Не инстинкты толп, не голос крови, не государственные миссии – свободная живопись есть голос одного-единственного человека, и речь его обращена к одному-единственному слушателю. Собеседником картины может быть Бог или зритель, живопись не признает никакой иерархии.
Рефлективная живопись, воплощающая диалог одного с одним – выражает идею республиканского общества, лишенного зависимости, лишенного идеологии.
Платон предложил лекарство против олигархии и произвола, но лекарство, само по себе, было страшным – так врач, желая исцелить больного, дает ему разрушительное лекарственное средство, убивающее вместе с болезнью и сам организм. Свободному человеку предложено выбирать между квазисвободой олигархии и казарменным порядком империи; но это ложный выбор. Мы – в очередной раз – являемся свидетелями того, как разврат олигархической формы правления рождает идею тотальной Империи; бесправие противостоит разврату – так возвращается инстинкт толп. Следует добавить и то, что имперская эстетика уничтожает независимый образ еще более последовательно, нежели олигархия. Следует пройти между Сциллой и Харибдой двух форм зависимости. Именно эстетика Возрождения учит, как это делать.
Идея союза свободных граждан Телемской обители – как ее описал Франсуа Рабле – противостоит казарменной конструкции Платона. Телемская обитель – анти-монастырь, в котором свободная воля каждого гармонично сочетается с независимостью коллектива. Республика, как социальное воплощение христианского идеала – и живопись, то есть воплощение эстетики европейского Возрождения, – неразрывны и взаимозависимы.
Сегодня мы видим, как в очередной раз живопись и республика оказались в осаде.
Органическими противниками республики и федеративного общественного строя является империя и колониальная политика; эстетика империи противоположна автономному рефлексивному искусству живописи. Эстетика империй – декоративная, символическая, мистическая.
Республике и свободной воле – противопоставлены империя и коллективное, роевое сознание; живописи – противопоставлено декоративное знаковое искусство.
Пластическая живопись масляными красками обречена и окружена; но Леонардо и Рембрандт дают пример стойкости. В сопротивлении империи рождается свободное творчество.
Заключение
Цель этой книги – проследить процесс возникновения, развития и угасания искусства масляной живописи в Европе.
Живопись масляными красками возникла как сугубо индивидуалистическое искусство, как синтез разных знаний, аккумулирующий несколько сноровок и ремесел. Картина, в таком понимании живописи, является сгустком знаний о мире, субстанцией, в которой слиты многие умения; пример тому – концепции Леонардо или Микеланджело, работы Ван Гога или Сезанна, Домье или Мантеньи.
Ренессансное понимание картины, забытое впоследствии, но воскрешенное усилиями Сезанна и Ван Гога, в следующем за Сезанном столетии вновь было утрачено. Уход живописи с европейской культурной сцены символизирует редукцию западного христианского начала в мире.
Живопись, в ходе социокультурной эволюции Европы, превратилась из универсальной идеи – в узкую специализацию, обслуживающую узкую страту общества. В качестве таковой – масляная живопись была приговорена.
Живопись маслом заменили инсталляции и произведения видеоарта, образчики деятельности, вовлекающей иные страты общества, провоцирующие более универсальный дискурс. Живопись стала неактуальна на европейской сцене: культура нового времени, американская культура, прежде всего, развитие техники и науки, новая природа общества, резкое увеличение населения в мире – все это требовало универсального ответа. Искусством, понятным и нужным миллиардам людей, знающих компьютер и голосующих на выборах, живопись маслом стать не смогла: это уже было весьма локальное занятие, не способное реагировать на вызовы времени. Так называемый «авангард», изменивший концепцию визуальных искусств, по сути, отменил масляную живопись – объявив себя универсальной дисциплиной; именно «авангардная» деятельность отныне аккумулировала различные умения: фотографию, телевидение, компьютерные программы, массовые развлечения, кинетические действия, видео и театральные постановки. Как узкая специализация, как узкое профессиональное умение – масляная живопись этому процессу сопротивляться не могла; а универсальность в масляной картине была уже утрачена.
Заменить картину у авангардной эстетики не получилось: картина создавала образ, в то время как авангардная эстетика создать человеческий образ была не в состоянии. Европейский мир утратил жанр портрета – и это произошло в Европе, в самой индивидуалистической культуре мира. Успех авангарда во многом связан с разрушением образа человека. Массовый характер авангардной эстетики делает обращение от одного к одному – невозможным: авангард распоряжается стихиями; в том числе и стихиями страстей. Потребность в образном искусстве, в индивидуалистическом образном искусстве велика – собственно, такого рода искусство имманентно Европе. Но образное искусство – индивидуально; это то, что является штучным товаром, а стихии образ не рождают.
Живопись обязана возродиться – но вопрос в том, что возродиться как узкая специализация живопись не может и не сможет никогда.
Живопись вернется только в качестве универсальной дисциплины, с тем самым пафосом, который она обязана воспринять от Ренессанса. Насколько урок Ренессанса глубоко воспринят европейской культурой – покажет время. Если это не эпизод, укорененный в определенной исторической эпохе, но культурная константа; если вспышка гуманистического искусства в двадцатом веке не была случайной, но имела внутреннюю связь с эстетикой Ренессанса – в таком случае возвращение образного искусства в Европе возможно.
Но вернуться это искусство сможет, лишь став в полной мере универсальным.
Только соединив в себе философию, литературу, архитектуру, политическую науку, проектную деятельность и собственно рисование – то есть, став конгломератом знаний, живопись сумеет сформулировать и создать новый образ человека, который даст новые силы Европе.
Без живописи Европа существовать не может и существовать не будет.