Вергилий – фактический наставник в определении грехов и, соответственно, в построении гипотетического государства: у него имеется римский опыт.
Поэтому Вергилий и взят в вожатые. Вместе с Данте они обдумывают, как обустроить жизнь живых, как должно выглядеть государство. Причем авторитет Вергилия обоснован для Данте двумя обстоятельствами (помимо поэтического гения): Вергилий – любимый поэт императора Октавиана, и Вергилий – символический представитель Аристотеля. До того как создать «Комедию», Данте написал трактат «Пир», в котором обосновал существование двух авторитетов: римского императора и Аристотеля, которого Данте именует Философ. Трактат «Пир» остался незаконченным, точнее, едва начатым – он попросту растворился в «Комедии»; художественно он гораздо слабее, а теоретически нужды в нем уже не было, но намерение Данте обозначил полновесно – «преподать урок, которого никто другой преподать не может». И вот именно в «Пире» сказано, что есть Философ и римский император, они и являются божественными учителями. Обе эти ипостаси как бы слились в Вергилии.
Учреждение общего миропорядка – в представлении Вергилия – выглядит столь же противоречивым и смутным, как и идея Данте о мировой монархии. Внутренние несоответствия политической конструкции Данте в своей родословной имеют туманные взгляды Вергилия; речь идет не об умолчании или незавершенности мысли, но именно о неувязках, принципиальных противоречиях. Вергилий вроде бы миролюбив, но радуется победам римского оружия и гордится военной мощью Рима; Вергилий с ненавистью относится к междоусобицам и славит идею миродержавности Рима, но будто бы против внешних экспансий. Как возможно сочетать эти противоречия, из текстов Вергилия неясно. Идея римского владычества в произведениях Вергилия конкретна, но подчас принимает черты утопии: поэт грезит о золотом веке, о времени, когда все народы миролюбиво сольются в единую империю (о коей речь заходит еще в «Буколиках»), но эта империя, разумеется, будет Римской, а не абстрактной. Путешествие Энея, в отличие от путешествия Одиссея, который едет к жене, имеет цель государственную, он ищет землю, где возникнет величайшая держава:
…Отыщите древнюю матерь!
Будут над всею страной там царить Энея потомки,
Дети детей, а за ними и те, кто от них народится.
Октавиан Август чтит своего поэта за прославление императорской власти, и на протяжении всего творчества Вергилий славит дух Рима. Если в поэме «Энеида» есть центральная идея, то она связана не с судьбой Энея (и, тем более, не с его личной любовью: таковой просто нет), но с бессмертием идеи Рима. Эпитет «Вечный» основан на божественном предначертании.
Данте вовсе не думает скрывать, что его ведет та же страсть, что и римского поэта, и героя поэмы, Энея, а именно: стремление к целостному миропорядку. Данте естественно отождествить с Энеем: сцены в Аду, куда Эней спускается за Анхизом, сомнений не оставляют. Анхиз, демонстрируя Энею души усопших, исполняет роль Вергилия по отношению к Данте, здесь заимствование прямое – но существует родство Энея и Данте в главном: в цели путешествия, поставленной путнику. Эней должен основать новое царство взамен разрушенного. И Данте тоже должен найти основание нового миропорядка взамен утерянного. Данте золотым веком считает мировую монархию, но не языческую, как Вергилий, а христианскую; в чем отличие христианской монархии от языческой, сказать, исходя из текстов Данте, невозможно. Нет ни единой строки, обещающей прощение или милосердие грешникам, но малейшая провинность по отношению к воле императора, который представляет райскую волю, неминуемо ведет к адским мукам. Сопрягая идею мировой империи (золотого века, олицетворенного империей) с христианской идеей, Данте создает столь же противоречивую политико-религиозную конструкцию, как и его духовный учитель. Еще со времен «Пира» (там этой теме посвящено два абзаца) Данте последовательно вносит причудливые предложения, на основании которых поэта в XX в. некоторые зачислили в коммунисты. Фраза «…чтобы между ними царил мир, которым наслаждались бы города, где любили бы друг друга соседи, в любви же этой каждый дом получал в меру своих потребностей, и чтобы, удовлетворив их, каждый человек жил счастливо, ибо он рожден для счастья» («Пир», IV, IV, 4) интерпретируется в марксистском духе. Такое прочтение, разумеется, далеко от дантовского понимания государства. Первое и базовое положение Данте – это установление на Земле единого всесильного единовластного Рима. «…для устранения междоусобных войн и их причин необходимо, чтобы вся земля и чтобы все, чем дано владеть человеческому роду, было Монархией, то есть единым государством, и имело одного государя, который, владея всем и не будучи в состоянии желать большего, удерживал бы отдельных государей в пределах их владений…»
Это, совершенно здравое в эпоху усобиц, желание вызывает, однако, некоторые опасения, когда узнаешь, что император своей властью, данной ему от Бога, контролирует все человеческие воли вообще. «Всякое искусство и всякое человеческое действие в известных пределах ограничены императором (…) Так что можно было бы сказать об императоре, если угодно образно представить себе его обязанности, что он – как бы всадник, объезжающий человеческую волю» (Пир IV, 9).
Верховный авторитет дарован императору непосредственно Богом, но как состоялся этот акт передачи верховных полномочий, Данте умалчивает; если из Библии нам известно о передаче Моисею заповедей на горе Синай или о рождении Сына Божьего, который пришел исполнить Закон отца, и эти события сугубо конкретные и задокументированные, то, в случае императорской власти, воплощение в ней Божественной воли недоказуемо. Но, однако, несомненно.
Данте помещает Гуго Капета в Чистилище, и родоначальник династии Капетингов в XX песни Чистилища объясняет, что является помехой для полноценного императорского управления: жадность отдельных князей. Волчица в бестиарии Данте, то есть жадность местных князей, должна быть уничтожена, и тогда утвердится гармония. Капет подтверждает:
Я был Гугон, Капетом нареченный,
…
… уже сжимала
Моя рука бразды державных сил,
И мне земель, да и друзей достало,
Пока мой род …
Не схоронил стыда, …
… он начал хитрости плести
И грабить;
…
Я вижу время, близок срок ему, —
И новый Карл …
… без войска, многих он поборет
Копьем Иуды; им он так разит,
Что брюхо у Флоренции распорет.
Планы касательно Флоренции были Гуго Капету неведомы, их вложил в уста Капету Данте. А что касается логики рассуждения короля, то уместно привести исторический анекдот, повествующий о диалоге Гуго Капета с графом Перигорским, Адальбертом. Желая прекратить усобицы и обуздать притязания, Капет задал Адальберту вопрос: «Кто тебя сделал графом?» На что граф ответствовал: «А кто тебя сделал королем?» И, хотя такая логика в обсуждении миссии императора неизбежна, Данте ее избегает.
Из текста поэмы понятно, что роль папы и Церкви становится условной. Для папы не остается сферы, в которой он мог бы применить свои таланты – все уже занято. Естественный разум, по Данте, подчинен Философу (и над ним не властен даже император), а воля человека формируется императором. В этом пункте у всех толкователей Данте (см. Жильсона, например) возникает вопрос: но коль скоро именно человеческая воля регулирует применение естественного разума, то до каких пределов распространяется власть императора? И этот вопрос тем более существенен, что Бог передает свои полномочия императору и в других посредниках не нуждается. Соответственно, вера как производное от воли и разума переходит в ведомство государства как бы сама собой.
Жильсон отметил важную особенность мышления Данте – его постоянную потребность в учреждении авторитета; причем выбор авторитета весьма зависим от иерархии. Так, при смене кругов Ада и Чистилища, при смене уровней Небес Данте постоянно нуждается в новом вожатом, ответственном за конкретное место. Новый местоблюститель (Вергилий, Беатриче, Бернар Клервоский) уравновешивается внутри определенных страт соответствующим распорядителем. Так, среди философов главенствует Аристотель, святой Фома отвечает за умозрительную теологию, а Бонавентура за теологию любви. Потребность в иерархии соответствует общей конструкции – все устроено именно так: по кругам, секторам, поясам и уровням – и в каждом сегменте мироздания имеется свой распорядитель. Такое членение мироздания, открывшееся поэту, опрокинуто в реальность – и должно быть отлито в форму государства, то есть Римской империи.
В этом пункте у того, кто наблюдает за строгим распределением обязанностей в этой казарменной гармонии, может возникнуть вопрос: а как же прекрасная Донна? Где же здесь место для той самой Беатриче, которой была посвящена первая книга – Vita Nuovo? Попутно читатель может узнать, что Данте порывает с dolce stil nuovo и утверждает иной стиль, который называет эпитетом «прекрасный» (lo bello stile). Оказывается, «прекрасный стиль», опровергающий «сладостный стиль», Данте заимствует у Вергилия, о чем прямо сообщает (Ад, 3). В чем состоит «прекрасное» и чем новый стиль отличен от того «сладостного» стиля, который Данте некогда утверждал вместе с Кавальканти, станет понятно очень быстро.
Вся конструкция, возведенная Данте (это подчеркивается стократно, едва ли не в каждой песне), пронизана тождествами и логическими параллелями:
Как в каждом небе дивное сродство
Большого с многим, с малым – небольшого,
Его связует с Разумом (…)
Фактически Данте строит мировой порядок столь же последовательно и строго, как Платон свою «Республику»; но вот проблема – Платон в казарменно и справедливо организованной республике не находит места для обычной человеческой любви, это чувство сводится в республике Платона к физиологическим отправлениям, которые регулируются социальными правилами. Но ведь Данте не может довольствоваться физиологией, невозможно такое представить! И действительно, для Данте Любовь значит нечто иное.