Грек пробовал задержаться в Риме, прибиться к Академии Святого Луки; объявил себя миниатюристом, ему покровительствовал миниатюрист Кловио. Как это должно быть обидно мастеру монументальных композиций. Судя по всему, вернулся снова в Венецию, которую не любил.
Свидетельство тому – второй вариант картины «Изгнание торгующих из храма». Написан холст в тот момент, когда из храма (в данном случае из храма искусств) выгнали самого художника. Композиция картины не изменилась: фигура Иисуса – это по-прежнему автопортрет, дочь Тициана с клеткой голубей сидит на том же месте. Однако Эль Греко вносит в картину поразительную деталь – на первом плане, у самой рамы, он изображает четырех итальянских торговцев, которые переговариваются меж собой, обсуждают излишне резкий поступок Христа. Зрители, если прислушаются, могут услышать, как знатные патриции перешептываются. Эти патриции портретны: Доменикос Теотокопулос нарисовал группу знаменитых итальянских художников. Первый – Тициан, тот, кто привел грека на живописный рынок Венеции. Тициана критянин пишет в виде торговца с окладистой бородой, в характерной тициановской ермолке. Рядом с Тициантом изображен Микеланджело; затем Эль Греко пишет портрет Кловио, того, кто представил его в Риме кардиналу Фарнезе, и, наконец, четвертым изображен Рафаэль. Нарисованы знаменитости, коими славна Италия, – вот именно их Иисус гонит из храма прочь.
Картина мстительная – таких несколько в наследии Эль Греко. Хорошо, что такие картины есть; мы могли бы запутаться в мнениях Эль Греко: все-таки триста лет об Эль Греко не вспоминали, легко приписать художнику те мысли, коих у него не было. Так вот, он не любил итальянское искусство, считал это искусство сервильным и продажным, в Ренессанс не верил. В 1595 г., уже в Мадриде, Доменико Грек (его так называли испанцы, прижизненные биографы) снова встречает Федерико Цуккари: они оба работают в одном храме. Будто бы художники беседуют; Цуккари дарит греческому эмигранту трехтомник сочинений Джорджо Вазари «Жизнеописания художников». Это уже второе издание Вазари, книга популярна. Эль Греко не просто читает сочинения академика, он оставляет ремарки на полях жизнеописаний, заметки, написанные с неприязнью к героям повествования и к автору текста. Жизнеописания в издании Вазари иллюстрированы награвированными портретами художников. Эль Греко замазывает портреты черными чернилами.
В Италии он пробыл около десяти лет в общей сложности, срок достаточный, чтобы узнать культуру итальянского Ренессанса (впрочем, из папского дворца в то время убрали античные статуи, католицизм ограждал чистоту веры от Реформации, попутно выходило так, что избавились и от ренессансной эстетики).
Неуживчивый Эль Греко перемещался из страны в страну, как делали Рабле, Эразм, Бруно. Путь, им проделанный, – характеристика времени. Критянин по рождению, православный по крещению, Доменикос Теотокопулос уехал в Венецию, потом оказался в Риме, оттуда подался в сверхкатолическую Испанию. Торговая пышная Венеция показалась фальшивой, это очевидно; академизм Рима он возненавидел, это известно; в Испанию поехал, отлично зная про католическую инквизицию – в Риме трибунал инквизиции был также представлен.
Эмигрантский путь Эль Греко не похож на историю Гольбейна, уехавшего на заработки в Англию. Грек не отличился как портретист, шквала заказов от грандов не было; художник претендовал на большее. Приехал в чужую культуру, как ван Гог или Шагал; в культуру, частью которой не будет никогда. Испания того времени сложна, разнообразна – Сервантес, Лопе де Вега, Реконкиста, арабская тема – как чужому войти в этот язык? Критянин полагал, что христианская тема (христианский гуманизм?) в Европе общая для всех культур. Он хотел стать тем, кем (он был уверен в своем суждении) пытался, но не смог стать Микеланджело. Иными словами, художник Эль Греко решил описать закон, по которому устроено мироздание.
Художник Доменикос Теотокопулос, прозванный Эль Греко, не принадлежит ни к одной школе и ни к одному стилю; и это несмотря на то, что большинство художников каталогизации поддаются легко. Его картины невозможно определить через понятия «ренессанс» или «барокко», или «маньеризм» или «испанская школа», и т. п. Нет такой манеры, которой бы он следовал, и нет такого течения, кружка, направления, которое он поддерживает. Эль Греко – абсолютный одиночка.
Некоторые его картины можно связать с венецианской школой, а некоторые даже с римским академизмом. Это естественные проблемы роста художника, Эль Греко не сразу стал собой. Зрелый Эль Греко не похож ни на кого. Пластика Эль Греко нисколько не напоминает пластику итальянцев – и это, если вдуматься, удивительно. Ведь итальянцы кичились тем, что наследуют греческой пластике, а Доменикос Теотокопулос – сам грек, и, казалось бы, для него должно быть органично вторить итальянской (то есть греческой, не так ли?) манере рисования. Мощные тела Микеланджело, пропорции Рафаэля, античные реминисценции Мантеньи – все это совершенно чуждо критянину. Можно бы спекулировать на том, что Доменико родом не с Пелопоннеса, а критянин, и ему-де ближе архаичный крито-микенский стиль. Но и это не так. Он, грек, критянин, коему культ тела должен быть присущ по рождению – он рисует своих героев вовсе бесплотными. Ренессанс – оставив все прочие определения в стороне и сосредоточившись лишь на ощущении телесности – крайне плотский стиль. В искусстве Ренессанса все можно осязать; сквозь фигуры Эль Греко свистит ветер. Такого рисования ни одна школа не знает. Будучи абсолютно одинок в таком рисовании, он противопоставил его всем имевшимся школам сразу.
Точно так же не существует стиля или школы, к которой принадлежит Сезанн или ван Гог, Гоген или Шагал. Эти художники пребудут в истории мысли одинокими философами, не нуждавшимися в кружке единомышленников. Точнее сказать: они мечтали обрести единомышленников, но не могли поступиться принципами. Они сознательно выбрали одинокий путь, органически не могли примкнуть к большинству.
Быть одиноким – страшно; для художника – страшно вдвойне; он знает: окружающие сделают все, чтобы его картины забыли. И верно, картины Эль Греко забыли на триста лет. Это чудо, что мы знаем Эль Греко сегодня. Быть одиноким мыслителем естественно для времени, когда Ренессанс как общественное мышление уже умер и убеждения ренессансного мыслителя существуют в единственном экземпляре.
Никаких продолжателей искусство Эль Греко не получило; часто Доменикоса Теотокопулоса называют первым художником Нового времени, и это верно: после гибели Ренессанса Эль Греко был тот, кто противопоставил одинокое усилие школам и академиям. Но как же ему представлять Новое время, если у него нет наследников? Впрочем, если считать, что художники Нового времени представляли ренессансную идею лишь в том случае, если оставались в одиночестве – как Эль Греко или Гойя, как ван Гог или Гоген, – то в этом отношении Эль Греко, безусловно, новатор.
Экспрессионисты решили, что они наследуют Эль Греко; течение «экспрессионизм», родившееся в XX в., искало себе родословную в истории искусств; экспрессионисты, решившие, что выразят себя через резкий жест и яркую краску, представили экстаз Эль Греко как чувство, родственное своим порывам. Эти утверждения не соответствует действительности. Эль Греко не имеет ни малейшего отношения к экспрессионизму.
Эль Греко искал точку опоры, такое место, где сможет реализовать себя. По отношению к мыслителю и художнику произнести такую сентенцию крайне ответственно: что именно требуется реализовать в себе? Надо сформулировать, в чем состоит особое высказывание Эль Греко, которое нужно реализовать. Скажем, ван Гог реализовал свое человеколюбие, гипертрофированное чувство солидарности со всем живым; Сезанн реализовал идею общего проекта мира, универсального ткачества, единых для всего сущего «семян», из которых прорастает общая природа – это мысль Анаксагора; Гоген реализовал ту мысль, что дух свободы, заложенный в христианстве, принадлежит не одной культуре, но любой, и может быть перенесен куда угодно; Микеланджело реализовал мысль о единении античности и христианства в западной цивилизации. И вполне естественно, что надо задать вопрос мыслителю, выбирающему точку для приложения усилий: что именно этот мыслитель собирается реализовать? В чем состоит его мысль?
Эль Греко писал вполне определенные и ясные картины, стало быть, ответить на этот вопрос можно. Чтобы ответ был убедителен, требуется описать сцену, где происходит действие.
Эль Греко выбрал Испанию потому, что живопись выбрала Испанию. В данном рассуждении живопись предстает этакой одушевленной субстанцией, у которой имеется своя цель. И это, в сущности, так и есть. Цель живописи (в отличие от многих иных видов изобразительного искусства) – это рефлексия, создание образа гуманистической воли. Как только данная цель исчезает, живопись хиреет, некоторое время сохраняется оболочка, но потом исчезает и она – остается орнамент.
Из Италии великая живопись ушла, оставив там слащавые академии; во Франции наступало барокко, и жеманная школа Фонтенбло готовила большой декоративный стиль; бургундская культура отдала свою живопись Фландрии и Голландии, и живопись стала бюргерской; в Англии рефлексивной живописи никогда не было.
И лишь мало известная европейцу испанская цивилизация, провинция Римской империи, захватившей полмира, становилась на глазах Эль Греко живописной державой. В тот момент, когда живопись итальянская стала декоративной, иного центра притяжения уже не было. Испанская пластика отныне определяет развитие изобразительного искусства.
Столица утверждается в Мадриде в 1561 г. Издалека кажется, что возник новый Ренессанс – так про себя мнила и школа Фонтенбло, и академия в Риме. Здесь больше оснований: деньги «обеих Индий», то есть американского континента, текут в Испанию и финансируют расцвет изобразительного искусства.
Но в Испании совсем не Ренессанс.
Кватроченто Италии – это небывалый социальный проект, описание идеального общества, моделирование будущего. В кружках Лоренцо Великолепного или Альфонсо Арагонского мечтатели обсуждали утопии; однажды убедились, что реальность на картины вовсе не похожа. И в этот момент Ренессанс завершился. В Испании государственность стояла выше, чем мечта, утопий не существовало; центром мысли Возрождения был не маленький анклав Платоновской академии на вилле Корреджо и не двор Рене Доброго в Эксе – но королевский двор Изабеллы Кастильской. Соответственно, штудии гуманистов были поддержаны королевской волей, причем словосочетание «королевская воля» обозначает иной масштаб воли, нежели прекраснодушные намерения Лоренцо Медичи. Идея Ренессанса итальянског