Сравнивая русского солдата с японским, Мартынов замечает:
«В России, как известно, военного обучения в школах совсем нет, а воспитание ведётся в космополитическом направлении, причём наша передовая интеллигенция всеми мерами стремится внушить молодежи отвращение к войне и пренебрежение к военным доблестям…».
При подготовке же русского солдата «параллельно с обучением должно идти и нравственное воспитание солдата в идеях патриотизма, чувства долга, самопожертвования, приверженности к закону и порядку».
Мартынов также считал, что «евреи, в общей своей массе неспособные к строевой службе, должны быть совершенно от неё освобождены. Их следует назначать в нестроевые команды, за исключением, конечно, тех единичных личностей, которые сами пожелают служить в строю…»
И, рассматривая итоги русско-японской войны, Мартынов делает заключение:
«Евреи, оставшиеся в строю, обыкновенно очень дурно влияли на товарищей и вследствие своей нервной натуры были главными распространителями всевозможных паник. Конечно, и между евреями попадались хорошие солдаты, но они представляли единичные исключения, в общем же еврейская национальность, отличительными чертами которой является крайняя трусость и физическая слабость, совершенно непригодна к военной службе. Влить в хорошую строевую часть большой процент евреев — это значит наверняка её деморализовать…».
В. В. Шульгин считал, что из-за того, что евреи с начала ХХ века стали силой «явно опасной, ибо вели революционную пропаганду в войсках», то надо было «освободить евреев от несения воинской повинности подобно тому, как были от неё свободны в России около 20 миллионов других инородцев. Эта мера не отразилась бы чувствительным образом на армии, но в значительной мере подвела бы логический фундамент под “ограничения”: кому меньше дано — с того меньше и взыскивается».
Освобождение «других инородцев» от воинской повинности, видимо, объяснялось не низким их образовательным уровнем, а той ненадёжностью, которые они привнесли бы в армию, защищающую русские национальные интересы.
Но не будь евреев в армии, это привело бы к ещё большему появлению революционеров-евреев с высшим образованием, уже дипломированных специалистов по революционной пропаганде и агитации. В соответствии же с высказыванием Плеханова, мы помним, что пропаганда — это доведение многих сведений до немногих, а агитация — доведение немногих сведений до многих. И здесь трудно сказать, что опаснее для нарушения стабильности в стране.
Ещё в 1905-м году, обращаясь к евреям, генерал М. И. Драгомиров писал: «Вам удастся закупить интеллигенцию, закупить правительство, кого льстивыми речами, кого нытьём о вашем якобы страшном угнетении… кого чем, и в конце концов, разумеется, надуть; но инстинкта масс вы не надуете. Долго они терпят от вашей эксплуатации, но терпение, наконец-то лопается, и затем… затем вы знаете, что происходит».
Обратите внимание, как часто встречаются в этом тексте ссылки на книги еврейских авторов, изданные в Ростове-на-Дону — родине (но не «предков»!) многих местечковых евреев — дореволюционных террористов и послереволюционных евреев-большевиков.
В. Кожинов пишет:
— В сознание многих людей… давно внедрено представление, что евреи… вырывались, «освобождались» из чуть ли не «концлагеря» — «черты оседлости». Но вот, например, И. Э. Бабель записывает в дневнике об исчезающих на его глазах еврейских местечках в «черте оседлости»: «Какая мощная и прелестная жизнь нации здесь была…».
Ещё лучше знал еврейскую жизнь в «черте оседлости» писатель Р. И. Фраерман (1891–1972), который «с глубокой горечью говорил о том, что в пределах этой самой “черты оседлости” в течение столетий сложились своеобразное национальное бытие и неповторимая культура, которые теперь, увы, безвозвратно утрачены…» (выделено мной. — В.Б.).
Мало того, это были самоуправляемые кагалом территории — обратимся опять к «Карманной еврейской энциклопедии»: «Кагал — форма еврейской общинной самоорганизации… Кагал играл роль посредника между общиной и нееврейской властью…». Вопросы есть?
«Черта оседлости» никак не могла отрицательно повлиять на получение евреями высшего образования. Так, в 1911-м году в Московском университете училось 10 % евреев, в Петербургском — 17,7 %, Киевском — 20 %, Новороссийском — 34 % (при численности еврейского населения немногим больше 3 %). В то время как установленные правительством «нормы» для Москвы и Петербурга составляли 3 %, а для центра России и черты оседлости, соответственно, 5 % и 10 %.
Основная мысль по этому поводу у Якова Рабиновича («Быть евреем в России: спасибо Солженицыну») такова: если среди евреев был очень высокий процент людей с высшим образованием, то в этом виноваты русские, которые просто не хотели учиться, поэтому, чтобы высшие учебные заведения не пустовали, они заполнялись евреями.
Рабинович отмечает, что в Российской империи «оторванное от Запада еврейство прозябало в нищете и бесправии и давно уж не развивалось духовно».
Сердобольный читатель сразу же скажет: «Позор русским угнетателям!», но уже следующие фразы Рабиновича заставят его изменить это мнение о кагалах и положении евреев: «Все усилия религиозных лидеров были направлены на сохранение стародавних обычаев и устоев, а отнюдь не на их критическое переосмысление и развитие. Малейшие поползновения в этом направлении воспринимались как страшная ересь. Против “еретиков” велась отчаянная борьба, причём если лидеры кагалов и наиболее авторитетные раввины не могли их одолеть таким грозными мерами как публичное проклятье и отлучение от религиозной общины (херем), то в ход пускались доносы царским властям».
Рабинович также отмечает положение с еврейским образованием: «По общему уровню образования еврейские дети уступали своим сверстникам из высшего дворянства, посещавшим элитные школы, но намного превосходили детей из крестьян и других низших сословий, которые вообще не знали грамоты» (выделено мной. — В.Б.). Вот вам и бесправное положение евреев в русской «тюрьме народов»!
И Рабинович, видимо, самостоятельно додумался до такой мысли: «Проводя политику определённой дискриминации, царское правительство преследовало одновременно побочные политические цели, заключающиеся в том, чтобы с помощью школы поставить еврейских детей в антагонистические отношения к их родителям и вообще к еврейству». При этом оставляя русский простой народ в невежестве, видимо, для того, чтобы евреям стало стыдно за неграмотное русское крестьянство.
Прямо бред какой-то, напоминающий историю о том, как зять выколол себе глаз, чтобы досадить тёще — пусть у неё будет кривой зять.
В последней фразе Рабинович говорит об «определённой» дискриминации евреев.
Вообще подобные книги представляют большой интерес, так как в них приводятся фактические материалы и рассуждения, которые, будучи изложенными авторами-неевреями, вызвали бы обвинения этих авторов в грубейшем антисемитизме, черносотенстве и ксенонофобии.
Рабинович откровенно выступает в качестве еврейского расиста и ксенофоба, утверждая: «…глупых и бездарных среди евреев нисколько не меньше, чем среди любых других народов, а вот талантливых или, вернее, способных к активному творческому умственному труду — больше! И дело тут не столько в генетике, сколько в воспитании, традициях, образе жизни» (выделено мной. — В.Б.). Попробуй так сказать о своей нации русский!
В 2001-м году вышла книга А. И. Солженицына «Двести лет вместе» (М., Русский путь), задачу которой он понимал так: «посильно разглядеть для будущего взаимодоступные и добрые пути русско-еврейских отношений» (курсив мой. — В.Б.). При этом автором было проанализировано большое количество исторических материалов, что позволяет сделать несколько выдержек из этой книги.
Со ссылкой на дореволюционную Еврейскую энциклопедию Солженицын пишет, что с лета 1905, по инерции революционных событий, правления и советы учебных заведений «не считались в течение трёх лет с процентными нормами». Здесь имеются в виду нормы, регулировавшие приём евреев в высшие и средние учебные заведения, объективно отражающие процентный состав еврейского населения в России.
«В 1905 студентов-евреев в России числилось 2 247 (9,2 %), в 1906 их было 3 702 (11,6 %), а в 1907 — 4 266 (12 %)» (А. И. Солженицын).
С августа 1909 года в столицах эта норма теперь стала составлять 5 %, вне черты оседлости 10 %, в черте оседлости 15 %. К этому моменту количество евреев в Петербургском университете составляло 11 %, в Новороссийском университете — 24 %.
Но «в заведения же художественные, торговые, технические и ремесленные приём евреев не ограничивался» (А. И. Солженицын).
Уже в 1898 году в городских и уездных училищах еврейских мальчиков было 12 %, девочек — 17 %. «Кроме того, еврейская молодежь заполнила частные высшие школы», например в Киевском коммерческом институте в 1912 году было 1875 студентов-евреев, в психоневрологическом — “тысячи”. С 1914 любое частное учебное заведение получило право преподавать на любом языке» (А. И. Солженицын).
В. В. Шульгин писал:
«…Самой серьёзной опасностью для государства и русского народа (вернее сказать, — для всех народов России, а в том числе и для евреев), грозили именно студенты-евреи, студенты “бывшие и настоящие”. “Настоящие” студенты-евреи, избрав университеты в качестве авангарда революции, вели “под сению науки” самую злобную пропаганду среди молодёжи…
…Роль евреев в революционировании университетов была поистине примечательна и совершенно не соответствовала их численности в стране…
Как бы там ни было, сделав из университетского диплома некий “чин”, дававший, между прочим, евреям право повсеместного жительства, русская власть совершила грубую ошибку с точки зрения защиты от еврейского наступления…».
В этот период евреи составляли 35 % всего торгового класса России и 36 % промышленников. Приведённые выше цифры характеризовали состояние еврейского образования до начала Первой мировой войны, с началом которой ситуация существенно изменилась.