидел загадочный чан».
Наверху лестницы он остановился. «Я несчетные разы пил светлое “Херцвестенское”, — думал он, — каждую весну мог попробовать темное. Но что же такое “Херцвестенское” черное, и почему я никогда о нем не слышал?»
Блуто уже ушел, и единственным человеком в трапезной, помимо Шраба и его помощников, была Ипифания. Она вытерла столы, перемыла и сложила в стопку подносы и теперь обессиленно присела за отведенный прислуге стол, прихватив маленькую кружку пива.
— Пиф, любовь моя! — воскликнул ирландец. — Куда ты подевалась?
При звуке его голоса она вздрогнула, но тут же встревоженно улыбнулась.
— Это ты, Брайан, куда-то подевался, — ответила она. — Я весь день тебя ищу. Анна говорит, ты попал вчера в переделку. Боже милостивый! — воскликнула она, подойдя к его столу. — Как ты умудрился все лицо расцарапать?
— О, вездесущие чудища задали мне жару. Впрочем, и я им. Ты занята за ужином?
— Хвала господу, нет. — Она откинула влажную прядь со лба. — Тут, видно, будет настоящий содом.
— Тут и без того содом. По-моему, наш управитель спятил. — Он потянулся через стол, взял ее пиво и допил. — Поднимемся в твою комнату. Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Она исподтишка разглядывала его.
— Ты, Брайан, как драный котяра. Все новые шрамы поверх старых. — Мигом позже она ухмыльнулась и встала. — В мою комнату? Прошу.
Даффи последовал за ней по лестнице, размышляя, что порой и пожилые женщины не прочь порезвиться, если найти к ним подход. Комната Ипифании была опрятной, но никак не аскетичной. На каждой стене висели картины, в основном религиозные полотна ее отца, но в одной Даффи опознал работу Доменико Венециано. В клетке, подвешенной над шахматной доской, где фигуры были расставлены для начала партии, как заведенная чирикала птичка. Даффи рассеянно передвинул белого королевского слона через ряд пешек на третью линию.
— Брайан, садись, — предложила Ипифания. Даффи пододвинул себе стоящий рядом со шкафом стул, а она уселась на кровать.
— Так… — начал ирландец. — Не знаю, Пиф, с чего и начать. Тебе известно, зачем Аврелиан заманил меня сюда из Венеции?
— Следить за порядком в трапезной… хотя на деле ты…
— Ладно. Это не так. То есть с того он и начал, но позже стало выясняться, что я нужен вовсе не для этого. Он вообразил, что турки намерены штурмовать Вену, только чтобы разрушить эту пивоварню, и вбил себе в голову, что я могу их остановить — как это ни глупо. Я — незнакомец, случайно встреченный им за сотни миль отсюда. Мало того, у него для всего самые безумные объяснения. Думаешь, Сулейман глава Оттоманской империи? Как бы не так! Нет, это великий визирь Ибрагим, который в придачу еще и сын какого-то демона воздуха. Или, по-твоему, император Карл что-то значит на Западе? Да ни черта! В лесах около города живет старый рыбак — так вот он настоящий король. — Даффи стукнул по ножке кровати, втайне уязвленный нарочитостью своего презрительного недоверия. — Все это только полоумные фантазии Аврелиана, — продолжал он, пытаясь убедить себя наравне с Ипифанией. — Разумеется, старикан может делать фокусы и вызывать духов из дыр в земле… но, ради Христа, речь идет о современной войне: пушках, солдатах, мечах и минах. Как я спасу чертову пивоварню, когда армии Габсбургов и Ватикана не удержат Вену? А если они отстоят город, что проку от моего бдительного дозора у дверей пивоварни? Проклятие! Когда-то Аврелиан мог представлять собой что-то, но теперь он явно не у дел. Положение таково, что Сулейман возжелал империю Карла Пятого и идет сломать ее восточную стену, а послушай Аврелиана, так все закручено вокруг меня, «Херцвестенского» пива и старого отшельника в лесу, вообразившего себя королем!
Во время своей речи он вскочил на ноги, чтобы удобнее было жестикулировать, и сейчас сел на постель рядом с Ипифанией. Приглушенный занавесками оранжевый закат освещал ее лицо, и впервые после возвращения в Вену он действительно разглядел знакомые черты. Наконец-то Ипифания Фойгель стала понемногу сбрасывать прилипшую серую оболочку Ипифании Хальштад.
— Вот что, Пиф. Я довольно перебил турок, да и исход предстоящей битвы вряд ли будет зависеть от моего пребывания в Вене. Мне удалось скопить немного денег, а сейчас, уж не знаю отчего, мне платят просто по-царски. Так что всего несколько недель, и где-то в начале мая у нас будет достаточно… то есть если тебя это не пугает… В общем, что ты скажешь о том, чтобы двинуть со мной в Ирландию, пока не закроют выезд из Вены? Мы могли бы пожениться — наконец-то! — обрести крышу над головой и разводить коз или что-то еще. Только никому ни слова.
— Брайан, как чудесно! — Она вытерла слезы мокрым от пива рукавом. — Я оставила такие мысли, пока ты не вернешься с того света. Но можно хоть Анне сказать?
— Никому. Аврелиан может воспрепятствовать твоему отъезду, ведь ты должна ему деньги.
Она почесала в затылке:
— Разве?
— Конечно. Ты что, не помнишь? Он выкупил все долги, оставшиеся тебе от насквозь прогнившего сукиного сына Хальштада, чтоб он в эту самую минуту вертелся на адовой сковородке!
Ипифания опешила.
— Брайан! Ведь Макс был когда-то твоим лучшим другом. Как ты можешь так его ненавидеть?
— Вот потому-то я так его ненавижу — то есть ненавидел. Если бы тебя увел кто-то со стороны, мне, верно, было бы не так больно.
Она накрыла его руку своей.
— Не замыкайся на том, что осталось в прошлом. Мы еще можем быть вместе на закате наших лет.
— На закате? Не знаю, сударыня, о чем вы, но я упруг и ловок, как в двадцать пять, что, кстати, было не так давно.
— Хорошо, — примирительно улыбнулась она. — Наши… зрелые годы. Господи… неужели после всего, что было, это возможно?
— После всего, что было, — заявил Даффи, — это неизбежно.
Он склонился и поцеловал ее, поцелуй длился дольше, чем проявление простой симпатии. Окружающий полумрак и остаток винных паров от выпитого днем наконец вернули в его объятия невыразимо прекрасную дочь Густава Фойгеля, и незаметно он вновь стал Брайаном Даффи из 1512 года, блестящие черные волосы не нужно было отращивать, чтобы закрывать белый рубец шрама. С тяжестью и отчасти со звуком, как от рухнувшей старой каменной стены, они повалились на постель. Высвободив рот, Ипифания с трудом выдавила: