Главным художником английского Ренессанса считается немец Гольбейн, весьма относительно наследующий южнонемецкую ренессансную традицию; собственно, английский Ренессанс – это Томас Мор – ему и отрубили голову.
Словосочетание «христианский гуманизм» – Томас Мор именно христианский гуманист – звучит, как утверждение противоречивой позиции: разве можно следовать вере в Бога и одновременно возвеличить человека? Мир, как часто напоминают проповедники, во зле лежит, и человек – сосуд греховный, гуманизм не может быть религиозным, а поиск рая на Земле вполне христианским. Наука есть постоянное сомнение, вера – незыблемый обряд; обряд и сомнение несовместимы. Тем не менее в истории европейской мысли существовали мыслители, именовавшие себя «христианскими гуманистами», они спорили одновременно и с властью светской, и с властью духовной. Города будущего, которые они оставили нам в проектах, напоминают одновременно и церковь первых христиан, и коммуну, и лабораторию ученого.
Причем утопии христианских гуманистов – не самый радикальный пример. Даже марксистское учение порой толкуют как вариант религиозной мысли: есть рай (это коммунизм), есть избранный народ (пролетариат), есть золотой телец, который следует повергнуть. При всей антиисторичности этой параллели она не бессмысленна. Задолго до утопии о «свободном развитии каждого, которое является условием свободного развития всех» возникла коммунистическая и одновременно католическая версия рая на земле – это «Утопия» Томаса Мора – такое сочетание, как выясняется из истории, вполне возможно.
Казарменную утопию Мора (дома на острове схожи до неразличимости, равное распределение работ, равное распределение благ, деньги отсутствуют; жены и мужья обязаны быть девственниками при вступлении в брак, нравственный долг является единственным побуждением к деятельности) осмеяли многократно. Интересно понять, почему автор, воспевший буйное веселье и неутомимое поглощение пищи, остроты на грани непристойности и вакхические потехи – почему Франсуа Рабле стал продолжателем Томаса Мора. Рабле тоже написал Утопию – он, как и Мор, тоже был защитником христианской веры и проповедником общества равных. Аббатство Телем, предложенное Рабле в качестве утопической картины жизни, казармой не назовешь. В аббатство принимали только красивых и правильно сложенных, обладающих веселым нравом и образованностью, и – что существенно для Рабле – доброй волей. На воротах аббатства Телем водрузили девиз содружества – «Делай что хочешь!». Само слово «Телем» по-гречески обозначает понятие «желание» или «воля», и сколь далеко, на первый взгляд, кажется такое игривое сообщество людей от коллектива, описанного Мором, где все подчинено не личной воле, но нравственной необходимости.
Существенно, однако, то, что «добрая воля», по Рабле, может побуждать лишь к нравственным желаниям. Ничего дурного свободный человек пожелать не может в принципе. Абсолютная свобода есть абсолютная нравственность, и это принципиально. В этом положении – глубокое понимание идеи Христа: поскольку зло есть несомненная зависимость человека от дурного (дьявола), то следовать добру значит стать независимым. Этот анализ свободной воли как Божественного промысла выводит проект балагура брата Жана (и серьезного автора книги) на уровень христианского богословия. В таком утверждении и полемика с протестантизмом (Лютер свободную волю отрицал), и с католической схоластикой (схоласты представили синтез познания и религии, в котором знания выполняли служебную функцию). Проблема свободной воли сделалась самой насущной в поворотный момент христианства – в век Реформации. Если можно освободиться от католической (генеральной) догмы и вооружиться догмой национальной, как далеко заведет национальная религия? Если освободиться от универсалий и довериться факту – то в чем будет состоять генеральная концепция жизни?
Можно сказать, что Рабле изображает некий «дворец для избранных». Здесь прообразом выступает Платоновская академия; существенно и то, что прекрасный дом, в котором человек не унижен бытием (а Корбюзье, вслед за коммунистами XX в., довел унижение бытием до гротеска), но возвеличен в ранг королей. Все в окружающем мире подчинено желанию телемита (так именовались жители аббатства): к его услугам плоды сада, музыкальные инструменты, обширная библиотека и знания, и удовольствия материальной жизни – Рабле не проводит меж ними резкую черту, обладание дарами мира включает в себя все разом. Брат Жан описывает распорядок дня телемитов: жители этого уникального аббатства предаются долгим беседам о философии и искусстве, они устраивают поэтические состязания, концерты, пиры, спортивные состязания – и (сам автор поражается тому, что у телемитов так устроилось) разнобоя в желаниях коллектива не возникает. Так, если один телемит говорит: давайте сегодня играть на лютнях, то всем телемитам сразу же хочется именно музыкальных занятий. То есть никто не принуждаем волей другого, но желания свободных душ находятся в вечном гармоничном соответствии. Но ведь и в реально существовавших монастырях все монахи разом исполняют один обряд – просто у телемитов речь идет не о молитве, но о творчестве, а побуждение к творчеству равно присуще каждой подлинно свободной душе, считает Рабле. Желание свободной души может лишь соответствовать желанию соседней с ней свободной души – противоречия быть не может, поскольку a priori основано на уважении к другой персоналии. Рабле описывает то единение свободных воль, какое мы можем сопоставить с категорическим императивом Канта, а также с христианским Раем или с коммунистическим проектом Маркса, где «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех».
Существует мнение (его высказал историк Лефевр), что проект утопического аббатства, предложенный Рабле, является проектом «аристократического коммунизма». Лефевр объявил Рабле продолжателем Томаса Мора, а проект аббатства Телем, таким образом, становится теологическим вариантом коммунизма. В книге «Двойная спираль истории» Карла Кантора проведена параллель между Пантагрюэлем и его двенадцатью учениками (Панургом, Эпистемоном, братом Жаном, Эвсфеном, Гимнастом, Карпалимом и т. д.) – и Христом и двенадцатью апостолами. Автор «Двойной спирали истории» настаивает на том, что Рабле предложил проект поновления Завета, причем такой, который не имел ничего общего с нахлынувшей в ту пору на христианскую Европу Реформацией.
Сегодня, в годы кризиса другого «общего сценария» демократии, можно видеть, как генеральная идея распадается на множество узконациональных доктрин. Но вообразите Европу, объединенную христианской церковью, которая теряет авторитет – и тезис «нет ни эллина, ни иудея» терпит крах. Толкование посланий святого Павла – краеугольная тема диспутов; сегодня в том числе.
Именно в это время Ганс Гольбейн своими «объективными» портретами усиливает эффект номинализма – и универсальные проекты Томаса Мора и Эразма, Рабле и Иоганна Рейхлина оказываются под угрозой.
Рабле, Мор, Эразм, Микеланджело и Брейгель понимали равенство по-разному, хотя соглашались в главном: не принимали порабощения догмой и подчинения одним человеком другого. Мор видел равенство в общем труде, и человек был принужден (по Мору) к труду общим нравственным долгом. Рабле же считал, что созидание находится в природе человека, и если индивид свободен, труд станет не обязанностью, но творчеством. Брейгель, подобно Рабле, утверждает, что свободный труд есть потребность, и жизнь в коммуне не нуждается в регламенте – регламентом становится природа. Согласно Микеланджело, каждый человек есть участник общего космического восстания, переводящего христианское учение в титаническое усилие по освобождению рода от зависимости и трудовой повинности. Мировая республика, изображенная Микеланджело в сикстинском проекте, формирует свою историю согласно замыслу Бога – но по собственному сценарию. Эразм, оспоривший лютеранские доктрины принуждения воли к религиозному повиновению, во многом стал учителем для Рабле и для Брейгеля.
И последние десятилетия Ренессанса, когда империи еще не уничтожили республиканский проект, не похоронили утопию, прошли в свершениях этих последних христианских гуманистов: Рабле, Брейгеля, Мора, Микеланджело. Как не вспомнить девиз Телемской обители – стихотворный девиз, ибо веселая книга Рабле изобилует серьезнейшими стихами:
Входите к нам вы, кем завет Христов
От лжи веков очищен был впервые.
Да защитит вас наш надежный кров
От злых попов, кто яд фальшивых слов
Всегда готов вливать в сердца людские.
Это призыв к обновлению Церкви, но вовсе не в духе Реформации, напротив. Телем есть образец совершенной раскрепощенности и абсолютной личной воли – столь ненавистных для протестанта свойств. Брат Жан специально настаивает на том, чтобы каждый пункт монастырского устава был изменен до совершенной противоположности – если обычные монастыри запрещено покидать, то Телемскую обитель каждый может оставить, когда ему вздумается; если монахам обычных монастырей запрещен брак, то телемиты вольны заключать брачные союзы и любить друг друга, в том числе и физически, и так далее.
Часто возникает вопрос: если бы не щедрое меценатство Грангузье – на что жили бы телемиты? Как появлялись бы их наряды, мебель, еда, музыкальные инструменты? Одно из крыльев Телемского аббатства отведено для проживания свободных (тоже свободных!) ремесленников – там работают (пока хотят и непринуждаемо!) швеи и краснодеревщики, повара и каменщики. Сами телемиты предаются высокому досугу – совершенно в аристотелевском смысле этого слова; они – творцы высоких идей. И вот возникает вопрос – а если бы не Грангузье, как такое было бы возможно? В случае равенства, предложенного Мором, все понятно: все люди обязаны работать, каждый на своем месте, золото – презренно (на острове Утопия в золотые цепи заковывали преступников); но телемиты не отказались от роскоши – они шокировали роскошью пуританское воспитание.