Ирландец открыл рот, но Аврелиан поднял руку, требуя не перебивать его.
— Действие, что открывает врата для этой ужасающей помощи, есть не что иное, как кровавое жертвоприношение тысячи христианских душ.
Даффи моргнул.
— Ого! Ясно.
— Это, разумеется, возможно. Используя свое влияние и хитрость, я мог бы организовать самоубийственную вылазку тысячи солдат, а затем смотреть с крепостных стен, как они гибнут, и произносить тайные заклинания. И это, бесспорно, спасло бы Вену… от турок. Думаю, однако, что лучше умереть, не прибегая к такой помощи. Подобное черное жертвоприношение разрушает душу исполнившего его волшебника — кроме прочих последствий, я остался бы после этого не более чем слюнявым идиотом — и, что еще важнее, оно поразило бы весь Запад. Даже вкус пива заметно изменился бы.
Даффи вновь допил свой бокал.
— Однако же, — произнес он после паузы, — ты, как я вижу, не уничтожил свою копию.
Аврелиан ответил не сразу, холодно оглядев Даффи:
— Разве я учу тебя, как держать меч?
— Не в последнее время. Извини.
В последовавшей затем неловкой паузе Даффи снова наполнил бокал и сделал хороший глоток.
«Знатная штука это испанское бренди, — подумал он. Уселся поудобнее и отпил еще. — Просто великолепно…»
Несколько минут Аврелиан попыхивал коротким окурком тлеющей змеи и разочарованно поглядывал на похрапывающего ирландца. Наконец окурок стал слишком коротким, чтобы было удобно его держать, и волшебник положил его в пасть каменной головы горгульи на столе. Он уже собирался разбудить Даффи и отослать его назад в казармы, когда ирландец открыл глаза и взглянул на него настороженно и совершенно трезво. Потом внимательно оглядел комнату и столь же внимательно обследовал собственные руки. Обратившись к Аврелиану, Даффи заговорил на древнем кельтском диалекте.
— Я задавался вопросом, когда мы встретимся, — сказал он. — Уже долгое время я находился на пути к пробуждению. — Он облизнул губы. — Что за мерзость я пил?
— Специально очищенное вино, — ответил Аврелиан. — Ты больше не Брайан Даффи?
— Не теперь. Мне… мне снился разговор с тобой, Мерлин, когда ты предложил мне меч Калад Болг, а я отверг его?
— Нет. Все случилось наяву — в этой самой комнате, чуть более пяти месяцев назад.
— О-о… Мне казалось, это произошло совсем недавно. Надо думать, я был еще в полусне. Мог вспоминать и узнавать вещи, но не владел своей речью.
— Верно. Еще во многом то был Брайан Даффи, но твоя сущность присутствовала в достаточной мере, чтобы наделить его необъяснимыми воспоминаниями… и напрочь лишить покоя.
— Знаю. Перед тем мне вновь и вновь снилось завершение прежнего пути — последняя холодная ночь на берегу озера. А потом было сражение в лесу — там я полностью пробудился, но совсем ненадолго. Я видел тебя, но мы не успели поговорить до того, как мне снова сгинуть.
— Несколько последних месяцев он был вне моей видимости. С того дня случалось ли тебе полностью пробуждаться?
— Я вроде бы припоминаю, как три или четыре раза просыпался ночью, видел часовых и факелы вокруг и снова засыпал. Не могу сказать, когда это было, — возможно, это лишь воспоминания из моей… жизни. Но прошлой ночью я очнулся в солдатской таверне, где, играя на арфе, вел хор в одной старой веселящей сердце песне. Все подхватили слова, каждый на родном языке, — мало что меняется за века. — Даффи улыбнулся. — А теперь, похоже, настало время разговоров. Итак, что поставлено на карту?
— Как лучше объяснить? — Целую минуту волшебник молчал, плотно сцепив пальцы. Затем подался вперед и раскатистым слогом древнескандинавского языка проговорил: — Помнишь ли, Зигмунд, тот меч, что ты вытащил из Бранстокского Дуба?
Кровь отлила от лица Даффи, но, когда он заговорил, ответ его был по-прежнему на кельтском.
— То было… в давнем прошлом, — пробормотал он.
— Страшно подумать, насколько давнем, — также на кельтском согласился Аврелиан. — Но тогда уже приоткрылось происходящее теперь.
Даффи покрылся потом.
— Хочешь ли ты, чтобы я… ушел, позволив ему явиться? Боюсь, за столько времени от него мало что сохранилось, но, если ты решишь, я это сделаю.
— Нет, Артур, будь спокоен. Довольно, что ты не утерял большую часть его воспоминаний. Весь Запад, — а это больше, чем ведомо тебе, — пошатнулся, и ему грозит гибель. По всему видать, близится та битва, пророчества о которой открылись так давно.
Лицо ирландца приобрело нормальный цвет, но сам он еще казался потрясенным.
— То есть… на самом деле… Сурт с далекого огненного юга…
— Он зовется Сулейман.
— … и полчища Муспелльсхейма…
— Они зовут себя мусульманами.
— И угрожают… кому? Айзирам? Кельтам?
— Да. И еще галлам, саксам, римлянам и всем остальным к западу от Австрии, где мы теперь находимся.
Даффи нахмурился.
— Так мы сражаемся в Австрии? Обороняем саксов? Не вернее ли отойти и укрепиться на наших землях, чтобы быть готовыми встретить их там?
— Нет, ибо, если они прорвутся здесь, во всей Англии может не хватить камней, чтобы выстроить стену, способную их удержать. Мы не можем позволить им воспользоваться моментом. И еще… из детей покоренных наций они воспитывают солдат, так что оставленные нами при отступлении станут источником пополнения, с которым рано или поздно придется сражаться. — Старик вздохнул. — Даже если случится, что нам все же придется сдать Вену и отступить, это будет подобно отступлению с обрушенных стен замка, с тем, чтобы защитить главную башню. На такой шаг идешь, только лишь когда не остается выбора.
— Понимаю. Что ж, будем биться здесь. Тогда мне нужны карты здешних земель, сведения о численности войска и история осады до сегодняшнего дня. У нас, должно быть, имеется конный отряд? Я мог бы повести их…
— Артур, здесь надлежит действовать хитрее, — мягко прервал его Аврелиан. — Послушай, мог бы ты словно птица парить как раз на границе рассудка Даффи, так, чтобы в любой момент возобладать, услышав мой зов?
— Пожалуй. Только ведь он почувствует меня. А ты что-то задумал?
— О, нет-нет. Есть некая возможность, но я, — на миг он предстал дряхлым напуганным стариком, — скорее… умру… чем ею воспользуюсь.
Колени Даффи хрустнули, в то время как тело его выпрямилось.
— Тут пахнет волшебством, от которого лучше держаться подальше. — Он направился к двери. — Время позднее — оставляю тебя, дабы ты мог предаться сну. А я немного пройдусь по городу.
— Тебе не знаком здешний язык. Подожди до утра, и я смогу проводить тебя.
— Мне думается, я вполне обойдусь. — Даффи улыбнулся, открыл дверь и вышел.
Глава 19
Пелена дождя накрыла булыжные мостовые, и туман из брызг над камнями при порывах ветра напоминал морские волны. Холодный пряный аромат мокрых улиц перемешивался в трапезной Циммермана с горячим застоявшимся свечным чадом и запахом прелой одежды. Занимавший маленький столик возле кухонной двери Лотарио Мазертан обмакнул в миску с куриным бульоном кусок черного хлеба и принялся сосредоточенно его пережевывать. Глаза его не отрываясь следили за перемещениями новой молоденькой служанки. Дождавшись, когда та пройдет мимо, он ухватил ее за локоть.
— Простите, мисс. Разве Ипифания Хальштад обычно не занята в эту смену?
— Да, и лучше бы ей быть тут сейчас. Одна я совсем с ног сбилась. Пустите.
Мазертан как будто не расслышал.
— Где она?
— Не знаю. Пустите.
— Мисс, прошу вас. — Он умоляюще посмотрел на нее. — Мне нужно знать.
— Тогда расспросите Анну. Сегодня поутру она сказала госпоже Хальштад что-то, отчего та сильно расстроилась. Так, что выбежала вон, даже не сняв передника. Завопила: «Он мог помереть!» — и след простыл.
— Кто мог помереть?
— Да не знаю я. — С последними словами она вырвала руку и убежала.
Мазертан встал из-за стола и отправился искать Анну. Заглянул на кухню, откуда его сразу же погнали, да еще и обругали, когда он все-таки задержался удостовериться, что ее там нет; открыл боковую дверь и обшарил взглядом мокрый двор; наконец, даже нарушил изысканную беседу Кречмера и Вернера в винном погребке и был грубо отослан вон. Когда Мазертан вернулся к столу, он обнаружил, что Анна помогает новой служанке разносить подносы.
Он выждал, чтобы она оказалась рядом, и позвал:
— Анна! Где Ипифания?
— Господа, прошу прощения. Она, Лотарио, навещает своего отца, где он живет, я не знаю, так что отстань от меня, ладно? Итак, господа, что вы хотели?
Некоторое время Мазертан сидел понурившись, инстинктивно поднимая голову каждый раз, заслышав скрип открываемой двери. Затем с улицы зашел высокий мужчина со слипшимися от дождя волосами, в котором он узнал Брайана Даффи, и немного через силу взмахнул рукой. И тут же поджал губы, ибо Даффи помахал в ответ и направился к его столу.
— Привет, Брайан, — сказал он, когда ирландец подошел вплотную. — Ты, надо полагать, не знаешь, где живет отец Ипифании? А если и знаешь, мне, понятно, не скажешь?
Ирландец сел, оглядел его, прищурившись, и произнес что-то на неизвестном Мазертану языке. Мазертан дернул головой и удивленно поднял брови, отчего Даффи поморщился и не без усилия перешел на латынь. Несмотря на странный акцент, англичанин смог разобрать слова.
— Друг, у тебя грустный вид, — проговорил Даффи. — Что тебя печалит?
— Я тревожусь о госпоже Хальштад. Она…
— In Latmae.
Мазертан ошарашенно уставился на Даффи, пытаясь сообразить, не вздумал ли тот насмехаться. Напряженное внимание во взгляде ирландца свидетельствовало об обратном, тогда, все еще недоумевая, он с запинкой заговорил на латыни:
— Э… меня тревожит Ипифания. Последнее время она плохо себя чувствует, а тут — разумеется, непреднамеренно — вчера утром ты расстроил ее внезапным появлением после многих месяцев отсутствия. Теперь же она получила плохие вести о своем отце и поспешила к нему. В такой тяжелый момент я хотел бы находиться рядом с ней.