Лора набралась мужества перед тем, как сиделка отдернула белую шторку, которая отделяла койку Дэниела от остальных коек в палате. До нее доносился писк, намекающий на то, что ее сын рядом, и она заранее знала, что будет тяжело, но все равно при виде Дэниела Лору как будто ударило в самое сердце. Он был опутан проводами, аппараты и трубки вонзались в его тело, как рой инопланетных паразитов. Было трудно разобрать, где кончался ее сын и начинались они, сливаясь в общую массу из плоти и пластика. С одной стороны его голова была полностью выбрита, оголяя мертвенно бледную кожу. Лицо тоже было бледным, почти серым, и распухшим, как будто он побывал в драке – не хватало только синяков. Трубка аппарата искусственного дыхания торчала у него изо рта, и его язык нелепо высовывался. Пластмасса и пластыри, фиксирующие трубку, врезались в кожу его щек. Лоб рассекала красная ссадина. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, и после секундного замешательства Лора бросилась к нему и несмело взяла его безжизненную руку, трогая его, как будто он был хрупким новорожденным младенцем. Она попробовала заговорить, сказать его имя, дать ему знать, что она здесь, ободрить, но голос надорвался, и ей пришлось замолчать, чтобы Дэниел не догадался, что она на грани срыва, и просто заплакала беззвучными слезами.
– Он нас слышит? – спросил Говард сиделку.
– У нас нет оснований полагать обратного, – ответила та. – И мы советуем вам разговаривать с ним, это может пойти на пользу, даже если он не может вам ответить.
– Все в порядке, я в порядке, – сказала Лора, сделав несколько глубоких вдохов, и подтянула к себе стул, не выпуская руки Дэниела. Она села, не сводя с него глаз.
Говард сел на стул с другой стороны койки.
– Я вас оставлю ненадолго, – сказала медсестра и провела металлические кольца по перекладине, отгородив их троих в этом белоснежном, пищащем коконе.
Несколько секунд спустя Лора услышала сдавленные задыхающиеся звуки и, подняв глаза, увидела, что Говард плачет, прижав к губам стиснутый кулак, чтобы заглушить звук. Он покачал головой и прижал к глазам пальцы, вытирая слезы. Последний раз она видела, чтобы он плакал, ночью, когда родился Дэниел. Их сын появился на свет в шесть утра после двадцати четырех часов мучительных родов, осложненных внезапным замедлением сердцебиения Дэниела, после чего врачам пришлось делать экстренное кесарево. Лора лежала без сил, как в тумане, а Говард сидел у ее кровати, держал на руках малютку Дэниела, и вдруг по его лицу потекли слезы.
– Извини, – сказал он тогда, будто бы смущаясь, и поспешно вытер лицо, но слезы продолжали течь. – Я думал… Я думал, ты не выживешь, или он…
Лора знала, что он хотел сказать. Что все могло повториться.
– Тише, с нами все в порядке, – сказала она, и это был такой редкий момент близости для них, когда они были втроем и Говард предстал без всяких прикрас. Такого Говарда видела только она, и никто не мог отнять его у нее.
– Просто я так счастлив, – выдавил он сквозь слезы, и Лора улыбнулась, переполненная любовью к нему.
– Ты как? – тихо спросила она сейчас с другой стороны койки.
Он кивнул.
– Извини.
Как бы она хотела снова сказать ему, что все будет хорошо.
Вернулась медсестра и стала проверять капельницы, а Лора молча наблюдала за ней. Им сказали, что эта медсестра ухаживала за ним весь день, за что Лора была ей благодарна. Посидев минутку, она повернулась к Дэниелу и стала рассказывать ему, как прошел ее день. Сначала спотыкаясь, не привыкнув еще к исходящему от него писку, его бессловесным комментариям. Она запнулась, и на выручку пришел Говард, и с горем пополам они нашли общий ритм, помогая друг другу. Пару часов они проговорили о легкомысленных пустяках, после чего на нее накатила усталость. В этот момент другая медсестра тихонько отодвинула занавеску и произнесла слова, которых Лора уже давно дожидалась:
– К Дэниелу пришли. Черри.
Лора напряглась.
– Нет, – выпалила она. – Я не хочу ее здесь видеть.
Говард посмотрел на нее, но она не поддавалась.
– Я выйду и поговорю с ней, – согласился он.
– Скажи, что нам нужны его вещи.
Говард кивнул и вышел из палаты. Лора крепче сжала руку сына и безмолвно поклялась оставаться рядом всю ночь и весь следующий день, если понадобится, чтобы не подпускать к нему Черри. Она понимала, что не может запретить им видеться, но что было в ее силах, на правах ближайшего родственника, это отказать Черри в посещениях. Когда Лора думала о ней, о ее проклятых махинациях и о том, как в стремлении за первенством она уложила ее сына в больницу, в ней кипело непреодолимое яростное чувство. Она хотела узнать, как все случилось, но не могла видеть Черри. Стоило Лоре представить ее лицо, глаза застилала такая злость, что она теряла всякую способность здраво мыслить. Лора понимала, что, окажись они в одной комнате, она не сможет за себя отвечать. Пусть Говард сам все узнает.
23
Суббота, 23 августа
Время непостижимым образом подкармливало страх. Черри сидела в кафетерии с третьей чашкой кофе, то и дело поглядывая на часы, и испытывала нервную дрожь всякий раз, когда проходило больше пяти минут. Она укрылась здесь примерно тогда, когда, по ее подсчетам, должны были приехать Лора и Говард. Ей нужно было продумать, что она им скажет, когда вернется. Это был долгий и жуткий день. Когда Черри переоделась, на выходе из раздевалки ее дожидалась полиция, что, по-видимому, было обычным делом, если на место происшествия вызывали «скорую». Гарет уже успел поговорить с ними, и по коже Черри пробежал холодок. Она ударила Дэниела веслом случайно. И не удар сбросил его с лодки, а волны – река явно была слишком бурной, слишком опасной для спуска, и она разозлилась на дерзость Гарета с его командирскими шуточками.
Черри доехала до больницы на машине Дэниела в сопровождении полицейских. По прибытии ей сообщили, что Дэниела сразу же повезли на операцию, но не сказали почему и отказались раскрывать подробности, что встревожило ее еще больше. Поводов оттягивать неизбежное не было, и пришлось ответить на вопросы полиции. Она пересказала свою версию событий и прослезилась, вспоминая случившееся. Потом все было позади. Они предложили позвонить кому-нибудь из друзей, чтобы те приехали и побыли с ней, но Черри отказалась и заверила их, что с ней все будет в порядке, после чего они ушли, пообещав, что еще свяжутся с ней.
Теперь Черри могла спокойно разобраться в своих мыслях. Она позволила выплеснуться чувству вины, чтобы проанализировать его и решить, объективно ли оно. Она понимала, что нужно было опустить весло, как только Гарет дал команду, но в ту долю секунды ей было плевать на его крики. Вполне возможно, это и сказалось на том, куда повело лодку в следующий момент – на участок с особенно крутыми порогами, на которых ей уже не удалось удержать весло, и оно ударило Дэниела. Не исключено, что именно после этого он потерял равновесие и не смог удержаться в лодке, когда накатила волна, которая в свою очередь и выкинула его за борт. Вероятно, ударив его веслом, она задела его шлем, из-за чего он оказался не защищен в самый критический момент, когда ударился головой о камень. Возможно. Но это были одни только домыслы, уговаривала себя Черри. Никто не мог знать, ее ли халатность запустила цепь событий, вытекало ли на самом деле одно из другого, ничего нельзя было доказать. И она не стала рассказывать об этом полиции. Ее спросили про рану у него на лбу, и она с искренними слезами и раскаянием ответила, что не смогла удержать весло и оно отлетело в сторону. То, что шлем был сбит, они сказали сами, но это могло случиться и в результате его падения на камень, а не из-за нее. Ей оставалось втихаря радоваться, что вину нельзя будет свалить на нее. Она вспомнила бедного Дэниела, без сознания распластанного на булыжнике, и всем сердцем пожалела, что не послушалась команды, не гребла, когда было сказано грести. Может, тогда они были бы сейчас дома, в его красивой лондонской квартире, и вместе готовили бы ужин.
Она спустилась к регистратуре узнать, нет ли новостей о его состоянии, и была вне себя от счастья, услышав, что операция прошла успешно и он отдыхает. Черри пообещали, что к ней выйдет врач и поговорит с ней, после чего можно будет проведать Дэниела. Между тем сотрудники больницы позвонили Лоре и Говарду. Они были уже в пути. Черри прикинула время: сорок пять минут она посидит с Дэниелом, а потом отойдет выпить кофе, чтобы позволить его родителям побыть с ним наедине.
Едва увидев Дэниела, Черри была потрясена его видом. Он вдруг показался ей таким беззащитным и ранимым. Она не ожидала, что это так подкосит ее. Только в этот момент она поняла, до чего он ей нравился.
Черри допила кофе. Она так долго здесь сидит, что успела негласно «познакомиться» с другими ожидающими. Вот молодая пара: женщина на позднем сроке беременности, она выглядит измотанной, и мужчина, с чьего лица не сходит воодушевление, время от времени он массирует ей спину большими пальцами. Вот женщина средних лет в дорогом кремовом пальто с янтарным шелковым шарфом; она одна, но одиночество ей как будто не к лицу, по ее виду кажется, что у такой женщины обязательно должен быть муж. Черри заметила у нее на пальце кольцо и подумала, вдруг она как раз навещает его в больнице. И женщина, и пара провели здесь столько же времени, что и Черри, и между ними возникло некое чувство товарищества: каждый нес свою вахту, но их всех сплотила абсолютная необходимость оставаться в больнице. Две женщины встретились взглядами: беременная, чей заботливый муж отправился за новой порцией кофе для нее, вздохнула и откинулась на спинку стула, обхватив руками огромный живот, и вторая, обхватившая теплую чашку. Обе улыбнулись. Черри неуверенно встала. Пора было возвращаться в палату.
Когда она была на месте, медсестра посмотрела на нее и сказала, что с Дэниелом сейчас его родители, но она сообщит о ее приходе. Медсестра исчезла в палате, а Черри попыталась представить себе, как проходит этот разговор. Она не удивилась, но все же занервничала, когда Говард вышел к ней один.